(1773–1842 Г.)

 

I.

 

Предки. – Детство В.Н. Каразина. – Отъезд в Петербург и бегство за границу. – Резолюция императора Павла. – Записка, поданная императору Александру I-му. – Близость ко Двору. – Отрывки из формуляра В.Н. Каразина. – Его характер. – Статья В. Анастасевича.

 

Василий Назарьевич Каразин, основатель харьковского университета, первый эманципатор из украинских помещиков и долгие годы неутомимый, редкий деятель в молодом еще тогда, слободско-украинском обществе, до сих пор не имел у нас биографии. В нашей литературе вы тщетно стали бы искать даже списка его сочинений, или хотя двадцати строк последовательного, в общепринятых словах, перечня годов его жизни и служебного формуляра. С большим трудом, при помощи его семейных бумаг, благосклонно вверенных мне сыном его, Ф.В. Каразиным, и при некоторых любопытных библиографических указаниях Г.Н. Геннадии, мне удалось, наконец, открыть целый ряд неизвестных и разбросанных в куче наших журналов (с 1807 по 1842 г.) сочинений В.Н. Каразина. Одна забытая статья покойного вызвала находку другой и таким образом, впервые, составился у меня, по годам, список сочинений В.Н. Каразина, с подробным указанием из появления и, где нужно, краткого их содержания, прилагаемый здесь в конце статьи. По ним лучше всего определяются черты этой замечательной личности. Затем, прося знающих дополнить то, что здесь могло быть пропущено, спешу оговорить, что в рассказе о жизни В.Н. Каразина я ограничивался, для первой попытки, подлинными выписками, собранными из разных мест его печатных статей, приводя возле ссылки на страницы их (по подробному списку этих статей в конце моего очерка), прибавил к этим выпискам отрывки из неизданного, письменного, подлинного рассказа о жизни отца, составленного для адмирала Лазарева сыном В.Н. Каразина, Ф.В. Каразиным, отрывки из сохраненного, в семействе покойного, его послужного списка, и только в нескольких местах, для соединения разрозненных черт, я позволил себе привести отзывы о нем посторонних лиц, с ссылкою на последних. От души желаю, чтобы мой очерк вызвал, наконец, полные рассказы других, особенно петербургских современников покойного, и с радостью спешу прибавить, что вскоре может осуществиться предприятие издания подлинных «Записок и писем В.Н. Каразина», хранимых в его семье. Повторяю: мой очерк есть свод указаний, основанных не несомненных данных для полной биографии В.Н. Каразина, о котором в наше время носится еще столько разноречивых толков.

Василий Назарьевич Каразин родился в 30-го января 1773 г.[1] Отец его был происхождением грек, из дворянского семейства Караджи. В собственноручных заметках «Дневника» В.Н. Каразина, сохраненного в его бумагах, находится такое известие: «Я родился 1773 г., на рассвете января 30-го, в селе Кручике, слободско-украинской губернии, краснокутского коммиссариатства, впоследствии Богодуховского уезда, в простой хате крестьянина нашего, Минченка, по случаю того, что дом отца моего еще не был кончен, родился замертво и был назван Богданом, а при крещении это имя заменено Василием».

Отец его матери, Як. Ив. Ковалевский, был сотник харьковского полка, женатый на М.В. Магденко, по первому мужу своему бывшей Логачевой.

Родоначальник семейства Караджи, переселившегося в Россию при Петре I, Григорий Караджи был софийским архиепископом в Болгарии. Сын его, Александр, был уже капитаном русской гвардии и умер в 1753 г., в селе Рублевке, близ украинского местечка Мурафы. Сын Александра и отец виновника этой статьи, Назар, был уже, однако известным человеком. Говоря по-гречески и по-турецки, от получил от императрицы Екатерины II-й поручение отправиться секретно в Турцию для осмотра и снятия планов крепостей. Это было перед началом нашей войны с Турцией. Назар Каразин был представлен императрице, как хороший инженерный офицер. Переодетый монахом, с отрощенною бородой, с просительною книгой в руках и с бочонком воды за плечами (в бочонке было четыре дна, между средними были спрятаны бумаги и чертежные инструменты), он отправился в путь пешком, проник в глубь Турции, все осмотрел, выведал и снял на бумаге. В Адриано-поле его схватили, на рассвете утра, за работою над съемкою какого-то бастиона. Он успел бросить боченок в кусты. Но его чуть, по приказанию паши, не посадили на кол. Он убежал из заключения, доставил в Россию свои заметки и планы и привел еще с собою 3,000 арнаутов, вслед за ним бросивших Турцию. Его сделали их начальником, и с этим отрядом он пошел перед нашей армией, открывшей войну с неверными. – В.Н. Каразин, в примечании к одной из своих печатных статей, говорит: «Майор а впоследствии полковник Назар Каразин, был употреблен, в 1768 г. и следующих годах, до открытия турецкой войны, в секретные посылки и негоциации в Молдавию, Валахию и Морею. Великий граф Румянцев-Задунайский жаловал его лично, удостаивал своими письмами даже после его отставки, а Екатерина II-я наградила недвижимым имением» («Речь о люб. к от.»). В печатных «реляциях» о Екатерининских войнах, об этом человеке сохранено несколько известий. Так, под 1770 г. говорится: «7,000 турок напали на полковника Каразина, бывшего в монастыре Комите, в тридцати верстах от Букареста. Все почти, предводимые Каразиным, пали»… Спасся сам предводитель, с немногими арнаутами. Зато, по словам реляции 1768 г.: «Подполковник Каразин, со вверенными ему арнаутами, приблизясь к Букаресту, столице Княжества Валахского, выгнал их него турецкое войско и взял в полон валахского господаря, Григория Гику, с братом его, сыном и всеми придворными, коих и привел в город Яссы». – В отставке он подвергался зависти и интригам, но императрица Екатерина II-я наградила его поместьем[2] в 500 душ крестьян, в шестидесяти верстах от Харькова. О нем также есть сведения в «Русской Истории» Глинки (т. IX). Этим ограничиваются мои источники о роде Каразиных.

В.Н. Каразин, по словам его сына, Ф.В. Каразина («Записка о жизни отца», начальное свое воспитание получил сперва в кременчугском, а потом в харьковском частных пансионах. Далее, в отрывках из статей В.Н. Каразина («Речь о любви к от.»), я привожу найденный мною отзыв его о содержателях этих пансионов. Теперь скажу, что имена этих замечательных людей были: Хр. Ив. Фирлинг и Ив. Пет. Шульц. «Записка» его сына говорит, то на одиннадцатом году В.Н. Каразин сам лично, придя из пансиона, подал прошение графу Румянцеву-Задунайскому, проезжавшему тогда через Харьков, о желании своем поступить в военную службу. Я уже сказал, что граф жаловал его отца, умершего между тем в том самом 1783 г.

Я упомянул уже, что в числе моих источников находится «Формулярный список о службе Василия Назарьевича Каразина от 1830 г.» (когда он уже был пятидесяти лет от роду и в чине статского советника), выданный ему за подписью «губернского предводителя дворянства Слободско-Украинской губернии, статского советника Времева». Здесь говорится: «Быв записан на одиннадцатом году, по собственному прошению в кирасирский орденский полк (шефом оного, фельдмаршалом графом Румянцевым-Задунайским) в 1783 г., на действительную службу вступил лейб-гвардии в семеновский полк сержантом, 1791 г. января 22-го», на осьмнадцатом году.

«Записка» его сына говорит: «Но между тем он продолжал учиться. Служба не помешала ему предаваться любимым его занятиям: теоретическому и практическому изучению человека и природы. Горный корпус, лучшее из тогдашних казенных заведений, был посещаем им постоянно, в продолжение нескольких лет, и тут-то приобрел он те познания в точных науках, которыми впоследствии изумлял гораздо уже образованнейшее поколение. Между прочим, проф. Кнорре не хотел верить, чтобы астрономия не была исключительным предметом его занятий. С математикою, химиею, физикою, ботаникою, медициною и вообще естествословием ознакомился он так, что мог бы с честью занять кафедру каждой из сих наук в любом заграничном университете. Французский, немецкий и латинский языки были им также изучены в совершенстве. С этим-то запасом сведений он, по внушению своего сердца, начал действовать на пользу отечества. Прежде всего он захотел ознакомиться в подробности с нуждами обширной России. Для этого он пользуясь свободою, которая предоставлялась тогда молодым гвардейцам отлучаться из столицы, объездил многие губернии. Военное поприще представляло ему мало пищи. Он решился перейти к делам гражданским; но чуть было не испортил навсегда всей своей дороги. Как пылкий энтузиаст, у которого еще мало было почвы под ногами, он решился прежде всего бежать из России, чтобы воспитаться за границею. При трудности тогдашних отлучек в чужие края, он ушел тайно без паспорта, но был задержан объездом Екатеринославских гренадер в Ковне, ночью, 3-го августа 1798 г., при переправе через Неман»… Я видел в бумагах В.Н. Каразина собственноручное ветхое письмо его к императору Павлу, набросанное им впоследствии по памяти. Будучи арестован и видя свою гибель, этот беглец в жертву науки, этот восторженный молодой человек решился все чисто-сердечно передать великодушию императора и послал из Ковно на имя его эстафету, чтобы предупредить донесение о нем местного, озадаченного начальства. Вот что он писал тогда (1798 г., 14-го августа): «Великий монарх! Я не имел нужды спасаться бегством; оно будет загадкою для моих следователей. Я бежал учиться!..» Прочтя простосердечное покаяние молодого беглеца, император Павел, как приписывает в конце этой копии В.Н. Каразин, простил его. – «Следствием оного была немедленная посылка за мною курьера, с весьма милостивым принятием на службу. Я был рекомендован, от имени Его Величества, начальнику, которого позволено было мне самому выбрать. Записка его сына прибавляет: «Вместо того, чтобы строго наказать дерзкого подданного, который признавался ему прямо, что намерен был бежать из его империи, Император сказал ему, при личном представлении моего отца: «Я докажу тебе, молодой человек, что ты ошибаешься! Скажи, при ком ты хочешь находиться?» Смущенный мой отец назвал на-угад одно из правительствующих лиц, к которому он был немедленно определен секретарем». Формуляр его говорит: «Произведен при определении, по Высочайшему повелению, к статским делам, в канцелярию государственного казначейства и главного медицинской коллегии директора (барона Васильева), коллежским переводчиком 1800 г.февраля 3-го». В следующем, 1801 г., января 22-го, по словам «Формуляра», он: «За собрание материалов к истории медицины в России, также и к истории финансов, награжден чином коллежского ассесора».

Но вот взошел на престол император Александр I. Это было 1801 г., 12-го марта. Через десять дней, именно 22-го марта, того же 1801 г., В.Н. Каразин уже стал известен молодому императору и заставил говорить о себе целый Петербург. О любопытном поступке его знают теперь многие; все собственные устные рассказы В.Н. Каразина при его жизни были полны этим событием положившим яркий след во всей его остальной жизни. Так об этом замечательном случае передает записка его сына: «Воспользовавшись одним из дворцовых церемониалов он нашел случай пробраться в царские покои, и там оставил на столе запечатанный пакет, в надписью на имя Императора. В пакете том заключалась, без подписи автора, бумага, в которой изложены были надежды русского и юного своего царя. Император Александр, прочтя эту бумагу, велел непременно отыскать сочинителя. Это нетрудно было исполнить: приказание отдано было случайно тому самому вельможе, при котором отец тогда служил, и которому слог и почерк его очень были знакомы. На другой же день отец мой был представлен императору. – «Ты написал эту бумагу?» – «Я, Государь!» – «Дай обнять тебя и благодарить за благие твои пожелания мне и чувства истинного сына отечества! Продолжай всегда так чувствовать и действовать сообразно с этими чувствами. Продолжай всегда так чувствовать и действовать сообразно с этими чувствами. Продолжай всегда говорить мне правду! Я желал бы иметь побольше таких подданных!» – Вне себя от восторга, В.Н. Каразин бросился к ногам Императора и, заливаясь слезами, долго не мог вымолвить ни слова… Наконец, вырвалась из стесненной груди его клятва – исполнять волю Монарха»…

Эта любопытная бумага, отрывок из которой напечатан в «Вестнике Европы» 1843 г. (№ 1-й), с пометкою: Место, взятое из бумаги автора, в конце марта 1801 г., препровожденной к одной великой особе, содержит собственно похвальное, горячее и полное страстной любви слово о России, с указаниями что может сделать с нею «юный монарх, отдающий всего себя в жертву за ее благоденствие». Эта записка входит в Собрание писем и записок В.Н. Каразина, предпринятое к изданию, и потому я не имею права поместить ее здесь целиком. Автор говорит в ней, между прочим: «Время теперь возвести Россию на верх славы, по обету Твоему! Ночью, проходя мимо чертогов Твоих, я размышлял, представлял себе картину благословенного твоего политического положения, каковы будут пути Твои! – Я думал, – говорит автор: – Он доставить нам непреложные законы! Клятвою многочисленных племен своих Он утвердит их в роды родов! В сем будет Он действовать медленно, как действует природа в таинственных путях, ей уготованных. С доверенностью к правительству, на одной степени поставить Он веру к правосудию! Он презрит новых лже-политиков, утверждающих, будто для государства все равно, как ни переходит собственность из рук в руки! Он предоставит весь суд избранным от народа; удалит их от соблазна не законами, безгласными по необходимости, а доставлением судьям избыточного содержания, – например, собором с отыскиваемых дел в одну кассу со всех губерний! На сей конец, поднимет Он судий общественным мнением! Суд при дверях открытых; право тяжущимся публиковать определения! Он обеспечит право человечества помещичьим крестьянам; он ведет у них собственность; поставить пределы их зависимости – постепенностью обычая, который бы укрепил более общественные связи сословий» (В примечании, под строкой: «Это для опыта ввел я в имении моем с давнего времени, и, как хозяин, не имею причины раскаиваться!). – В конце записки он указывает молодому, его выслушавшему монарху: «Просвещение, заботы о мануфактурах, свободу торговли, мир с державами и улучшение путей сообщения!» Он кончает словами: «слышал я, что юный наш владел с равнодушием принимает затверженные восклицания поэзии, которая бесстыдно приноровляла из ко всем царствованиям, уверяя каждое, что оно лучше своих предшественников! Я смел начертать сии мысли: о, Ты, которого обожает мое сердце, не отвергли сию дань его!».

В отыскании автора и в представлении его императору помогли гр. Пален и Дм. Прок. Трощинский («Записка» сына).

Наш историограф, носивший созвучное имя с В.Н. Каразиным, в 1808 г. вновь вспоминая с императором об этой записке, назвал ее в разговоре «pia desideria».

Кстати: В.Н. Каразин был в переписке с Н.М. Карамзиным (я видел письма последнего в семействе В.Н. Каразина), любил его, и в шутку иногда, отдавая должную честь стойкости и благоразумию своего великого сверстника, говаривал при случае: «Э! господа, вы, кажется, смешиваете меня с Карамзиным?! Между нами одна маленькая разница в букве мыслете!»

«Записка» его сына продолжает: «Сделавшись таким образом известен Императору Александру, отец мой некоторое время продолжал быть в необыкновенных для подданного сношениях с Царем. Нередко удостаивался частной с Ним беседы в Его кабинете и собственноручных его, совершенно приватных писем. Беседы эти имели всегда целью какое-нибудь новое, ко благу России, учреждение. Прежде всего он обратил внимание Императора на необходимость образования народного. Он предлагал для этого: искоренить рабство, исподволь, давая крестьянам голос в их делах, право выбора представителей в сельскую думу6 подать в пользу помещика он полагал только за землю последнего, по ежегодно собираемым справочным ценам, где бы шел процент и на священника. И это не одна его идея. О необходимости присоединения униатов к православной церкви хлопотал он с 1804 и 1806 г., возбудивши на себя гонения, как, например, от князя Чарторишского, – что и состоялось тридцать восемь лет спустя. Он предполагал – умножить приходские училища, основанные Екатериною II, применив их к потребностям поселян, и написал для этого катехизисы – религиозный и гражданский[3]. Считал нужным составить особое министерство народного просвещения, обработавши для этого и самый проект. – Министерство состоялось. – Положивши основание ему, он стал хлопотать о распространении учебных заведений в России. Любимая его Малороссия пришла ему прежде всего на мысль, как край, где до того времени не было ни одного высшего училища. Он отпросился в отпуск, и плодом этого отпуска был сбор громадной суммы 618,000 руб. сер., которую он и представил Государю от дворян купцов харьковских, прося Его о дозволении открыть в Харькове университет»…

На этом я остановлюсь. Слова «Записки» его сына подтверждаются следующими местами формуляра В.Н. Каразина:

«За труды, кои были лично известны блаженной памяти Государю Императору Александру Благословенному, пожалован (через чин) в коллежские советники, 1801 г. апреля 11-го». – «И в тот же день награжден богатым перстнем». – «За продолжение оных удостоен в разное время нескольких весьма милостивых собственноручных рескриптов Его Величества». – «Избран от слободско-украинского дворянства депутатом для испрошения у престола подтверждения привилегий сей губернии 1801 г. 7 мая». – «При образовании министерства народного просвещения Высочайше определен правителем дел главного правления училищ, 1802 г. сентября 8-го». – «В обоих сих званиях подал мысль слободско-украинскому дворянству к основанию в Харькове университета (который Высочайше и утвержден в 1803 г.), послужил орудием к пожертвованию на оный из двух губерний 618,000 руб. сер. – Уклонился от Всемилостивейшей награды за оный подвиг. – Но между тем, за особливые труды по «комитету составления ученым в Российской Империи заведениям новых уставов» награжден орденом св. Владимира четвертой степени, 1802 г. сентября 22-го» – «продолжая деятельно участвовать в устроении всего, принадлежащего к упомянутому университету, по необходимости в художниках в г. Харькове, доставил туда тридцать-два семейства иностранных мастеров на собственном иждивении, хотя впоследствии по особенной Высочайшей милости, употребленная им на то сумма 12,200 руб., была ему возвращена в 1803 г».

Так как весь в точности приведенный мною любопытный формуляр В.Н. Каразина оканчивается еще немногими только строками, то привожу и их здесь целиком для дальнейшего рассказа о его жизни. Формуляр говорит:

«В 1814 г. был учредителем Высочайше потом одобренного филотехнического общества». – «Получил в благодарность изъявляющие отзывы министров: внутренних дел – за учреждение и успешный ход филотехнического общества, 1815 г., апреля 15-го; военных сил – за представление об облегчении заграничного продовольствия войск и флота, которое одобрено учрежденным нарочно для рассмотрения сего комитетом, и о умножении в государстве селитры, 1815 г., августа 20-го; полиции – за представление особливой идеи и хлебных магазинах, 1818 г., октября 3-го». – «Вторично был избран депутатом слободско-украинского дворянства, для всеподданнейшего ходатайства о ненарушимости привилегий губерний, 1819 г. в феврале». – «Пользовался Высочайше дарованным ему в 1801 г. правом безпосредственной переписки с Государем». – «Отставлен, с награждением чина статского советника, 270го августа 1804 г.» – «Иметь детей: дочь Пелагею и шестерых сыновей: Василия, Егора, Фильдельфа, Александра, Николая и Валериана». – «Под судом никогда не был».

Довольно любопытный очерк этого характера я нашел в двух следующих изданиях.

Неизвестный автор статьи «Иван Филиппович Вернет» в «Современнике» 1847 г. за подписью Л.[4], говорит о В.Н. Каразине следующее: «Помню еще другую летнюю поездку в Богодуховский уезд, к человеку, во многих отношениях замечательному. В.Н. Каразин был происхождения греческого. Жизнь его была исполнена самых разительных превратностей; и что бы о нем ни говорили, с какой бы точки ни рассматривали его общественный характер, но одно не подлежит сомнению, рано или поздно Харьков, да и вся Украина, отдадут ему должное и открыто признают в нем одного из своих благотворителей. Его когда-то сильному влиянию Харьков обязан своим университетом. Им было созвано в этот город множество иностранных ремесленников. Через его посредство призваны туда и некоторые отличные европейские ученые. Каразин был человеком всемирным: ни одна отрасль наук или искусств не ускользала от его прозорливого внимания. От плуга и химической лаборатории до самых коренных вопросов науки или общественной жизни, – он везде был дома, по крайней мере, теоретически. Его библиотека обнимала, как и он сам, все отрасли человеческих знаний. Это был ум, жадный к познаниям, душа пылкая, сжигаемая жаждой деятельности. Живя поочередно, то в деревне, то в городе, он, несмотря на их отдаленность от центров просвещения, следил за всеми движениями века, получал множество журналов и книг и, деятельно занимаясь сам всем понемногу, поощрял и других к самобытным занятиям, к живому труду. К сожалению, сам он не всегда обнаруживал тот практический смысл, какого требовал от других. Его попытки, дорого ему стоившие, ввести в свою деревню особенное, чересчур искусственное устройство, сельскую думу, суд и расправу, – а вместе с тем сложную отчетность, иностранное земледелие и различные ремесла, – не могли уже и потому увенчаться успехом, что они не сопровождались достаточным практическим знанием, и слишком отражали на себе характер самого владельца… Нетерпеливый и отвлеченно-теоретический, Василий Назарьевич оставался теоретиком и в практике. Страсть к проектам по всем отраслям наук и гражданского устройства, беспокойное стремление к преобразованиям всякого рода – делали его неспособным к холодному, настойчивому исполнению предначертанного. Он вес, и самыми недостатками, принадлежит к истории русской общественной жизни… Кто его узнал, кто знал пламенную любовь к успехам отечества, одушевлявшую его во всю жизнь неизменным жанром и ревностью, тот согласится, что Каразин принадлежит к знаменательным, поучительным явлениям нашего современного общества, и не откажет ему в уважении и признательности».

Мне попалось также любопытное письмо известного в Украине А.А. Палицина к В.Н. Каразину, от 1799 г. 4-го июля, из с. Поповки («Молодик на 1844 г.»), где говорится о юности В.Н. Каразина: «Прелюбезный друг мой, Василий Назарьевич. Следуйте всегда вашим здравым правилам: избирайте и любите людей по себе; знакомьте их, сближайте, чтоб сказать вашим словом все доброе, но притом терпите и прощайте прочих, не требуйте никогда великодушия от душ малых, ума от дураков, терпимости от фанатиков, бескорыстия от алтынников; вы верно также предохраните себя от ненависти к людям, какие бы несправедливости от них ни испытали!». В этих словах к будущему учредителю харьковского университета я вижу затаенную иронию холодного практического старика. В.Н. Каразин сам испортил свою блистательную небывалую дорогу. Он стал вскоре за первыми успехами так заносчив, так далек от почвы, на которой стоял, что самой небольшой интриги его врагов было достаточно, чтобы смять и выставить, перед доверчивым к нему государем, в самом черном виде. Я не берусь ни защищать, ни строго судить В.Н. Каразина. У меня нет на это права потому, что не для этого достаточного числа источников. Другим остается пополнить этот пробел. Я скажу одно, что под конец и сам В.Н. Каразин смирился и, вполне сознавши свое положение, с грустною улыбкою, под старость говаривал: «Да! Я был неопытно-самонадеян. Я был бабочкой, опалившей себе крылья и зрение в сфере, куда мне, скромному труженику науки, не следовало залетать!».

За привидение этой фразы на меня заявил претензию его сын, Фил. Вас. Каразин, но эту фразу читатель найдет в статье В. Анастасевича.

В «Чтениях общества истории и древностей рос. При московск. университете» 1861 г. напечатана в высшей ступени любопытная «Записка о В.Н. Каразине» В. Анастасевича. Вот она целиком; привожу ее в надежде, что живут еще на свете люди, знавшие В.Н. Каразина, которые, быть-может снабдят ее нужными разъяснениями. В некоторых данных она расходится с другими приводимыми мною материалами, а некоторые дополняет и подтверждает.

«Каразин Василий Назарьевич, отставной статский советник, помещик Харьковской губернии, Богодуховского уезда, села Кручика, умер в г. Николаев, 4-го ноября 1842 г. Первое мое личное с ним знакомство началось в конце января 1802 г., через покойного родственника моего (стат. сов. Умершего в г. Кременчуге), Николая Николаевича Новицкого, служившего тогда в канцелярии Д.П. Трощинского, знакомого с Каразиным до того за несколько времени и имевшего с ним дружеские сношения в бытность свою при флигель-адъютанте графе Иване Петровиче Салтыкове, в Москве. Василий Назарьевич, будучи тогда знаком с князем А.А. Чарторыжским, искал чиновника, могущего занять место старшего письмоводителя при сем князе, как попечителе виленского университета, и я, по Высочайшему повелению, на доклад министра народного просвещения, графа Петра Васильевича Заводовского, из бывшей военной коллегии был определен 14-го февраля 1803 г., занимавшись уже до того несколько времени вместе с Василием Назарьевичем и с вывезенным им тогда с собою из харьковского коллегиума студентом Александром Степановичем Бируковым, поступившим потом в штат министерства народного просвещения (о сем указе было особое дело, конченное сенатским указом). Занятия мои тогда с Василием Назарьевичем особенно состояли в начертании предварительных правил министерства народного просвещения, Высочайше утвержденных 24 января того же года, в некоторых проектах для образования харьковского университета и, в особенности, по канцелярии князя Чарторыского, также в приготовлении диплома и общих уставов для преобразования виленского университета и его округа, по прежним уставам бывшей училищной (едукационной) коллегии, существовавшей в последние годы (до 1794 г.) прежнего польского правительства, с применением их к настоящему времени, и когда образовалась сия часть виленского округа, то мои служебные сношения с Василием Назарьевичем продолжались, как с правителем дел главного правления училищ, и по случаю основанного им издания от того же правления: «Ежемесячное сочинение об успехах народного просвещения», также во все время, пока В.Н. оставил сие место и уволен вовсе от службы. С тех пор началось уже частное мое с ним дружеское сношения, когда он, после неудачи в женитьбе на Надаржинской, женился на Александре Васильевне Мухиной (падчерице Г.М. Бланкеннагеля) и приезжал сюда по временам, а после отъездов его вел я с ним довольно частую переписку. Последнее мое личное с ним свидание было в тот день, когда он из квартиры в доме N, угольном от Литейной в Бассейную, потребован к военному генерал-губернатору, графу М.А. Милорадовичу, и от него отправлен в Шлиссельбург, о чем на другой день уведомила меня жена его и просила сперва узнать, где ее муж, а потом найти средство доставить ее письмо Государю, бывшему тогда за границею, с прошением о помиловании, в чем я и успел, через общего нашего знакомого в главном штабе, покойного генерала Павла Осиповича Дейриарда, вследствие чего позволено было ему, по освобождению из Шлиссельбурга, жить в его селе, Кручике. О причине прежней к нему милости, а потом немилости Государя Александра I рассказывали мне различно разные лица, знавшие его, а отчасти я слышал от него самого, но всегда сбивчиво. В.И. Языков говорил, что В.Н. в Спб. Петропавловской крепости находился до вступления на престол Государя Александра 1-го, который, будучи великим князем и наследником, и в звании генерал-губернатора столицы, часто посещая Петропавловскую крепость, заметил в числе узников В.Н. и, после беседы с ним, полюбил его, оказывал ему возможные, по тогдашнему времени, благоволение и пособие. Согласно с ним окончанием слышал я и от Д.Н. Б.-Каменского, но иначе рассказывал мне сем В.Н., в начале моего с ним знакомства, а именно: что отец его, у коего был еще и другой сын, Иван (неизвестно мне, были ли у них двух и другие братья и сестры), в одну турецкую войну, будучи из сербов, или болгар, оказал России важные услуги и, переселяясь в Россию, получил от Императрицы Екатерины II, в Харьковской губернии, 2 тысячи душ крестьян, которые по смерти его и достались пополам сим двум его сыновьям. Иван, получа увольнение от военной службы, с чином поручика, занялся сельским хозяйством и  долго вел мирную жизнь, потом был училищным смотрителем, имел неприятности по сей части от письмоводителя при попечителе харьковского университета, Корнилов, о чем В.Н., будучи в С.-Петербурге, незадолго перед отосланием его в Шлиссельбург, жаловался тогдашнему министру народного просвещения, князю А.Н. Голицыну, но в таких выражениях, что более его рассердил, чем доставил справедливость обиженному своему брату, потом женившемуся несчастно, и, после разных семейных раздоров, умершему в чаду (о чем мне рассказывал Н.К. Мавроди, женившийся на воспитательнице Василья Назарьевича и, помнится, служивший в департаменте внутренних дел по медицинской части). Василий Назарьевич, заложив свое имение, намерен был тайно уехать в чужие края, но схвачен на границе нашей и, по повелению Павла I, посаженный в крепость, содержался во все время царствования сего Государя. Александр I, узнав его там, как выше сказано, по вступлении своем на престол, тотчас освободил его, приблизил к себе так, что он мог запросто входить в кабинет Государя, без доклада, как сам В.Н. мне сказывал, получал часто от Государя своеручные самые дружеские записки: «Mon cher Kar…» etc. Такое благоволение к нему Государя особенно обнаружилось в бытность Александра I-го в Москве, для коронации, о чем также рассказывал разнообразно. Д.Н. Бантыш-Каменский: – что Василий Назарьевич незваный явился на бал к главнокомандующему, графу И.П. Салтыкову, когда ожидали Государя; хозяин, заметив его и по особенно резким чертам лица, и по поступи, не весьма светской и ловкой в таком блистательном собрании, послала одного из своих чиновников спросить, кто он и зачем? В.Н. отвечал, что он сам доложит его сиятельству и, подойдя, подал ему письмо: оно было от Государя, с выражением принять его благосклонно. Едва лишь публика имела время изъявить удивление свое внезапно оказанному от графа сему гостю отличному приему, как объявлено о прибытии Государя. Все бросились на-встречу Государь, вошедши, заметил Василия Назарьевича, изъявил ему рукою знак благосклонности и тотчас сам рекомендовал его графу; этим еще более увеличилось удивление собрания. Но Д.И. Языков слышал от бывшего тогда в Москве обер-полицмейстера Каверина так: Император Александр I-й предварил графа И.П. Салтыкова, что будет к нему на вечер, но чтобы не было посторонних, кроме близких и родных графу. Не успел граф спросить Василия Назарьевича, как он тут явился к нему, в то самое время, когда сказано, что Государь прибыл, и хозяин с гостями своими поспешил на встречу высокому гостю, который, вошедши и увидев здесь Василия Назарьевича, сказал графу, чтобы он извинил его за непредварение о сем госте, коего ему рекомендует, и все не могли понять тогда сего отличия. Василий Назарьевич, пользуясь тогда такою милостью Государя, нашел случай сказать ему, что он намерен жениться на Надаржинской (немогшей получить значительного наследства по причине иска). Приготовя о сем записку чрез обер-прокурора синодского, Пукалова, своего друга, он, единственно по сему уважению, получил от Государя утверждение прав законной наследницы и, как невесте своей, богатые серьги, или фермуар, а для протопопа харьковского, Прокоповича, орден св. Анны. В.Н., прибыл в Харьков, публично сам возложил этот орден на сего протопопа, для показания, что он значит у Государя. Притом же, чтоб еще более угодить мнимой невесте своей, о коей не мог и подумать, чтоб она не оценила по достоинству таких для нее благодеяний, привез ей ее родственника из пажеского кадетского корпуса (не спрося дозволения начальства). По прибытии к Надаржинской с царским подарком и имея уже готового, преданного себе Прокоповича, лишь только попросил руки ее, как она наотрез отказала, сказав, что уже отдала свое сердце другому (за которого тогда же и вышла, т.е. Корсакову), а его вечно будет считать своим другом и благодетелем. Говорят, что она тут же подала 50 тысяч руб., или выкупленные ею векселя его на эту сумму, но он их бросил ей и пешком, не опомнясь, вышел из ее дома. Иные же говорят, что он принял те деньги, и Государь, узнав о том, положил на него свой гнев. На вероятнее, что Государь, получа от начальства рапорт об увозе самоправно кадета, или пажа, прогневался и в след послал повеление: лишь прибудет Василий Назарьевич в Харьков, посадить его на гауптвахту, а кадета прислать в корпус. Как бы то ни было, но так рушилось намерение В.Н. жениться на богатой невесте, воспользовавшейся опрометчивостью, свойственною ему и в разных других случаях его жизни обнаруженною, а враги В.Н. могли внушить Государю, что, в самом деле, как казалось, по-видимому, цель его была корысть, а не страсть душевная к сей, чрез него выигравшей свое дело, девице. К причинам гнева на В.Н. от Государя относят и то, что он выражался о своем министре, графе Заводовском, обидными словами, что он лишь возит Государю портфель, наполненный бумагами, обработанными им, В.Н.

Речи сии или подобные могли быть с прибавлением переданы графу Заводовскому бывшим сперва домашним учителем детей у Заводовского, а тогда директором его канцелярии, Ив. Ив. Мартыновым, жалким педантом, желавшим к своему жалованью, 2,500 р. (по сему званию), присоединить такую же сумму, какую получал тогда В.Н. по званию правителя дел главного правления училищ, в чем и успел совершенно и чрез то избавился даже зависимости своей от сего, далеко превосходившего его сверстника. К сему должно присовокупить еще одно обстоятельство. По новом образовании, вместо бывшей комиссии народных училищ, главного правления училищ, коего, как места, сохранившего еще прежний коллегиальный вид, все попечители учебных округов были членами и собирались под председательством своего министра народного просвещения (Заводовского), как президента, В.Н. все сохранял к себе благорасположение, в особенности князя Чарторыжского и его друга, графа Северина Осиповича Потоцкого, назначенного попечителем новоучрежденного тогда харьковского университета, который обязан своим существованием Василию Назарьевичу, склонившему дворян к знатным пожертвованиям для сего высшего в том крае училища. Но когда граф С.О. Потоцкий, получа отпуск за границу, оставил В. Н-чу некоторые суммы в распоряжение, с тем, чтобы об их употреблении относился он к нему, графу Потоцкому, то в.Н. некоторыми распорядился сам, на выдачу некоторым профессорам и т.п. издержки, чем навлек на себя неудовольствие от графа Потоцкого, и тем боле уже неблаговолившего к нему по вышеупомянутым наговорам, министра графа Заводовского, а потому дело Надаржинской и увоз ее родственника, кадета, могло быть представлено Государю в гораздо худшем виде, нежели как оно было в самой сущности. Здесь сбылась пословица: «на бедного Макара и шишки валятся», или: «где тонок, тут и рвется». Женитьба его на А.В. Мухиной[5] не только не вознаграждала ему потери Надаржинской, но вслед за тем начинается длинная цепь его горестей. Финансы его были довольно расстроены прежними неудачами. В селе своем, Кручике, бросался он на разные опыты хозяйственные, по своим новым теориям, коих впредь ему не было довольно времени и терпеливости поверить с должностным вниманием на самом деле; издержки давно уже превосходили его состояние. Требования семейства возрастали, и нужно было удобство жизни, к коей из детства привыкла жена его. Учреждение филотехнического общества, кажется мне, было мерою отчаянною, которая, судя по степени средств и понятий членов, вошедших в состав оного, едва ли могла быть удачною и при лучших обстоятельствах, вещественных и невещественных, самого учредителя. Возгласы его в собраниях были гласом вопиющего в пустыне, а слободско-украинские степи действительно были слишком обширны для сего полезного, даже самого благонамеренного, дела. Кому неизвестно, что если нелюб делатель, нелюбо и дело его? Выданные им акции, с тайным знаком в одной из клеток, написанные химическим составом, с условием, что акция теряет свою данность, если сей знак обнаружится (который в самом деле сам собою обнаружился зеленого цвета от теплоты записной карманной книжки), еще более умножили колебавшуюся к нему доверенность. Имение его, коим он обеспечил акции, подверглось тяжбе с подписчиками, верителями и прочими. Жалобы самого зятя, его, Н.К. Мавроди, долго неудовлетворяемого по векселям (данным ему по случаю женитьбы на дочери В.Н-ча) опала от Двора, назначение за ним присмотра, запрещение переписки, литературные его ссоры с Карамзиным и с некоторыми другими, раздражение кн. А.Н. Голицына, сомнительное покровительство графа В.П. Кочубея, в кабинете коего он писал разные смелые бумаги, передаваемые, без его ведома, Государю, потом, тяжебные дела по имению, умножившие число недругов, несчастие, постигшее сына его Василия в школе подпрапорщиков, откуда он пошел в Свеаборг, вооружение против себя Общества соревнователей (рушившегося 14 декабря 1825 г.), в котором был почти общий на него заговор за статью об учебных обществах (самой неприятной сцены я сам был свидетелем в бурном оного же общества заседании, из коего и я тогда вышел с Василием Назарьевичем, давно заметив, что там многие члены таились от непричастных с чем-то недобрым): все сии обстоятельства и случаи, и, вероятно, многие мне неизвестные или неприходящие теперь на память, при беглом сем воспоминании столь давних событий, все это могло сильно потрясти пылкий дух, горячую голову и раздражительное сердце Василия Назарьевича, как бы обреченного на борьбу с самою нериязненною ему судьбою, сперва так злобно, так предательски ласкавшею и возводившею его выше и выше, чтоб потом сделать ему чувствительнее падение. Во всех отношениях, во всяких случаях и обстоятельствах, есть, конечно, Наполеоны, шагающие, как бы одним скачком, из Бриеннской школы, чрез престол империи, за экватор, на остров св. Елены! И наш добрый, умный и даже глубокомысленный Василий Назарьевич, если бы ограничил себя или на литературном или на ученом, или даже на хозяйственном поле, мог бы благополучно возделать оное, пожать обильные плоды и поделиться ими с своими соотчичами и с потомством; но он, как бабочка, слишком приблизился к пламени… и опалил себе крылья, слишком доверил Двору и забыл, что там не все говорится, что на душе. Когда Александр, воспитанный Лагарпом, в начале царствования своего, задолго до событий 1812 и 1814 гг., в юной душе своей еще упивался идеями конца XVIII в., Василий Назарьевич, сам не будучи главным, примерным помещиком, вооружился против эмансипации крестьянства и дразнил молодое поколение, обожавшее в своем Государе сочувствие с своими идеями, дразнил даже финансовую систему, которая возвращения в казну дворянских имений, за каждым последним стуком молотка, неуслышанным помещиками, может быть, считала своим барышем. Говорят, что В.Н., будучи сначала блазким Государю, огорчил его своею альфою и омегою (род наставления, как царствовать), вероятно, в тех же правилах, какие В.Н. писал для себя и для своего села Анашкина (если не ошибаюсь). Не хотелось бы мне так заключать, но я знал в Вас. Наз. много подобных сим аберраций[6]. Говорят, что Василий Назарьевич также что-то неприятное писал Государю за границу, по случаю беспокойтв, вспыхнувших и тотчас потухших, в казармах гвардейского Семеновского полка, за полковника Шварца. В этом он мне никогда не признавался, хотя любил спорить со мною, если я его хладнокровно убеждал, и иногда заставлял соглашаться со мною в таких предметах, которые непременно требуют долговременной опытности, наипаче в государственной администрации, и которых никак нельзя решительно судить по одной теории, может быть, не у нам одних еще долго немогущей явно развиться, когда вся административная практика, не говоря о правительственной, заключена в кабинетах, не только министров, но даже в их департаментах. Моя переписка с Василием Назарьевичем, по мере сжатия круга от неблагоприятных обстоятельств, также более и более сжималась и редела. Сперва она вознаграждалась частыми нашими беседами при свиданиях, когда он, после оставленной им службы, раза два приезжал сюда, до последнего отъезда в Шлиссельбург и потом в Кручике. При посещении им Москвы, было еще несколько его отзывов; но это уже не в том духе и не с прежними сердечными излияниями. Сердце его могло, конечно, черстветь и от того в отношении ко мне, что нечем было более отогревать оное; я также, оставив службу, отставал даже от здешних многих прежних сверстников и знакомых, оставшихся в службе и далеко меня опередивших».

 

II.

 

Отрывок из записок Державина. – Открытие университета в Харькове. – Попытки эмансипации собственных крестьян. – Филотехническое общество в Харькове.

 

Певец Фелицы оставил любопытные суждения и известия о В.Н. Каразине, в изданных в минувшем 1859 г. в «Русской Беседе» (ч. V), собственноручных «Записках Державина». Под отделением VII, «Царствование императора Александра», Державин говорит, везде называя себя в третьем лице. «Едва же приехав из Москвы, а именно 23-го ноября (1801 г.) ввечеру, Державин был позван чрез ездового к Государю. Он предложил ему множество изветов, от разных людей к нему дошедших о беспорядках, происходящих в Калужской губернии, чинимых губернатором Лопухиным, приказывая, чтоб ехал в Калугу и открыл злоупотребления сии формально, как сенатор, сказывая, что нарочно посланными от него под рукою уже ощупаны все следы. Державин, прочетши сии бумаги и увидев в них знатных особ замешанными, просил Императора, чтоб он избавил его от сей комиссии, что из следствия его ничего не выйдет и он только вновь прибавит врагов. Император с неудовольствием выразил: «Как, разве ты мне повиноваться не хочешь?» – «Нет, Ваше Величество, хотя бы мне жизни стоило, правда перед вами на столе сем будет! Только благоволите уметь ее защищать!» – «Я тебе клянусь поступать как должно!» – Тогда отдал он ему изветы и промолвил: «Еще получишь в Москве от коллежского советника Каразина. А между тем, заготовь и принеси ко мне завтра указ к себе и к кому должно»... – Державин без огласки сие на другой день исполнил. 5-го января 1802 г. отправился от без огласки в Калугу. Прибыл в Москву, где получил от упомянутого Каразина нарочито важные бумаги, между прочим, и подписку, секретно именем Государя истребованную от калужского помещика и фабриканта Гончарова, в том, что губернатор Лопухин у него, Гончарова, выпросил сперва заимообразно 30,000 руб. на год, дал ему вексель и после, поехав будто осматривать губернию, заехав к нему в деревню и придравшись к слухам, что будто у него в доме происходит запрещенная карточная игра, грозил ему ссылкою в Сибирь, велел для допросов явиться к себе в Мосальск, а между тем, через приверженного к себе секретаря Гужова, велел ему сказать, что ежели он упомянутый вексель уничтожит, он следствия производит не прикажет. Бедный Гончаров, согласился и отослал вексель с приказчиком своим в Калугу. Гончаров все сие, помянутой секретной подписке, писанной его собственною рукою, под присягой объявил Каразину; а сей отдал оную в Москве Державину, как равно и другие бумаги, доказывающие преступления губернатора. Снабженные таковыми от Императора и Каразина, приехав в Калугу, остановился в квартире, Каразиным, приисканной, в доме у купца Бородина, городского головы». – Началось сперва разведывание городских слухов, потом следствие. Открыто тридцать-четыре важных и двенадцать неважных дел. Державин послал курьера к Императору, губернатор – к друзьям-вельможам, жалуясь на Державина, будто он завел у себя тайную канцелярию и в ней мучит людей, в том числе самого Гончарова, который в самом деле, по непонятному случаю, скоропостижно, от апоплексического удара, в кабинете Державина заболел и, едва вышел в сени, умер. Он его подписку, взятую от него Каразиным, объявил, что желательно было бы, «чтоб подал ему формальное прошение с доказательствами» – «ибо подписка взята у него по секрету, то и неприятно ему таким инквизиционным средством бесславить кроткое царствование владеющего Государя». – После разных столкновений, через 6 недель Державин оставил Калугу; пробыл в Москве две или три недели, и, оставя там доклады Государю, поехал в Петербург. – Новые огорчения встретили его там. Но, наконец, составлен независимый комитет, и Лопухин, преданный суду, обвинен во всем»…

Оставя известие о такой близости Каразина к Императору, Державин, коснувшись еще раз этого человека, набрасывает на него тень значительно-темную. По принятому мною способу передачи известий о Каразине, заношу в точности и этот рассказ Державина, не имея возможности ни подтвердить его, ни опровергнуть. Предоставляю это другим. Суровый царедворец трех царствований, жестким и шероховатым своим слогом безпрестанно жалуясь в «Записках» на своих врагов и соперников по службе, говорит: «Державин получил довольно небезважное поручение от Императора. Вышеупомянутый Каразин, будучи человек умный и расторопный, хотя, впрочем, не весьма завидной честности[7], имел доступ к Государю. Он показывал, в Москве, к нему писанные такие благосклонные или, лучше сказать, дружеские рескрипты, что могли привести всякого в удивление доверенностью к нему Монарха. Приобрел он сие, живучи в Москве, уведомляя его о московских всякого рода происшествиях, как выше явствует, по извету безименных лиц, к сведению Императора дошедших. Между тем, как производил Державин, по его разведываниям, в Калуге следствие, успел он из Москвы, прежде его, приехал в Петербург и тут узнать о тяжебном важном деле, находящемся уже в государственном совете, между некоторою госпожою Надаржинскою и Кондратьевым. Сей последний опровергал ее брак и дочь, вне брака зачастую, чем он приобретал, после ее мужа, а своего дяди, великое недвижимое и движимое имение, в Малороссии находящееся. Разные были мнения на той и на другой стороне, а сильнейшая партия тогдашнего времени, т.е. г. Зубова, была на стороне Кондратьева. Каразин, сведав о сем деле, и хотя он прежде был на стороне племянника, но узнав, что вдова имеет дочь, лет тринадцати, которая, по утверждении законности ее рождения, могла быть богатая невеста, имеющая в приданое более 5,000 душ, то и вознамерился ходатайствовать за нее, с тем, чтобы получить ее себе в замужество[8]. Он подольстился к матери, и хотя через переписку, весьма ласкательную, не получил точного общения о получении руки ее, но весьма великую надежду, с тем, что ежели он дело ея исходатайствует, – приобретет ее склонность. В таком намерении успел он внушить Государю, чтобы ежели дело Надаржинской, в которой он, как в своей сговоренной невесте, берет участие, по запутанности и пристрастию членов совета, поручит рассмотрению г. Лагарта, учителя Государя, который был тогда в Петербурге, и Державина, как людей совестных и знающих юриспруденцию, то они ему удобнее представят наилучшее мнение. Император на сие соизволил, и гр. В.А. Зубов привез Державину, когда он совсем не ожидал, сие дело, при записке Каразина, с Высочайшим повелением, чтоб он представил свое мнение хотя один, для того, что Лагарп уже уехал во Францию. Державин дал свое мнение в пользу сей несчастной сироты. Гр. В.А. Зубов, которого Государь очень любил и уважал, принес-было к нему заготовленный уже указ в пользу Кондратьева, что и хотел Государь подписать и взял уже перо; но сей молодой вельможа, хотя интересовался за Кондратьева, но столько был благороден и честен[9], что, остановя руку его, советовал ему потребовать прежде от Державина письменного заключения. По поднесении Державиным подробных объяснений и доказательств правости девицы, состоялся указ в ее пользу»…

«Записка» сына Каразина прибавляет, в пояснение важных поручений, возлагавшихся в первые годы царствования императора Александра на В.Н. Каразина: «Расскажу один пример из множества слышанных мною. Представлено было однажды на высочайшую конфирмацию одно уголовное дело». Брат убил брата, оба были богатые владельцы; следствие длилось очень долго, наконец прошло все инстанции, и результат был тот, что братоубийцу оправдали. Государь, читавший всегда со вниманием подобного рода дела, заметил какое-то обстоятельство, которое показалось ему сомнительным. Он призывает моего отца и говорит: «Поезжай на место и разведай все обстоятельно!» – Отец мой едет и через короткое время привозит неоспоримые доказательства, что преступление было вопиющее и покрыто кучею денег. Между прочим, губернатору дано было 100,000 руб… Проверили факты, и все открылось ясно, как день»…

Державин почти вполне подтверждает это известие, слышанное Ф.В. Каразиным от своего отца. Он прямо относит его к событиям калужской поездки и говорит: «Открылись злоупотребления губернатора в покровительстве смертоубийства, за взятки, помещиков Хитровым, брата своего родного, за что он в подарок давал губернатору на 75,000 ломбардных билетов». – Губернатор Лопухин, как сказано выше, за все это осужден и наказан.

Заслуги Каразина на пользу Украйны останутся навсегда памятными. И если он после навлек на себя опрометчивыми письмами и представлениями гнев правительства, это самое правительство всегда чтило его достойные труды.

Возвращаюсь к блистательной поре, когда тридцатилетний пылкий молодой человек, В.Н. Каразин, взялся за основание университета в Харькове.

«Записка» его сына говорит: «Чего стоило ему собрать деньги от людей, большая часть которых коснела еще в невежестве и бегала от одного имени просвещения! Зато надобно было видеть, как он принялся за это дело, как воспользовался даром своим говорит и убеждать людей! Надобно было слышать произнесенную им речь в дворянском собрании! 25 лет спустя, один из бывших тогда в собрании вспомнил как-то об этой речи при мне и не мог без слез говорить о восторге, произведенном юным оратором… Просьбы на коленях, мольбы со слезами, обещания разных наград у правительства, – все было им употреблено! Другой, на месте его, поехал бы после этого с торжеством в столицу, выставил бы себя, прокричал бы о подвиге своем во всех концах вселенной, и на него посыпались бы почести, награды! Но он скрыл себя совершенно, выставил только других… А участия с его стороны было столько, что оно положило начало разорению его имения, которое теперь почти все распродано по частям за долги!...»

Наша литература сохранила верные данные об этом подвиге В.Н. Каразина.

Вот они:

В напечатанной в «Молодике на 1844 г.» любопытной «Копии с протоколов дворянства и купечества пред основанием Имп. Харьковского университета, 1802 г., сентября 1-го», за подписью губернского предводителя дворянства, слободских украинских дворян и харьковских купцов и граждан, говорится: «Дворянство, обратив внимание на положение своего края, предметов своим избрало просвещение и полагает учредить в губернском городе своем университет. Он должен иметь под ведением своим две школы для людей низших состояний: школу сельского домоводства и ремесел, и рукоделий. Для положения основания сему университету, слободское украинское дворянство полагает взнести от дворянских имений сей губернии 400,000 руб. Упомянутою суммою признают украинские дворяне себя должными государству от сего дня, но тем не ограничат ревность свою. Слободское дворянство полагает пригласить к усугублению капитала губернии: Курскую, орловскую, Воронежскую, Новороссийскую, полтавскую и Черниговскую, и к сему же граждан других состояний в Слободской Украйне, испросив на все сие позволение Всемилостивейшего Государя Императора. На сей конец поручает оно депутату своему, коллежскому советнику Василию Назарьевичу Каразину, в сходство настоящего положения, от имени дворян, сделать всеподданнейшее представление». – В отдельном протоколе от харьковского купечества, того же 1802 г., 1-го сентября, говорится: «Видя в учреждении семь явное благотворение городу, яко то: умножение его населенности, распространение торгов и промыслов, необыкновенное приращение в обороте денег, гражданство полагает и с своей стороны: 1)взносить в пользу университета, в течение десяти лет, с капиталом по 1 ¼ % ежегодно; 2) достаточнейшие от купцов готовы на частные взносы; 3) просить Его Величество о соизволении, чтоб половина откупной суммы на все последующее время (пожалованная 1783 г. в пользу горожан) предоставлена была в пользу университета; для того и уполномачивает г. коллежского советника Василия Назарьевича Каразина» и т.д. Всего же собрано 618,000 руб. сер.

Эти оба протокола были вызваны пылкою речью В.Н. Каразина, от 11-го августа, того же 1802 г., в собрании харьковского дворянства (там же, стр. 245–250), которую Каразин начинает ловами: «Благодарность Она будет предметом, которым я вас занять осмеливаюсь, благородное и высокопочтенное собрание! Она наполняет мое сердце! – Таковы мои чувствования бывают каждый раз, когда удается мне навещать благословенные небом и землею наши пределы. Но сколь возвышены они обстоятельствами нашего времени! Я имею счастье быть возвестителем воли благородетельнейшего из Монархов… Мне позволено сказать Его устами, что подвиг, предпринимаемый нашим обществом, приятен Ему! Что Он ожидает исполнения наших, донесенных Ему обетов… Сие чувствование радости и надежды, упоявшее меня уже при посещении края моего рождения, угодно было вам усугубить благосклоннейшим приемом в первое собрание, когда представил я вам предначертание того учреждения, коим вы хотите украсить свою страну, отличить ее в пространной России… Вся жизнь моя посвящена будет на доказательства в том! Она принадлежит моему отечеству, но в особенности – краю, который был отечеством для понятия моей юности! Блажен уже стократно, ежели случай поставил меня в возможность делать малейшее добро любезной моей Украйне. Так я смею думать, что губерния наша предназначена разлить вокруг себя чувство изящности и просвещения. Она может быть для России то, что древние Афины для Греции. Благотворен наш воздух; удобен прельстить иностранцев, которых мы пригласим к себе… Я полагал, что мы посадим мудрость в судах, что купцы придут почерпать у нас познания; что от нас изыдут витии, стихотворцы; что мы умножим число врачей… Я смел еще мечтать, что необыкновенное стечение украсит, распространит сей город… Простите дерзновение мое! Самые сии мысли обнаружил я и пред августейшим Монархом! Исполнители его велений уверили меня, что приятно ему было назначить Украйну средоточием просвещения… Высокопочтенное собрание! Неужели обвините вы меня за высокие мыли, которые от юности моей питал я о стране нашей?.. Представлю ли вам, что не столько низок в душе, судя по моим понятиям, по самому политическому моему положению, чтоб питать намерения личности, вне которой я решительно себя поставил, при вступлении моем в общество?.. Он вас зависит теперь – оправдать меня, или предать стыду и отчаянию! Здесь предстою пред вами, в лице вашего друга или преступника!».

«Записка» сына В.Н. Каразина говорит: «Дворянствои купечество поддержали отца моего. Дело было сделано по его мыслям и мольбам. Щедро наградивши дворяни купцов, Государь захотел наградить и главного виновника всего дела. Находился тогда отец мой в Харькове, в отпуску. Вдруг его призывает губернатор и спрашивает: «Какой награды он желает?» Позвольте подумать!» – отвечал мой отец – и вслед затем берет тройку, скачет в Петербург, там бросается к ногам Государя и умоляет не давать ему никакой: «да не будет сказано, что я делал все из делания получить награду!» Государь его обнял… Ф.В. Каразин заключает: «Подробности эти отец мне передавал однажды сам, тридцать пять лет спустя, в минуту особенной откровенности… Лгать ему было не для чего, особенно перед сыном и в то время!»

В.Н. Каразин всегда стремился привить прочное, здравое и практическое воспитание к обществу своей родины.

Я нашел следующую любопытную, позднейшую его заметку о воспитании.

Насмехаясь над французскими гувернерами и домашними учителями своего времени («Чистая правда», стр. 286–288), в.Н. Каразин говорит, 24-го сентября 1819 г.: «Продолжая и здесь, в С.-Петербурге, спорить с женою о преимуществах общественного воспитания над домашним, я так же, как и в деревне, принужден сдаться. Скрепя сердце, приискал я детям учителя француза из лучших, по часам. Является m-r Сhevalier de[10], и приносит son cahier d’Histoire. Вот ее начало: «L’Histore est le recit des evenements, qui se sont passes dans le monde» (Парижанин жив не хочет быть без происшествия!) Бедный мой Вася уже проходил г. Кайданова, должен был его оставить. Со вздохом и глубоким поклоном заплатил я десять рублей за час и отпустил m-r Сhevalier»…

Представши, в 1806 г., в совете московского университета мыли о новом способе винокурения, при котором более «сберегалось дров» («Описание снаряда для гонки вина), стр. 73–74), В.Н. Каразин говорит: «С прошедшего, 1805 г., основав постоянное мое жилище в краю моего рождения, Слободско-Украинской губернии, должно мне было начать с того, чтобы приобресть о ней познания сколько-нибудь полные тех, которые могли мне доставить одни первые годы мои, в ней проведенные. При начальном взгляде на недвижимые тамошние имения, мое собственное и других помещиков, нельзя было не поразиться опустошением лесов. Из вычисления оказывается, что более 200 квадратных верст леса истребляется в России ежегодно на одно винокурение. Эта мысль, с желанием сберечь мою собственность, заставила меня вникнуть в сей предмет».

Известный украинский писатель Основьяненко, сверстник В.Н. Каразина, также свидетельствует о его подвиге в основании университета.

В статье «Город Харьков», без подписи автора, в «Современнике» 1840 г. (т. XX), (эта статья напечатана также в сокращении в «Харьковских Губернских Ведомостях» 1838 г., с подписью Квитки).

«В 1802 г., при общем собрании всего дворянства Слободско-Украинской губернии по случаю принятия Высочайшей грамоты, пожалованной в подтверждение прав и привилегий сей губернии, когда нельзя было не чувствовать общей готовности во всем сословии на патриотическое пожертвование, бывший в собрании статский советник и кавалер Василий Назарович Каразин, помещик сей губернии, предложил на рассуждение дворянства мысль об учреждении университета. Мысль сия была всем собранием единодушно принята, и по соображении способов и надобностей при таком учреждении, положено: от имений каждого помещика внести назначаемую часть в определенный срок, что составляло все суммы «четыреста тысяч рублей». Дворянство уполномочило Каразина повергнуть к подножию престола назначение свое и испросить утверждение на учреждение в Харькове сего высшего училища. Император Александр I, «в уважение патриотического приношения слободско-украинского дворянства», повелел учредить в Харькове университет, который и открыт 17-го января 18-5 г. В.Н. Каразин из первых признан почетным членом университета.

А между тем, какое общество на своей родине застал тогда В.Н. Каразин? Я опять могу привести по этому соображению любопытную заметку его самого.

В свой статье «Взгляд на украинскую старину» («Мелодик на 1844 г.») В.Н. Каразин говорит: «Между учителями коллегиума заметим Сковороду и протоиерея Шванского. Я имел честь в соей молодости видеть сих почтенных мужей, которые в свое время могли бы занять место между германскими ученными, наиболее уважаемыми. Палицын имел вкус к архитектуре, украсил несколько наших городов и множество сел зданиями. Действуя на богатых помещиков, в числе которых Шидловские и Надаржинские были его друзьями, он заохотил их к строениям, лучшему расположению домов, украшению их приличными мебелями, к заведению библиотек. Ему обязаны мы большею частью началами европейского быта на Украйне. Я помню еще, что дома помещиков, имевших от 500 до 1,000 душ, были покрыты тростником; что в гостиных стояли лавки, покрытые коврами; что за столом служили девки, в белых сорочках, пестрых исподницах и червонных черевичках; что главные паны в губернском городе хаживали по улицам, с музыкой надвесель… До открытия университета, кто бы подумал, что в Харькове будет каменный, весьма благообразный театр, пять аптек, четыре литографии, две типографии, могли бы существовать еще две»… Говоря здесь, как в старые годы было на Украйне изобилие во всем, он прибавляет: «Не один подобный пример цитировал мне, еще юноше, стодвадцатилетний однодворец Масалитинов».

Великая была радость В.Н. Каразина, когда в 1838 г. (см. его статью: «О целебной воде на Орелью»), он приветствовал практические труды университета, по изучению окрестного края. Он говорит так: «Grâce â I’Université, рано или поздно мы познакомимся со всеми природными дарами нашей Украйны, будем иметь и Фавну, и Флору, и полное описание минералов и вод полуденных губерний. Я долгом почитаю указать гг. ученым целебную воду в имении Константина Константиновича Ковалевского. Как благодарен я приглашению А.С. Лашкарева, соседа этой дачи, осмотреть вместе любопытные воды – 8-го сентября 1838 г.».

В самой мысли университете он шел не вровень с другими. По словам «Записки» его сына, сохранившего все его устные рассказы, «Университет его был не школа, по немецкому образцу устроенная, а всеобъемлющее училище. С ним соединена была его давнишняя, любимая мечта особождения Греции; сюда последняя, по его мнению, должна была прислать своих сынов в науку. И таким образом Россия воздала бы наконец Греции за то, что получила от нее, за 1,000 лет назад, свет христианства и наук!». Заношу этот отрывок из рассказа сына, как намек на юношеские мысли по этому поводу самого В.Н. Каразина.

Вслед за основанием университета в родном городе, куда он тут же вызвал 23 семейства лучших иностранных мастеров, типографщиков, переплетчиков, часовщиков, столяров, резчиков, слесарей, каретников, кузнецов и проч. («Записка» сына), В.Н. Каразин увлекся другою блистательною мыслию. Он составил план постепенного освобождения двух своих имений: села Кручика, харьковской, и села Анашкина, московской губернии, написал уставы эмансипации обоих имений, подписал их и ввел тут же лично в действие на месте. Устава первого имения я нигде не мог найти, устав же второго я нашел в печати; привожу его здесь.

Издавая временный устав сельца Анашкина, с деревнями («Опыт сельского устава», стр. 1 и 16), В.Н. Каразин говорит: «Беру смелость издать подобный опыт; поелику я уверен, что взаимное и публичное сообщение друг другу, моей собратии помещиков, таковых идей – может наилучшим образом содействовать к усугублению благосостояния поселян, следовательно – и помещиков самих. Сие маленькое постановление исполняется, на самом деле, Московской губернии, в Звенигородском уезде в пятидесяти верстах от Москвы, где оно введено для испытания прежде, нежели может быть дан поселянам устав постоянный и подробный, существующий с пользою четырнадцать лет (от 1805 г.), в другом моем имении, которое находится в Слободско-Украинской губернии. Издаваемый теперь опыт есть как бы первый шаг, или вступление к слободско-украинскому уставу, содержащему вполне мои начала. На издание сего последнего испрашиваю я особое позволение и не умедлю представить его просвещенной публике, когда сии первоначальные черты внимания ее удостоены будут».

Вот главные черты этого оригинального устава сельца Анашкина: Статья 1: «С поселян прежде всего взыскивается, чтоб они были христиане и верные подданные Царя своего, не по имени только, но самым делом, т.е. исполняли бы законы Божий и Царский, любили бы ближних, почитали бы всякое установленное начальство и взносили исправно подати». Ст. 2: «По жительству господ в другой губернии учреждается в селе Анашкине начальником сельский староста. Для совета ему назначаются два выборные. Последний будет заведывать все, что принадлежит до сельской полиции, и по сей причине назовется полицейским. Все трое вместе составляют сельскую думу». Эти лица, как видно, назначались самим владельцем. В примечании к ст. 6 устава говорится: «Предполагается, что со временем выборов членов думы предоставится самим поселянам, отцам семейств». Ст. 3: «На каждого из выборных поселяне могут жаловаться в думе; но на старосту или на решения думы господам». Ст. 4: «Сельская анашкинская дума собирается каждую субботу, после обеда, для учреждения общественных дел; может собирать мирскую сходку, под председанием приходского священника». Ст. 5: «Мирская сходка, без повещения думы не может собираться. Она составляется из отцов семейств, не обезславленных явно». Ст. 6: «Сельская дума ведает все общественные дела, ведет о них самую краткую записку и посылает донесение (ежемесячное) господам, кои священник метит словом: верно». Ст. 8: «Дума в сборах делает раскладки». Ст. 9: «На содержание думы положено 800 руб.» Ст. 11: «Дума должна заниматься исправлением нравов поселян, т.е. чтоб они были благочестивые и честные люди. Для чего она имеет право наказывать, обращая к исправлению: пьяниц, непочтительных к родителям, нерадивых о своем хозяйстве. Наказания могут быть: денежные пени, работа на общество и телесные». Ст. 12: «Телесные наказания имеют производиться лозою, а не палкою. Они даются только за непокорство и лживый поступок пред начальством, от одного и до сорока ударов, разумеется, что последнее может иметь место в самых редких случаях. На десять ударов делается приговор думы». Примечание: «Простой народ – везде народ, и воображать руководить его чувством одной чести или страхом наказаний, единственно на ней основанных, есть жестоко заблуждаться. А в тех землях, где испытали отменить отеческое наказание лозою, видят себя принужденными гораздо чаще наказывать лишением жизни, или продолжительным заключением в темницы и железы». Ст. 13: «Кража наказывается взысканием цены украденной вещи вдесятеро. Пять долей из сего поступают в общественную сумму, три хозяину, а две доносителю или открывавшему кражу». Ст. 15: «Староста есть начальник, представляющий господ». Ст. 18: «На мирской сходке собираются голоса положением в две шапки маленьких жеребейков из белых и черных прутиков». Ст. 19: «Со стороны господ отпускается ежегодно в общественную сумму 500 руб., обязывая думу: учредить оспопривание и содержать надзирателя за больными, также училище для малолетних поселян, по данному ей наставлению». Ст. 20: «Остатки от общественной суммы поручается сельской думе раздавать в заем поселянам, на год, два, четыре и восемь лет, с надежными поруками и со взысканием ежегодных процентов в пользу сей суммы. Сиротские деньги в ней же должны быть хранимы и раздачею в заем умножаемы». Ст. 21: «поселянам сельца Анашкина с деревнями дается слово на всегдашние времена: I. Предоставить во владение из все угодья, каковые в сем имении числятся по документам, исключая только господскую усадьбу и заповедные леса. II. За владение сими угодьями взимать с них оброк не выше шести процентов с истинной цены имения ежегодно. III. Не продавать из них, не отдавать в рекруты и не брать в дворовое услужение ни одного лица мужеского или женского пола, также не сменять членов сельской думы, без особенного на то или другое приговоры мирской сходки. IV. Почитать и заставлять почитать собственность всякого поселянина неприкосновенною. V. Всякий поселянин мужеского пола, желающий быть от господ уволен в казенное звание, получает отпускную немедленно, когда он вознесет за себя и за движимую свою собственность цену 2,000 дней земледельческой работы. А сии деньги, равно как получаемые при продаже, по приговору мирской сходки, и плата за вывод невест, поступают не в число господских доходов, но в общественную сумму сельца Анашкина с деревнями». Примечание: «Подлинный подписали помещик и помещица – за себя и за малолетних их детей».Еще примечание, под строкой: «Различение собственности помещика от полицейской его власти, без всякого ослабления сей последней и именно: в намерении охранить моральную ее чистоту, составляет главнейшее в обоих моих уставах». (В. Каразин).

Современные практики не раз улыбнутся, читая эти строки. Но вспомните, господа, что это писал человек молодой, без образцов и товарищей, по убеждению одной своей пылкой головы и любящего сердца.

Не будучи никогда особенно склонен к изящным искусствам, В.Н. Каразин, с 1805 г. стал более и более склоняться к применению естественных наук и в 1811 г. приступил к основанию филотехнического общества домоводства в Харькове.

«Сколько российских миллионов рассыпано, в суетном намерении удивить Париж или Лондон! Сколько употреблено их на вывоз из Италии так называемых антиков или других художественных произведений!» (Речь в Обществе «Испытателей природы» 1807 г.) – так он выражался, тоскуя о малопрактичности своих соседей и сверстников.

«Помещика я разумею, говорил он, наследственным чиновником, которому, или предкам его, верховная власть, дав землю для населения, чрез то верила попечению о людях-поселянах». Он ест природный покровитель, их гражданский судья, посредник между ними и высшим правительством, ходатай за них, наставник во всем.

Одним словом, в отношении к государству, он есть их генерал-губернатор в малом виде» («О необходимости усилить домоводство» , 1813 г.).

 

III.

Заботы о домоводстве и хозяйстве Украйны. – Остальная жизнь в деревне. – Пожар дома и библиотеки. – Признательность общества в 1833 году. – Участие в местных ведомостях. – Отъезд в Крым и смерть.

 

В.Н. Каразин продолжал свои сношения с дельными практиками всякого рода.

«Автор с удовольствием признается, говорил он, что он большую часть познания о местных обстоятельствах российский торговли и промышленности почерпнул из прилежных бесед с умными доброжелателями своему отечеству. Особливо долгом поставляет упомянуть имя калужского гражданина, Дм. Ив. Подкованцева» («О необходимости усилить домоводство»).

В деревне он не оставлял своих опытов.

«Продолжая, в 1809 г. и далее, говорит он, мои испытания средств облегчить произведение селитры, которой умножение в государстве было тогда не последним предметом, я уклонился от составления селитряных бурт или стен, вздумал употребить пары от гнилой винокуренной барды, кои, от пропущения электрических искр, обращались в селитряную кислоту. – Я непосредственно затем начал метеорологические наблюдения, по ночам, один, в моей деревне» («Выписка из письма к В.Г. Муратову»). – Эту страсть к пользам отчизны он поясняет в другом месте: «Да будет мне позволено в благодарном сердца излиянии поместить имена Ивана Петровича Шульца и Христиана Ивановича Фирлинга, одного германца, другого родом из Страсбурга, но прямого римлянина по чувствам, которые оба , не родившись в России, любили ее чистосердечно, и меня научили прежде всего любить ее. Их давно уже нет на свете!.. Они были содержателями пансионов: первый в Харькове, другой в Кременчуге между 1780–1790 гг.» («Речь о любви к отечеству»). – Враги, между прочим, не покидали его и в деревне.

«Легко доказать», говорит В.Н. Каразин, при одном случае, в оправдание себя от упреков, что в некоторых своих статьях и он, по духу времени, употребляет тексты св. писания, «что в 1801, 1802 и 1811 гг. я употреблял тексты, гораздо прежде многих, ибо я люблю прекрасный славянский язык, и как литератор, и как добрый христианин». («Речь о любви к отечеству»).

Привожу письмо Каразина, писанное 1802 г., мая 2-го, в Харьков к одному духовному лицу[11]). Оно в высшей степени интересно, как отголосок той минуты, когда в умах здешнего общества зарождалась первая мысль о создании того университета, которым харьковская губерния и ее общество теперь так сознательно гордятся:

Мая 2 д. 1802 г. «Здравствуйте душевно-чтимый, любезнейший отец Василий!»

«Совещуся, что не беседовал с вами так давно; в полной мере чувствую мою вину, но в то же время я за нее и наказан вашим безмолвием».

«Прекращая оное с моей стороны, при случае представления вам искреннего приятеля моего, Моисея Григорьевича Ушинского, скажу вам, моему почтенному другу, что я ему дал важное поручение. Будьте ему подпорою и советом; вы, по самым свойствам вашим, которые напоследок имеют должную цену свою, можете много. Признаюсь охотно, что на вас у меня величайшая надежда. Не представляю вам далее никаких побуждений, вы друг добра и о добре идет дело».

«Не знаю, в каком положении у вас теперь важный предмет общественного воспитания. Что значат, например, по существу своему казенные училища и народное? Соединены ли они с первым и на каком основании хотят располагать кадетский предварительный корпус? Сделано ли уже сей стороны представление, куда следует, что получено в ответ, какой составлен план, какая предположена собраться сумма. И сколько ее собрано? – все это мне несовершенно известно. Но, быв удостоен, вскоре по возвращении своем в Петербург, беседы доброго Государя, осмелился я сказать ему идею о заведении в Харькове университета, который был образован лучше московского и достоин бы называться средоточием просвещения полуденной России. Идея моя принята с благоволением, и я принялся уже было за начертания плана к нему, в котором величайшее пособие могу я здесь заимствовать от нескольких любящих меня добрых людей, как другие упражнения отвлекли меня. Я сто раз собирался написать к вам, но ожидал сведений о новых кадетских корпусах, которые мне обещали доставить, ожидал также решительного случая, который я предвидел.

«Теперь настиг сей случай, занимающий меня самым приятным образом, именно: угодно было Всемилостивейшему Государю учредить особый комитет для рассмотрения уставов двух академий и московского университета; в сем комитете с членами, тайными советниками Муравьевым и графом Потоцким, и академиком Фусом, рассудил Его И-е Величество поручить мне письмоводство. К нам вступило множество бумаг, содержащих планы и соображения разного рода по сим заведениям. Между прочим, нашли мы, что еще в 1786 г. покойная Государыня Императрица имела намерение учредить в России на первый случай три университета, и на сей конец поднесен ей был превосходный и сообразный местными сведениями государства и народному характеру прожект. Можно воспользоваться им и еще усовершить со стороны, о которой тогдашние обстоятельства думать не позволяли. Сия мысль заняла всю мою душу, и я ожидал только согласия общества дворян, чтоб действовать. Не для чего распространяться описывать пользу сего учреждения и славу, которая от сего для нашей отчизны Украйны проистекти имеет. Вы далее моего все сие видите, и можете другим представить с тою убедительностью, которая вам свойственна. Скажу только, что издержек – была б на самое дело благая воля – бояться нечего. Они будут весьма неприметны. Ежели дворянство, положив собрать 200 тыс. рублей, т.е. по одному рублю с души помещичьей, пригласит к тому городских жителей разных состояний, хотя по малому количеству, или если часть винных городских доходов и других общественных сумм на сие обратится, то составится с избытком сумма на ежегодное содержание университета процентами. Я говорю положив собрать ибо скапливать вдруг никакой суммы не надобно. Довольно, если каждый обяжется пристойным залогом взносить ежегодные проценты с причитающейся ему на часть суммы. Сие будет весьма легко. На предварительные-ж издержки и заведение обязываюсь я испросить должные дворянству казною 70 тыс. руб., а может быть, и сверх того, как удостоверен я в участии, какое Гений России берет, во всем, что до блага его подданных касается. При университете можно учредить и богословский факультет по примеру иностранных, которого вам первым богословом быть прилично. Сердце радуется, представляя влияние, какое произведет сие учреждение на край наш во всех отношениях, – моральных, физических и политических. Харьков процветет в самое короткое время и будет иметь честь доставлять просвещеннейших сынов отечеству, которые во все состояния разольют пользу, счастье и ту деятельность духа, которая творит прямых граждан.

«Прежде нежели доставлю вам подробный план, скажу вам некоторые черты оного, сколько позволяет короткое время и мои нынешние занятия, сверх чаяния собственными делами умножившиеся на сих днях.

«1) Народное училище полагаю я оставить совершенно на том основании, какое в уставе 1786 г. положено, прибавив только класс латинского языка для тех, которые готовить себя будут в университет из дворян и разночинцев. Другой не надобно гимназии.

«2) В университете должны быть четыре факультета: философский, юридический, медицинский и богословский.

«3) Потребные профессора должны быть выписаны, не жалея издержек, из лучших краев, чрез посредство одного известного мне профессора здешнего, который возьмет на себя поездку в Германию.

«4) Полное число студентов будем мы всегда иметь из нашей и других соседственных губернских семинарий. Латинский язык послужит способом преподавания, и он сам собою усовершится от частного употребления и возвышенной словесности, которой класс ввести надобно.

«5) В новых и обширных зданиях ни малейшей нет нужды. Можно изобреть средства разместить университет со всеми к нему принадлежащими людьми за двадцать или тридцать тысяч рублей.

«6) Иностранцев полагаю я, приманить к нам сколько климат и изобилие, подобие представляющее их отечества, столько жизненные выгоды и обеспечивание их состояния, по прошествии известного числа лет и их семейств, по смерти их посвятивших себя сему званию. Уважение доставит им чины, которые по новому уставу присвояются каждому члену университету и прочих училищ без всякого постороннего представления.

«7) В сем учреждении не будет никаких разделений, от состояний или богатства зависящих. Каждый студент будет равен другому, кто бы ни был его отец. Одни таланты и прилежание доставят преимущество; сии только свойства, при выпуске в аттестатах обнаруженные, доставят чин, по мере достоинства, но не менее 14 класса и до 12-го. Сие равенство родит соревнование и произведет рано или поздно в общем понятии равенство состояния, недостаток которого есть причиною, что духовенство ни мало неуважено (как вы в прекрасных своих бумагах приметили). Однако, вы сами видите необходимость сохранить сие в тайне до произведения в действо. Таким образом, видя одинакое уважение, присвоенное тому или другому классу людей, одинакие выгоды по мере лишь услуг, оказанных обществу, дворяне без разбору будут поступать в духовенство и бедные из них не возгнушаются принять на себя почтенного звания наставника, или прославлять край рождения своего изящными художествами.

«Вот главные черты сего плана, который я готовлю, и если увижу, что дворянство уполномочит меня сделать формальное представление Монарху, постараюсь, чтобы он был Высочайше конфирмован, и приеду для личных и местных распоряжений в течении настоящего же лета.

«Обнимите патриотическим вашим духом все, что я пропустил в сем беглом начертании, и согрейте мои идеи жаром вашего сердца. Вы можете прежде всего побеседовать с Василием Михайловичем и Григорием Романовичем[12]. Я буду писать к ним с первою почтою, а может быть, еще и теперь успею.

«Ваши мысли сообщены моему Благотворителю, который будет (Бог свидетель глубокой моей в том уверенности!). Благотворителем своего отечества; вы, кажется мне, получите Его собственный отзыв.

«Продолжайте мыслить так ангельски, как вы мыслите, и будьте деятельны и тверды, лучшие люди в государстве почтут за честь быть с вами в связи: камергер Витовтов получил было поручение от Г.[13] вызвать вас для своей части, которая, чаю по газетам, вам известна, но я удержал это до свидания нашего.

«Простите! С живейшими чувствованиями преданности и почитания обнимает вас верно-усердный слуга, В. Каразин». – Описание открытия харьковского университета найдено мною в «С-Петербургских Ведомостях», в особом Прибавлений, № 13, 1805 г., во вторник, в статье: «Порядок, каким образом происходило открытие Имп. Харьковского университета, последовавшее сего 1805 г. генваря 17 дня, стр. 128–130, 8 столбцов. Открытие произошло при губернаторе Ив. Ив. Бахтине; преосвященный Христофор Сулима говорил слово, равно как и соборный протоиерей Андрей Прокопович. Их речи и речь и латинская попечителя С.О. Потоцкого приложены к этой статье 1805 г. Об открытии университета важнейших особ в городе посещали церемониймейстеры из адъюнктов, а разные части города – особый чиновник от городской полиции, с пристойным сопровождением.

Сетуя впоследствии на М.П. Погодина за непомещение одной статьи его об угле, до того времени помещенной уже в другом месте, В.Н. Каразин, 24-го мая, 1842 г. писал к нему: «Кто знает, например, скажу вам, что живущий ныне, хотя уже в гроб заглядывающий старик, дал идею и выполнял ее на полустопе бумаги, своею рукою об отдельном министерстве народного просвещения, которое нигде в Европе не существовало? Насилу проговорили где-то в журнале, что он де подал мысль к основанию такого то университета. И только-то! Кто знает, что тот же старик бился, как рыба об лед, домогаясь воссоединения униатов, которое совершилось, спустя больше тридцати лет? – Кто знает что он же, в 1805 г еще, учредил у себя постановление, точь-в точь такое, на каковое вызывает теперь и в начале 1838 г. напечатал о карболеине, присвоенном другим в 1839 или 40-х гг.? Что он для царского дворца предлагал отапливание или, справедливее сказать, нагревание водяными парами, заключенными в трубках, которое теперь произведено в Берлине, в тамошней библиотеке?.. Право, скучно и писать, не только жить в этом мире! Да и листок к концу. Сберегаете ли вы письма друзей ваших? Так хоть для потомства? Прощайте!» – К этому письму, посмертному, М.П. Погодин сделал примечание: «Думал ли Каразин, что это письмо так скоро сделается материалом для его биографии?» – («Москвитянин», 1843 г. № 2-й). – С 1811 г. как я сказал, он занялся новым делом.

Издавая «Предначертание правил филотехнического общества», В.Н. Каразин говорит о бедности домоводства и хозяйства наших южных губерний, где – «поля обрабатываются скудно, хижины напоминают времена первобытные, куда с севера выписываются прививки и садовники, где грязные винокурни, дымом ослепляющие глаза работников и пожиравшие немилостиво большую часть прекрасных лесов наших, подобные же им селитроварни суть единственные наши фабрики» – и прибавляет: Пора нарушить нашу сладкую дремоту!! Очевидно уже становится, что доходы, основанные на хозяйстве наших предков, недостаточны для удовлетворения день ото дня возрастающих наших издержек!» И далее: «Уже о Сю пору есть селения (в Украйне), имеющие не более двух десятин пахати на каждую душу мужеского пола». Он заключает: «Почтите меня вниманием так, как верного сочлена, который в свое время, ознаменовал себя приверженность. К вашей славе и вашим пользам, не взирая на то, что самое событие не во всех частях согласовывалось с его предположениями». – Самый устав нового общества говорит так: В § 1: «Филотехническое общество будет иметь предметом – распространять и усовершать все ветви досужества и домоводства в полуденном крае Российской Империи. Круг действия его составят губернии: Екатеринославская, Харьковская, Таврическая, Полтавская, Черниговская, Слободско-Украинская и Воронежская. А средоточие и место собраний общества – город Харьков». § 2: «Для вступления в (непосредственное) число членов не требуется ничего более, как поместье в показанной выше окружности и отзыв о желании». § 3: «Предметом его будут не умозрения и рассуждения, но действие: то оно может обойтись без президента. Никто не будет носить сего имени. Однако, во время съезда членов, они изберут председающего на то время». § 4: «Съездов может быть два каждый год, именно – в крещенскую и успенскую ярмарки». § 5: «Общество будет стараться иметь образцовые заведения». § 6: «Заведения должны приносить очевидный доход». § 9: «Член, распряжающийся образцовыми заведениями, имеет называться правителем дел филотехнического общества». § 12: Всякий из членов, прибыв в поместье правителя дел, имеет право требовать от него сообщения книг (для исторической записки происходящего в образцовых заведениях и для веления счетов, составленных им)». § 14: «Общество, в первые годы, не издает никаких журналов, так как цель его – не умствование о сих заведениях, но усовершение их». § 15: «Сумма для заведений составится от взносов членов. Сей взнос, при вступлении, не может быть менее ста рублей ассигнациями. Правитель дел, при получении их за своим подписанием выдаст расписку в виде акции». § 16: «Каждая акция филотехнического общества приносит в год шесть процентов по крайней мере, которые и выдаются в Харькове, в течение успенской ярмарки». § 19: «В обеспечение всей вступающей от членов суммы и платежа с оной процентов, правитель дел общества обязан ему представить из имения своего достаточный залог, на первый случай не менее 10,000 руб. асс. Залог сделается официально выдачею закладной в слободко-украинской палате гражданских дел на имя трех членов, по выбору первоначальных членов». § 21: «Всякий член имеет право избирать из заведений то, которое наиболее прилично его мнению и ему угодно. Правитель дел обязан пещись, чтобы таковое заведения было устроено в поместье того члена». § 23: «В случае смерти правителя дел, наследники его обязаны выплатить обществу все акции, с приходящими на них процентами». («Мысли об учреждении филотехнического общества», стр. 3–25).

В письме Григор. Ром. Шидловского в А.Ф. Квитке, от 27-го ноября 1810 г., напечатанном при брошюре В.Н. Каразина. «Мысли о учрежд. филот. общества» сказано: «Василий Назарьевич Каразин, конечно, говорил с вами о намерении своем – сообщить селитряным заводчикам из слободско-украинского дворянства новый способ готовить селитру. Желая в сем удостовериться, его превосходительство Осип Ив. Хорват и я просили Васили Назарьевича сделать хотя маленький опыт в наших глазах, например, у меня, в селе Мерчике, как в месте соседственном с его жилищем. Г. изобретатель сначала находит свои затруднения, говоря, что опыт таковой немедленно откроет всю его тайну, с которою сопряжены его выгоды, но напоследок решился, оставя в стороне предполагаемое им производство селитры… Сего 1810 г. июля 28-го дня, при селитряных моих буртах в Мерчике, в присутствии моем были сделаны опыты. В первых числах сего ноября выщелочена вторая пробная куча. «Луг» (щелочь селитряная) всего двенадцать ушатов, в запечатанной бочке, при нарочно отряженном от меня человеке, отправлен в село Кручик (Каразина), дабы оный там выварить в лаборатории Василия Назарьевича, на его снаряде». – Письмо кончается полным торжеством для изобретателя. Г. Шидловский вполне подтверждает истину и пользу его изобретения (стр. 26–32).

В 1811 г., как видно из «Известия о фил. общ.» от 16-го августа 1811 г., В.Н. Каразин продолжал заниматься улучшением и упрощением селитроварения, винокурения, кожевенного производства, сушения плодов по новому им придуманному способу «теплотою водяных паров, сушения «червца», т.е. кошенили, приготовления плодовых наливок и водянок, вишневого спирта (киршвассер), опытами над красильными травами («матерника») и минералами».

В 1818 г., В.Н. Каразин, как говорит его «Отчет фил. общества за 1818 г.» – занимался: выращиванием у себя иностранных «жит» – «китайской пшеницы» – «испанского ячменя», – опытами унавожения своих полей (небывалого в степях), причем за свидетельством Богодуховского исправника, г. Ковальчинского, представил доказательства, что унавоженные полосы степной земли дали пшеницы двумя третями более против неунавоженных. Также занимался проектами новых «хлебных хранилищ», «нового изобретенного им украинского овина, для сушки снопов», «клуни к овину», «усовершенного им китайского молотильного катка» и опытом, в собрании общества, над приготовленными в Англии, обошедшими вкруг света и сваренными в Харькове «мясными консервами». В.Н. Каразин, тогда же горячо взялся за дело, которому в 1857 г. было суждено осуществиться в обществе «Сельский хозяин» в Ростове и Таганроге. Вот любопытный отчет Каразина об этом опыте, помещенный под строкой, в примечании, к «Отчету фил. общ. за 1818 г.» на стр. 18–20-й: – «Оба ящика были открыты перед собранием, которое прежде их осмотрело по наружности. Оба они сделаны из английской жести, на подобие прежних пудряных жестянок, и не только совершеннейшее запаяны, но, сверху того, покрыты лаком. На меньшем была наклеена надпись по-английски: 14. Febr.1815. Boiled Beef, from Messer Donkin Hall et Cambeefort Place, Bermondsey lane № 30 Lombard-Street. London. – Больший ящик, с телятиною, чрезвычайно пострадал на почте; но, к счастью, и в измятых местах не казалось никаких скважин: решительный опыт и торжество английского мастерства над небрежностью русских почтальонов! Признаюсь, что я ему еще более удивлялся, нежели самому сохранению мяса. Когда присутствующие уверились, что ящики не в Харькове приготовлены. – жестяник Торшинский (единственный в здешнем крае) вскрыл ящик с говядиною. Она была выложена на блюдо, и, к общему удивлению, найдена совершенно свежею, вареною, сытною, жирною и вкусною, частью мяса, которому подобное редко встречается на столах, снабжаемых от наших мясников. Все, в том числе дамы весьма разборчивого вкуса, кушали сию четырехгодовалую говядину с удовольствием. – И в самом деле, куски говядины этой совершили два пути вокруг земного шара, т.е. из Кронштадского в Камчатский Петропавловский порт и обратно; два раза пересекли экватор, прошли почти все климаты и, побывав близ островов Канарских, на берегах Бразилии, в морях Китая, Японии и Камчатки, между Азиею и Америкою, возвратились в Европу; наконец, из С.-Петербурга, на перекладных телегах, достигли Харькова и села Кручика». – Его мысли находили отголосок в других, и осуществлялись. Он считал себя ограбленным и негодовал…

Говоря, что англичане в 1842 г. 9-го апреля объявили, как о новом изобретении, о движении, непосредственно, парами судна, без машин, и что он это звал уже в 1809 г., В.Н. Каразин, между прочим, прибавляет («О новом открытии в Англии»): – «Когда в первые годы моей сельской жизни, начиная с 1805 г., я занялся опытами парового винокурения, – как первый воспитанник химии и естественных наук, попавших в нашу Украйну, по страсти к ним из детства, я был и остался весьма плохим хозяином. Переходя от одного предмета к другому, я любил исследовать причины явлений, делать опыты, не имея в виду экономических результатов: они бы отвлекли меня от науки. Мысль, что пары, при внезапном охлаждении, могут служить движущею силою, занимала меня долго. Я велел строить лодку. Лодка не была еще кончена, как я, по обстоятельствам, должен был оставить сельские занятия, ехать в Москву и в Петербург. Мысль моя затмилась тысячею других и, наконец, изгладилась из памяти. – Я же столько лет указываю на воздушное электричество. Это было изложено в 1817 г. в «Сыне Отечества», и предложено в 1818 г. одному знаменитому ученому обществу. Оно осталось до сих пор без всякого отзыва».

Домоводство и сельское хозяйство, в обширном смысле, не оставляли его сил и стремлений ни на минуту.

Говоря о необходимости лесоразведения в Украйне, В.Н. Каразин упоминает («О лесоводстве»), что это нетрудно: «Умерший змиевский помещик, Иван Яковлевич Данилевский, оставил своим детям до семи сот десятин бора, которым он покрыл сыпучие некогда пески, и многие из сосен уже строевые деревья о сю пору. Данилевский, по ходатайству гражданского губернатора». Говоря об английской конторе Буза, из которой можно было выписывать всякие семена через харьковскую контору, он прибавляет: «Я лично за труды выписки, если угодно, равно как и за доставку прутьев канадской тополи…».

Снова затеявши мысль о торге с чужими краями нашим спиртом, В.Н. Каразин объявляет («О торге спиртом»): «Большой тут премудрости не надо! скажу я с Дмитриевым. Слишком за год началась уже переписка с чужестранными негоциантами по сему предмету. Завод почти готов. Составим общество для опыта, назначив акцию во сто рублей асс. – Есть на лицо четыре члена, которые будут ожидать извещения от желающих в харьковскую справочную контору».

До последних дней жизни он был верен своим мыслям первой молодости. В 1840 г. В.Н. Каразин предлагал устроить общество на двадцати акциях, по 25 р.асс. каждая, для опытов в харьковских лабораториях над «превращениями древесных веществ в питательные».

Тогда же, в 1840 г., в статье «О значении Харькова для полуденной России» он предлагал «восстановить филотехническое общество», закрывавшееся с 1818 г., и говорил: «Тогда пойдут из южных губерний в чужие края: крупичатая мука, крахмал, солодило или диастаз, алкоголь-спирт, сухие бульоны, макароны, коровье масло, масло постное, свечи, эссенции трав, ягод, лекарственных растений, масло шпанских мух, мыла, кожи, крачильные вещества, цикорный кофе, нашатырь, сода, деготь, скипидар и прочее», «все в концентратах».

Говоря о бальзамировании «пирогоном» животных тел, В.Н. Каразин (в статье «О жжении угля» в 1841 г. говорит: «Я подарил знаменитому г. Гумбольдту, в его проезд чрез Москву, огромную жабу, приготовленную сим образом, которую с первого взгляда можно было почесть за живую». И прибавляет: «Случилось мне добыть вещество в кристаллах, которое профессор Сухомлинов почел подходящим еще ближе к алмазу. Я имею о сем его собственноручную записку, представленную им г. попечителю Е.В.К. Это было в январе или февраля 1823 г., следовательно, несколькими годами ранее опытов алмазотворения гг. Каниар-Латура» и Ганналя («1829 г.»). Надобно кончить благодарностью г. верховажскому купцу Александру Ивановичу Персикову, которого любопытству и вызову «Коммерческой Газеты» я обязан за повод написать эту статью. Но вместе с тем я публично принесу ему просьбу о сделании хотя небольшого опыта дегтярного заведения».

Каждая бойкая мысль о приложении научных открытий к делу тотчас у В.Н. Каразина находила самое исполнение. Он ни на минуту не задумывался, хлопотал, суетился, предлагал затеянное дело обществу, тратил на него, между тем, собственные деньги, не видел этому сочувствуя, огорчался и хандрил…

Очень часто В.Н. Каразин, как я уже и выше говорил, в самые первые годы своей деятельности, терпел замечательные неудачи и, со всею простотою труженика, объявлял о них печатно. Так, в «Отчете» за 1813 г. филотехнического общества он говорит: «Я в январе, вследствие отчета моего за 1812 г., избрав комиссионером общества помещика Полтавской губернии, Зеньковского повета, г. воинского товарища Жадька, отправил с ним в армию образцы питательной вытяжки (род сухого бульона), алкоголя (найкрепчайший очищенный спирт) и других подобных припасов, которые бы могли с выгодою быть доставляемы на самые отдаленные расстояния. Сколько поставки в натуре затруднительны, доказывает, что четверть сухарей в декабре 1812 г. из некоторых губерний до Вильны обошлись в 200 р. Сей комиссионер был адресован к его светлости князю М.Л. Кутузову-Смоленскому. Бесчисленные затруднения, встреченные им на пути, и между тем победоносное движение российских войск во внутренности Германии сделали то, что он мог представиться полководцу лишь в первых числах апреля. 16-го числа трудная болезнь »