Описание Харьковской крепости. – Пригород. – Острожок на Ржавом Колодезе. – Служба сторожей. – Распространение тревоги по краю. – Возникновение Мерефы. – Харьковские церкви. – Отношение московского духовенства к малороссам. – Обвинения в маловерии. – Число церквей. – Монастырь и городище в Хорошеве.

Размеры Харьковской крепости определились сами собой размерами древнего городища, почему она после особенным изменениям и не подвергалась. Каждый новый воевода что-нибудь прибавлял к укреплениям, или пристраивал. Есть довольно подробное описание острога, оставленное в 1663 г. воеводой Сибилевым, но здесь приведём описание 1668 г., как более позднее, сделанное Л.Сытиным[1].

Харьковский острог был построен стоячим дубовым тыном с обламами[2], катками[3] и с зашитыми террасами[4]. Размеры были следующие: с севера 108, с востока от р. Харьков – 107, с юга, от той же реки – 113 и с запада – от р. Лопании 146 ¾ саж., не считая размеров башен и ворот.

С северной стороны посредине стояла Московская башня, проезжая; размеры её, как и прочих, были скромны: высота = 3 ¾, ширина в шатре[5] 1 ¼. Под башней были ворота, около них стояла длинная (3 аршина) 4-х фунт. («ядро 4 гривенки) пищаль на станке, колеса и ось которого были даже не окованы. (В тогдашних орудиях наблюдалось большое разнообразие форм, размеров и названий). Пушка эта стояла на земле – «поземный бой», на башне стояла другая – «верхний бой».

Далее в сторону р. Харькова, на восток от Московской стояла наугольная башня, несколько выше других – 4 саж., «в клетке» 2 ¼ саж., в ней был «вестовой» колокол, почему и башня называлась «вестовой». Колокол был прислан из Москвы в 1657 г.[6] На этой же башне «в среднем бою» были «вестовая» пищаль – 5-ти фунт., да в «поземном» бою стояла ещё одна пищаль – 3-х фун.

Далее на юг была средняя Глухая башня с 3-х фун. Пищалью.

Следующая Наугольная башня, в юг. - вост. Углу крепости, что от р. Харькова, делающей здесь поворот на запад и текущей около крепости с юж. стороны. На этой башне была такая же пищаль.

Почти в равном расстоянии от наугольных стояла далее проезжая Чугуевская башня, на ней пищаль.

Далее шла от р. Лопань Наугольная башня с пищалью. С западной стороны крепости стояла Тайницкая башня; называлась она так потому, что в ней был «тайник», ведший к р. Лопань (длина 16, ширина 1 ½ саж.); в тайнике был колодец для дождевой воды, занесенный к этому времени илом, - воды в нём не было. Это доказывает, что воеводы не особенно радели о поддержке крепостных сооружений; а для осаждённых главное условие было, конечно, обилие хорошей воды. Если взять во внимание, что кровли башен погнили, что стены в некоторых местах были подмыты водой – «на косую сажень» и пр., то допущение о небрежности воевод, является обоснованным. При обилии строительного материала, незатейливости крепостных сооружений и при даровых рабочих всё это легко и скоро можно было исправить.

За Тайницкой шла Глухая башня; далее проезжие ворота к реке «на протеке», над ними на столбах шатёр.

Последней в сев. - зап. углу, по соседству с Московской, была Наугольная башня. В показанных размерах острога по описаниям 1663 и 1668 гг. есть небольшая разница: по последнему размеры равны 475 ½ саж.

Вообще это была не грозная крепость, к тому же плохо построенная – «острог был ставлен редок», даже террасы не были засыпаны. Сами стены были в 4 ¾ ар. высоты. Впрочем, слово «стена» не подходит – это был «тын», забор, частокол, скорее.

В крепость вело трое ворот. Около двух были ещё и калитки.

Внутри помещался пороховой погреб, около него пищаль, съезжая изба, около неё стояла, вероятно, на случай «шатостей», медная пищаль, да и внутри зачем-то тоже пищаль «затинная» - длинное крепостное орудие, заряжалось оно с казённой части, вместо затвора – железная плитка.

Около города был выкопан ров (испорченный во многих местах полой водой). Подле рва был «честик»[7], набитый в один ряд в дубовые колоды, ставлен «на вертлюгах». Около честика с двух сторон города ставили «надолбы»[8].

Вот и все препоны для неприятеля. Против татар и этого было достаточно, а против их то собственно и укреплялись города в этом крае. Другого врага не предполагалось. Конечно, пушки легко и скоро могли разметать всё это, но крымцы стреляли только стрелами, безвредными в данном случае. И харьковские пушки преисправно отгоняли татар от стен.

Воевода Сухотин (по известию 1663 г.)пристроил к городу «пригородок» на случай осады, чтобы дать приют жителям окрестных деревень, не имевших своих укреплений и делавшихся жертвой татарских нападений. Обнесен был этот пригородок даже дубовым тыном с обламами и катками; высота стен 1 ½ саж., длина 243. Но и этот острог не был вполне доделан, местами не хватало стен и пр. В него вели ворота (Для некоторых оставлено было только место, но самих ворот не было) – Никольские, Троицкие, Рождественские. Судя по месту нахождения Троицкой и Рождественской церквей, пригородок был построен с юж. и зап. сторон крепости; к тому же упоминается приток Нетеча, протекающий и теперь недалеко от Троицкой церкви.

Следовательно, Харьков состоял как бы из двух городов: собственно крепости и острога. В последнем жили пашенные казаки, мещане, занимавшиеся торговлей и промыслами. Пригородок этот назывался у жителей «містом»

В 10 вер. от города вскоре после его возникновения, «у Ржавого Колодезя» построен был острожок, как передовое укрепление и вместе с тем сторожевое – «на проходах от Муравского шляха». Острожок был небольших размеров (квадратный, длина стен 20 саж.), в нём была приспособленная к обороне башня с вестовой пушкой, а также помещение для людей и лошадей. Около острожка «меж лесов» устроена было засека, поставлены надолбы с цепями. Караулы посменно держали дети боярские с придачей конных из отдалённых даже городов.

Дававшиеся в подобных случаях инструкции так рисуют нам службу в таких острожках.

На башне день и ночь стояли сторожа. Под страхом смерти они обязаны были зорко следить за окрестностями и, заметив, что подходят «воинские люди татаровя», давать из пушки сигнальный выстрел[9]. После этого конные тотчас должны были «бежать день и ночь», «на спех», в города, из которых были высланы, предупреждая по дороге об опасности жителей деревень. Таким образом тревога распространялась по краю. Но легко могла она быть и ложной, когда караульный по башне, не рассмотрев хорошо в темноте, боясь притом роковых последствий «за небережение», давал выстрел. Притом звук его уже одного, обозначавший появление татар, сам по себе на далёкое пространство распространял тревогу. А, услышав зловещий сигнал, нужно было каждому, не теряя времени, бежать в город под защиту стен, или прятаться в трудно доступных местах. Проверить и выяснить степень опасности, особенно точно, скоро было нельзя, а тревога тем временем распространялась всё шире и шире. На такую то беспокойную жизнь осуждены были жители порубежной полосы. Не менее опасна и беспокойна была служба и в таких острожках. Если караульные не делались часто первыми жертвами татар, то именно только в виду стремления последних проскользнуть незамеченными, нежелания задерживаться для осады даже такого незатейливого укрепления.

Этот Харьковский стоялый острожок скоро был оставлен и пришёл в запустение потому, что в нём миновала уже надобность – «от Муравского шляха поселилась Мерефа»[10]. К этому времени уже Харьков был несколько прикрыт ещё Змиёвым, Валками, Салтовым, Ольшаной и др.

По известию 1670 г., в Харькове состояло черкас 1423, а их детей, братьев и племянников 678 человек[11].

Первой церковью в Харькове построена была соборная Успенская в 1657 г., хотя преос. Филарет относит постройку её к 1659 г. Протоиерей же Буткевич, написавший о ней целое исследование, к значительно раннему времени – к концу XVI в. Время постройки несомненно и точно выясняется челобитной Офросимова[12]: «в Харьковском, Государь, Твоё Царское Богомолье построена соборная церковь Успения Пресв. Богородицы красного, соснового лесу; а лес на ту Соборную Церковь возили ратные люди в прошлом в 165 (1657) г. при В. Селифинтову; стены меж углов четыре сажени». Челобитная помечена 20-м июля 1658 г. и говорится, что церковь уже была. Весьма скромные размеры церкви говорят за то, что построить её можно было крайне быстро, в тот же год, когда возили и лес, чтобы там не писали её исследователи.

Соборная церковь построена была в 25 саж. от того места, где гордо высится уходящая в небо колокольня теперешнего кафедрального собора (42 саж.) – одно из самых высоких зданий в России.

Оставляя родной край, переселенцы везли с собой и весь скарб свой, а также церковные принадлежности, даже колокола. И на выбранных для поселения местах строили себе новые церкви. Православная вера в Польше всегда была в большом загоне, была «хлопской», так как исповедывалась только простым народом. Богатые же и знатные роды малороссов отвернулись от народа (Острожские, Вишневецкие, Сангушки и пр.), сделались ревностными католиками и польскими патриотами. Православные церкви были поэтому там, за редким исключением, до крайности бедны. Переселенцы не могли привезти богатой утвари, образов и пр. По крайней мере, харьковские черкасы построили церкви, но такие бедные, что в них совсем не было икон и книг для отправления службы. По этому поводу Офросимов писал[13]: «а образов местных и деисусов нет – черкасы молятся бумажным листам, своему литовскому письму и стенам, а книг и заводу никаких нет, и за Тебя, Великий Государь, молить Бога не по чем; только лгут Богу и десятой части хвалу Богу не воздают. Нет Евангелия Напрестольного…(следует перечисление)…И о том вели свой милостивый указ учинить, чтоб было по чём за Тебя, Великий Государь, молить Бога…А я, видячи их маловерие, что поклоняются бумажным листкам и стенкам, для того к тебе и писал. Потом как Ты, Великий Государь, укажешь».

К обвинению черкас в маловерии надо относиться осторожно. Не ладя с ними, Офросимов был склонен валить на них разные небылицы. Впрочем, повод к этим обвинениям лежит глубже. Воевода по-своему мог быть даже искренен. Православие малороссов целые века находилось под сильным влиянием воинствующей католической церкви, и это влияние оставило много следов. Появились особые идеи и предания. Особенно обрядность её стала сильно разниться от русско-восточной. А обрядность для многих и составляет всю суть. Надо сознаться, что, благодаря просвещённым митрополитам, напр., Петру Могиле, учреждения её для религиозного и научного воспитания были подняты на такую высоту, с которой московская не могла равняться. Симеон Полоцкий, Феофан Прокопович были воспитанниками Киевской академии. Ничего похожего на них среди московских иерархов нельзя подыскать. И западно-русская церковь не совсем охотно признала свою зависимость от московских патриархов, считая это как бы ниже своего достоинства.

В силу этих обстоятельств, на православие малороссов русские смотрели почти, как на ересь. Правду сказать, строгая обрядность в Москве, пышные храмы, длиннейшие службы, какой-то монастырский отпечаток на всём, заслоняли собой всё. Малейшее отступление почиталось грехом, преступлением. Ведь простое «стояние за единую букву аз» вызвало раскол и жестокую борьбу.

И вот какой-нибудь воевода, едва умевший читать и писать, привыкший видеть пышность церковной службы, проводить многие часы на поклонах, где отсутствовал дух, а преобладала форма, и не мог не смотреть на украинцев, как на плохих и подозрительных православных. Вместо икон в драгоценных ризах он видел у черкас какие-то «бумажные листы» «литовского», следов., подозрительного происхождения, изображавших святых, может быть, и не совсем так, как то было принято в Москве. И воевода их не признаёт, так как сам молится самой только иконе. И чем она драгоценнее по внешним украшениям, чем больше утопала в свечах и лампадах, тем она была святее, тем более перед ней нужно было бить поклонов. И вдруг какие-то бумажные листы! Какая же это церковная служба, когда книг, даже Евангелия «в заводу» не было. А если и были, то литовского происхождения; в них «аз» мог стоять не на своём месте, след., они были еретические, служение по ним было ложью перед Богом и пр. и пр. Не без ехидства, конечно, желая вооружить чрезвычайно набожного Царя и побудить его к крутым мерам, воевода прибавляет, что черкасы не молятся даже за Государя.

Всё это по тому времени были немаловажные преступления. За подобное отступничество Тишайший Царь с патриархом не помиловали бы; за это можно было бы жестоко поплатиться. В Московском государстве немилосердно каралось малейшее уклонение.

Офросимов доносил, что в первом харьковском храме не было «образов местных и деисусов». В XVII в. очень была распространена трёхличная икона – Спаситель посредине, Божья Матерь и Иоанн Предтеча по сторонам – она помещалась над Царскими вратами, при входе в церковь, а также во дворцах, домах, над воротами и пр.

Бедность вообще, отсутствие возможности купить по близости необходимое для храмов, заставляло духовенство обращаться за этим в Москву. Путешествие туда при тогдашних условиях не могло быть лёгким. И если попы (современные акты иначе священников не называют) всё-таки ездили просить «о церковном строении», то упрекать их в нерадении нельзя; а они ездили и «волочились» по Москве, проходили «волокиту» и молили о помощи.

Первым попом в Харькове был Еремей, верно и пришедший с черкасами и, судя по его челобитным – «малороссийской породы». В Малороссии прихожане сами выбирали себе попов; это право твёрдо и долго отстаивали и в новой Украине.

В 1657 г. этот поп Еремей и «новопоставленный» поп Василий, также малоросс, и дьякон Иосиф «приволоклись в Москву просить о необходимых предметах. Первый для построенного в том году собора, другой для церкви, которую строить, видимо, собирались. Они подали Царю челобитную. Конечно, не поскупились на мрачные краски, чтобы разжалобить, изображая бедственное положение церквей.

Приняты попы были не особенно гостеприимно; просьбы их исполнялись медленно. Из отписки воеводы год спустя, видно, что тогда эти просьбы совсем не были удовлетворены. Челобитье первых харьковских попов так характерно, что его следует привести[14].

«Царю-Государю и Великому Князю Алексею Михайловичу всея Великой и Малой и Белой России Самодержцу бьют челом богомольцы Твои, бедные государевы украинского дальнего г. Харькова черкасский поп Еримеище и новопоставленные поп Василище и дьякон Иосипище да Чугуевского города Печенежской слободы поп Лукьянище. Приволоклися мы, богомольцы Твои, к Тебе Государю биты челом о церковном строении; и мы на Москве волочимся четвёртую неделю и чрез тые часы спроелися пыть и исты нечего и скуфией у нас нет. Милосердны Государь, Царь и Самодержиц, пожалуй нас, богомольцев своих, вели, Государь, нам бедным своего государева жалования корм дать, чим Тебе Государю об нас Бог известить. Царь-Государь, смилуйся!» Но почему-то тогда Царь не помог харьковцам построить храмы Божии и не пожертвовал церковных книг, св. икон и утвари, а приказ лишь выдать «из разряда попам по рублю, а дьякону 20 алтын». Деньги эти «поп Еримеище» взял и «за себя и за товарищи руку приложил».

Надо взять во внимание, что с подобными просьбами в Москву обращались из многих одновременно возникавших тогда городов; вполне удовлетворить их было не легко. Да и не дёшево всё это стоило. На пр., после пожара в Харькове (1666 г.) сгорела колокольня, вся церковная утварь и книги собора. Настоятель обратился с просьбой дать необходимое. Приказано было выдать ризы, стихирь с «прочими потребами», что же касается книг, служебника, то на челобитной стоит такая пометка; «служебник не куплен – дорог»[15], хотя после изрядных надоеданий дали и эту книгу.

Для Москвы было чрезвычайно важно удержать за собой каждый пункт, занятый переселенцами, укрепить, снабдить пушками и пр. Дела было масса.

Вспомним к тому же, что это было время всяких неурядиц и бунтов в присоединённой в 1654 г. огромной области; а если прибавить к тому вечные татарские набеги, войны с Польшей, то станет понятно, что не до «деисусов» было тогда.

Но «царское жалование» в Успенский собор всё-таки дано было в 1659 г., а в 1663 г. и более ценные предметы для украшения храма.

Число церквей в Харькове росло довольно быстро. Перечислять последовательно постройку их мы не будем. Челобитная 1659 г.[16], которой жители просили Царя разрешить базары и ярмарку, подписана попами; соборным, Благовещенской и Троицкой церквей. Следовательно, эти церкви тогда уже были; один посад ушёл за р. Лопань, а другой довольно далеко отодвинулся уже от крепости, примыкая к притоку Нетече. Город раскинулся широко. Из другой челобитной[17], помеченной в Москве 14 января 1660 г., следует, что церковь Св. Николая построена была в 1659 г. и что поп Стефан пришёл «со своими прихожанами» в том же году, что и сгустило тогда население.

В 1671 г. церквей уже было 6 – Успенская (собор), Николаевская, Рождественская, Благовещенская, Троицкая и Архангельская, а также и в ближайших к Харькову деревнях: Дергачах, Даниловке, Циркунах, Тишках, Липцах[18] (от города на север, в сторону Белгорода). Могло быть их и больше по слободам, но известны нам только эти.

Позднее число церквей в Харькове ещё увеличилось. В 1689 г. освящён внутри крепости Покровский храм, монастырский – «прекраснейшее каменное здание, тип южно-русской архитектуры, сохранившийся в неприкосновенном виде и до сих пор и являющийся таким образом древнейшим зданием в Харькове». Здесь находится чудотворная икона Озерянской Божьей Матери.

После возникновения Харькова довольно скоро основаны были два монастыря в уезде – Куряжский и Хорошевский – оба были сооружены радением харьковских казаков. О первом – ниже.

На Хорошевском городище небольшая партия черкас поселилась, вероятно, одновременно с заселением харьковского; первое известие относится к 1655 г.[19]

В древности на месте Хорошева по всем признакам было большое поселение. Городище отличается обширными размерами – около 3 вер. в окружности, форма – четырёхугольная. В валах его, кроме другого прочего, по словам исследователя проф. Морозова, найдены были два каменных метательных орудия, первое известие о городище относится к XII в.[20] В окрестностях много курганов, сохранившихся до сих пор. Не вполне тогда ещё застроенное городище дало возможность профессору его исследовать, теперь же селение даже перешло за валы.

Вскоре после занятия его черкасами, на горе была построена церковь Арх. Михаила. По крайней мере, уже в 1664 г. по челобитной местных черкас «велено (было) у той церкви… быть монастырю». Ему отведены земли и разные угодья по р. Уды.[21]

Монастырь существует до нашего времени. Как водится, он раз сгорел (1774г.) дотла, но потом снова возобновился. С 1786 г. стал уже Вознесенским женским монастырём II класса.

Украина в XVII – XVIII вв., до учреждения самостоятельной епархии в Харькове, входила в состав белгородской епархии, но «это обстоятельство мало влияло на общий строй церковной жизни Слободской Украины. Связи её с прежней своей родиной – Правобережной Украиной – продолжались, и культурно-бытовое влияние последней продолжало на ней отзываться».