© Андрей Парамонов (Харьков)

«…Въехавши в город, увидел в нем большую перемену в строениях; меня немало удивило множество каменных домов, где прежде стояли одни только деревянные. Уже не представилось взорам моим ни одной деревянной церкви, коих было еще пять, когда в последний раз с моею родиной расстался. Так-то многое переменилось в наружном виде сего города чрез двадцать два года; и сие только во время проезда моего чрез оный заметил я, но, поживши с неделю, и гораздо еще большие увидел перемены в строениях, улицах и прочем…».

Такими словами начинает свой рассказ въехавший накануне Нового 1814 года в Харьков действительный статский советник Роман Максимович Цебриков. Он покинул наш город в 1779 году после окончания Прибавочных классов, и только проездом был в Харькове в 1789 году, все последующие годы он не видел своего родного брата – статского советника Ивана Максимовича Цебрикова. Именно благодаря брату он смог поступить училище и окончить его. В 1813 году у обоих братьев умерли жены, и они наконец поняли, что на закате жизненнного пути им просто необходимо встретиться.

«…Между тем очутился я во дворе брата моего: вошед в комнату, вижу прекрасную девицу; она спешит ко мне на встречу – обнимаемся; произносит: дядюшка, мы вас ожидали всякую минуту, получивши последнее письмо ваше о выезде вашем к нам из Петербурга. Тут выходит из боковой горницы брат мой, высокий, сухощавый, устарелый, отдыхавший после заутрени; здравствуй, говорит он, любезный брат, – здравствую; – обнимаемся, целуемся, проливаем слезы радостные, слезы свидания, слезы вкупе и горестные, воспомянув при том о потере наилучших в жизни друзей наших; супруг бесценных, оставивших свет сей в одном месяце марте и скончавшихся чрез десять дней одна после другой. Среди сих первых наших объятий и слез входит другая племянница, столь же прекрасная, как и первая наперед явившаяся, летит ко мне в объятия. Брат мой говорит мне, это меньшая дочь моя; да позовите старшую Вареньку: где она, пусть оставит свою экономию столовую. Предстает, наконец, и третья, милая, любезная, скромная девица, – и те же восторги, те же восхищения, те же опять слезы: – матушки, тетушки нет уже на свете!!! Велел разбудить брат и малолетних своих трех сыновей, моих племянников; и опять обнимания, целования, слезы; тут я вспомнил и о своих малютках, провождающих праздники без меня, без матери! Потом волнения душевные мало-помалу утишились: тогда я с большим удовольствием и вящим спокойствием духа мог рассмотреть милых моих племянниц и племянников; живая радость разлилась в сердцах наших, были мои, почему не мог я поспеть к первому дню праздника Рождества Христова, веселость изображалась на лицах у нас; потекли из уст речи, оживотворились разговоры: первые; потом их общие; всяк на перерыв вещал свое, повторял то, что токмо полнота сердечных чувствований заставляла сказать, изразить, дополнить речь другого. Подан чай; – и тут все три племянницы старались мне угождать наиприятнейшим образом, изъявлять ласки, говорить, повествовать, судить…».

Иван Максимович Цебриков служа советником в губернском правлении был значимой личностью, потому к нему с визитами с 10.00 стали прибывать занкомые и приятели, среди них профессор скотоврачебной науки Пильгер, старенький протопоп Димитрий Зимовской со всем своим причтом, чтобы воспеть священный гимн: «Дева днесь Пресущественного рождает».

А на следующий день братья отправилиь в Благовещенскую церковь, в приходе которой оба родились в семье харьковского козака Маскима Трофимовича Цебрикова, Иван в 1752-м, а Роман в 1763-м году. Жив ко дню их посещения и старенький дьяк Димитрий Калинин, который обучал их азбуке, Часослову, псалтири и Октоиху.

Начав обучение у местного дьяка, Роман Цебриков изучал в Прибавочных классах арифметику, геометрию, тригонометрию, артиллерию, фортификацию, историю, географию, Закон Божий, латинский, французский, немецкий языки, рисование. Потом отбыл с путивльскими купцами в Лейпциг в качестве переводчика, где поступил в местный университет, который окончил с похвальным аттестатом. А уже в 1785 году начианет службу в Коллегии иностранных дел в Петербурге, где к 1811 году дослужился до действительного статского советника и был награжден орденами «Святого Владимира» IV степени, «Святой Анны» II степени с бриллиантами. Известный всей империи переводчик, литератор, музыкант и музыковед. Поэтому визит такого сановника в Харьков вызвал обсуждение в местном обществе.

В ближайшие дни братья Цебриковы будут наносить визиты чиновникам, именитым дворянам и военным, посетили вице-губернатора Василия Муратова и губернатора Ивана Бахтина, губернского прокурора Юрия фон Минстера, у приятелей Полтавцева и Мокренцева, местного архиерея Христофора, купца Петра Ворожейкина, капельмейстера Витковского, генерала Осипа Хорвата.   

«…По пути заехали мы в университет к ректору (Тимофей Осиповский), у которого довольно много гостей застали. Он рекомендовал мне свою жену, которая очень, очень пригожа и молода, но щирая малороссиянка, и в разговорах, и в поступках. О сей ректорше рассказали мне после анекдот, всему тамошнему городу известный: «Муж ее почитается редким математиком, как то многие ученые меня там уверяли, и любит в свободные часы заниматься сочинениями, коих было изготовил уже несколько томов для напечатания. Обыкновенно просиживал он длинные осенние вечера и зимние в своем учебном кабинете, углубленный в свои математические выкладки. Молодой жене, недавно тогда за него замуж вышедшей, весьма не нравилось сидеть одной по вечерам без своего друга и, почувствовав однажды в высочайшей степени всю силу скуки, одиночеством причиняемой, входит к нему в кабинет, когда он писал, схватывает со стола все им приготовленные для печати сочинения и бросает их в огонь. Супруг ее, человек самого кроткого нрава, приходит от того в изумление и, остолбеневши, сидит неподвижно в креслах своих до тех пор, пока все труды его многих лет и многого бдения не пожрал немилосердный пламень». Более ли после сего происшествия занимается сей глубокий математик своею милою супругою или своими отвлеченными сочинениями, о сем ничего не говорят в городе.

Да и к ним наведывались гости, а накануне Нового года: «…ввечеру того дня опять собралось у нас много гостей, между коими были древнего века родственники, напомнившие мне о юношеских летах моих, о забавах, резвостях и разных других, тогдашнему моему возрасту свойственных, играх и занятиях, что мне весьма приятно было слышать: иной говорил, что весьма хорошо умел спускать листовые змеи, другой – что очень метко сшибал бабки с кона, иной опять – что очень метко попадал свайкою в кольцо и проч. Касательно свайки, сказал я им, что мне, занимавшемуся с другими учениками сею игрою, один из них, по неосторожности, когда я стоял у кольца, бросил свайку острым концом прямо в ногу, из которой так много крови текло, что товарищи мои, а особливо неосторожный, испугавшись, бросились бежать за  цирюльником, который, пришедши, снял у меня сапог, приложил к ране губку и тем унял течение крови: мы, ребятишки, думали тогда, что он заговорил кровь таинственными какими словами, и почли его за колдуна...».

Весьма любопытная беседа вышла у братьев Цебриковых о проституции в Харькове: «Как мы тогда были в захарьковской низменной части города, то, проезжая чрез мост, увидел я в домах средней возвышенной, много свечей зажженных. Сие побудило меня сказать брату, что, конечно, в тех домах квартируют приехавшие на ярмарку иногородние купцы и пишут счета тому, что ими в день продано. «Совсем нет; это дома наполнены потешными нимфами, приезжающими сюда во время наших ярмарок из польских губерний и даже из Варшавы и Кракова торговать своими прелестями». Неужели и у вас терпим таковой разврат? «Нечего делать, если его терпят и охраняют уголовной палаты президент и городничий, кои с сих красавиц собирают подать и по утрам делая им смотр, осведомляются: не было ли им в продолжении ночи от кого обид и притеснения, ибо нередко в сих увеселительных затворах случаются ссоры, драки и иные бесчинства». Крайне жалею, что ваш президент уголовной палаты занимается несвойственной ему должностью. «От чего же жить ему в изобилии, иметь прекрасный деревянный дом и выстроить другой подле оного каменный о двух этажах, конечно, не с получаемого им жалованья; деревень уже он, как и мы, не имеет: правда, что ни от сего единого льются к нему в дом все блага; у него есть много доходов и по месту его».

Оставил Роман Максимович и любопытную историю о каменном мосте через реку Лопань, а также об архитекторе Петре Антоновиче Ярославском: «…кстати исправить здесь ошибку в изданном в 1808 году географическом Российского государства словаре Афанасия Щекотова, часть 6, где на стр. 713 сказано: «через реку Лопань каменный о трех сводах мост». Остатки сего стремлением вешней воды разрушенного моста видел я в 1789 году во время проезда моего из столицы в армию. Он был построен покойным городовым архитектором блаженной памяти моим учителем архитектуры Ярославским, который умел отменно хорошо чертить планы на бумаге, но на самом деле, как говорили, не совсем исправно их обрабатывал, ибо многие под его надзором выстроенные каменные дома не очень оказались годными. Помянутый каменный мост стоил в тогдашнее дешевое время до двадцати пяти тысяч, но не простоял 25 лет, а только 1/25 всего времени…».

Побывал Роман Максимович и в Гостином дворе, где проходила в то время армарка: «… заметил я, что несмотря на продолжительную оттепель и разлитие некоторых рек, очень много навезено всяких товаров, коими лавки наполнены, а особливо так именуемою по-тамошнему бакалеею, то есть винными ягодами, изюмом, финиками, миндалем, черносливом, рожками, разнородными орехами, всякими пряными кореньями, словом, всеми лакомыми плодами древесными и земными…».

Посетив Гостинный двор, он побывал в Никольском храме и Покровском монастыре, а потом прошел к бывшему крепостном валу откуда любовался Залопанской частью города и среди прочих построек увидел родительский дом. Неудержался и отправился к нему: «…сию родимую, приснопамятную, в весь век мой незабвенную для меня улицу и посмотрел на случившиеся в ней перемены, на прежний наш родительский дом, где я увидел свет, где я рос, где воспитывался. Спускаюсь с горы по крытым деревянным ступеням вниз, прохожу залопанский мост, останавливаюсь у бывшей нашей церкви Благовещения, снимаю шляпу и творю три усердных крестных знамения; отсюда прохожу несколько шагов, и я уже на преждебывшей своей улице: бросаю взор вдаль и какими внезапно исполняюсь чувствованиями! …в тот дом с родительницей моей часто хаживал в гости, певал любимую тогда украинскую песенку про долинушки, наслаждался свойственными тогдашнему моему возрасту веселостями, и теперь те добрые люди населяют вечные обители; на сем месте играли мы в мяч, свайку, городки, гоняли кубарей, пускали из больших листов змей с трещотками; на том дворе делали военные экзерциции ружьями, шпагами, пращами, сражались друг против друга и поражали иногда самих себя до крови, вскоре мирились и расставались опять приятельски; там, в саду, строили из ветвей церкви, писали на досках мелом образа, расставляли их по местам, пели молитвы, читали что-нибудь из Часослова или псалтыря и были  исполнены юношеской набожности; там зимой делали из снега горы, поливали их водой, замораживали, углаживали и катались с оных на маленьких санках или на льдинке, опрокидывались, резвились, шумели и друг перед другом хвалились, кто первый на гору взбежит, кто скорее вниз с нее спустится…».

20 января 1814 года Роман Максимович Цебриков устраивает прощальный обед для друзей и родственников, после которого до глубокой ночи провел он в разговорах с братом и племянницами. Проснулся он рано, в начале четвертого, разбудил всех и собрался в дорогу, брат вызвался его проводить: «Таким образом, расставшись с тремя моими милыми, любезными племянницами и тремя малолетними племянниками, выехал я с братом из города на самом рассвете. Оставляя последние дома и обратив взоры свои на церкви, сказал я сам в себе: прощай, любезная, навсегда, до конца моей жизни приснопамятная моя отчизна; теперь, конечно, посетил я тебя в последний раз и более, может быть, никогда уже тебя не увижу!»

Так и случилось, Роман Максимович Цебриков умер 3 февраля 1817 года в Петербурге, где и похоронен на Смоленском кладбище. В память о пребывании в Харькове, остались его воспоминания «Путешествие из Петербурга в Харьков», отрывки из которого и приведены в этом повествовании.