Я думая, что если я умру внезапно в ранней молодости, будет жить мой дневник. Это не литературный труд. Я избегаю в нем какого бы то ни было стиля, оттого что тогда он станет еще менее искренним. И в случае моей смерти, завещаю его (все тетради) Леониду Арсеньевичу Булаховскому[1] (7-го ноября 1917 г.).

 

20-го августа.

Слава Богу, я освободилась от моей любви к В.Н. и освободилась вполне. Я равнодушна к нему. И я рада этому.

Прилив жизненных сил и энергии после этого месяца тоски. За окном льет дождь и небо беспросветно-серое. Я рада, что свободна, что никого не буду ждать напряженно и взволнованно. Я рада, что свободно мое сердце и… я снова смогу отдать его. А впрочем, последнее еще неизвестно. Сегодня у меня лучшее настроение. Это бывает только раз в месяц. Правда, я страшно устала и у меня болит лицо, но это неважно. Вчера мне показалось, что я встречу Мозу и я пошла в Коммерческий сад с этим намерением. Но его не было. Слушая музыку, я думала об Александре. Это странно, но я хочу его любви. Хочу теперь. Теперь я смогу понять его и его любовь не оскорбит меня.

А Ат. Берже сказала, что он будет ухаживать за мной сердечно. О! Это интересно и забавно, тем более, что он теряется со мною, как мальчик.

Стоит ли огорчаться? Огорчаться из-за чего-нибудь в жизни вообще?!

–        Нет, конечно, нет.

Я готова проповедовать то легкомыслие, на которое я сама не способна и никогда не буду способна. На днях повидаю Леонида Арсеньевича, как обещала ему.

В.Н. забыт. Я могу смеяться и радоваться. На мгновение…

 

21-го августа.

Сегодня утром В.Н. пришел ко мне, когда у меня уже сидела Рая. Рая скоро ушла, а он побыл у меня с час, мы поговорили с ним по делу, потом, просто болтали. А как-то раз я густо покраснела, сама того не замечая.

Когда он ушел, я глубоко вздохнула, пришла к себе и прислонилась к окну. Он со мной чрезвычайно вежлив, даже больше: учтив.

–        «Вы, конечно, выступите в первом номере альманаха?» спросил он улыбаясь многозначительно. – «Да, кажется. А почему вы спросили?» – «А, скажите, М.Н…»

–        «Будьте добры ответить на мой вопрос, перебила я» – «О, вы вроде являетесь организатором этого дела и пока у вас наверно мало сотрудников. И вы также член редакционной комиссии…» Я недоверчиво покачала головой. Он улыбнулся: – «Это вполне логично, не правда ли?» и потом продолжал так, как если бы это говорила я, «но вы сказали не то, что думали…»

–        «Может быть вы будете так добры сообщить мне то, что я думаю!»

–        «Разрешите мне оставить это при себе»

–        «Пожалуйста…» отвечала я.

Мы продолжали разговаривать в таком же духе так, как если бы мы только вчера познакомились.

Он довольно часто говорит о Борисе Красусском и сегодня заметил, что он очень изменился к лучшему.

–        «А как поживает ваш Плашевский?»

Он сделал удивленное лицо.

–        «В каком смысле?.. лежит у меня в книжном шкафу» Я слегка смутилась. – «Значит, значит я ошиблась. Я помню, вы говорили о нем…». Он опять улыбнулся умно и со значением и наклонив ко мне голову, и смотря мне в глаза, сказал:

–        «Это у одного из моих знакомых очень похожая фамилия…»

Я улыбнулась ответно и поняла, что он знал о ком я спрашивала.

Как-то, еще при Рае он спросил меня:

«Как поживаете?» – «Благодарю вас. Прекрасно». Он посмотрел на меня. Мама спросила его, что он не показывался у нас. – «О» заметила я, «В.Н. так занят… У него каждый день з-н.[2] «…» и в разных концах города». Я отвернулась от него, но знала, что он смотрит на меня. Он что-то возразил и заявил, что у него нет ни одной девицы.

В общем я им довольна. Он сразу понял и начал именно в тот тон, которого я хотела. – Мы добрые знакомые, ни больше, ни меньше.

Отчего я такая неровная, такая несчастная? У всех моих знакомых есть что-то определенное, а у меня ничего. Я беспочвенная, я усталая, я жалкая, самая жалкая женщина на свете. Отчего это?

Сегодня, сейчас, на заседании Ляля Фольтанская сказала мне, что Дуся Плещеева говорила обо мне:

–        «Жаль, что такая умная и талантливая девушка и так кокетничает!».

А Агафонова сказала, обо мне тоже, что я слишком кокетничаю и имею такой вид, что я доступная для мужчин. Это огорчило меня. Мне холодно, мне скверно и тяжко. Я не знаю куда уйти от себя. Мне жаль, что у меня весной были эти увлечения, жаль, что я слегка скомпрометировала себя.

Нет, отныне пусть навсегда будут окончены все увлечения. Не нужно. Нет в этом ни радости, ни веселья. Я убедилась в этом; только портишь себе репутацию и ломаешь свою душу. Да, Ляля сказал сегодня:

–        «Да, мужчин нужно держать вот так» и сжала руку, «тогда будут и уважать и говорить: «Какая славная барышня» И нужно смотреть на них сверху вниз…»

Да, в этом много правоты.

Я сейчас уйду с заседания, пойду по темным улицам. И буду одна, совсем одна… Дома буду играть долго-долго…

Стоит ли жить? Мне противны люди, мне тяжело и горько их видеть. Везде обманы, везде подвох, везде ложь.

 

Тоскливо и неумело звучит рояль под пальцами Александра – брата. (илл.008) Люди осудили меня за то, что я погналась за своими мечтами о счастье. Нет у меня ничего. Я пустая. Я не смогу уже быть сильной.

Моза – это моя мечта о прекрасном. Не нужно больше видеть его, не нужно говорить с ним. Пусть останется он для меня лучшим на всю жизнь. Я не позвоню ему по телефону, как просил он, не напомню ничем о себе. Пусть, хоть одна мечта не будет разбита. Пусть, не обманет меня и сохраниться в моей душе надежда на то, что он не как все…

Моза…Я помню вас. И быть может никогда не забуду. Но не нужно нам встречаться. Я хотела бы иметь вашу фотографию, Моза. Я хотела бы писать вам, Моза. Но никогда не узнаете вы об этом, и если жизнь столкнет нас, я пройду мимо с виду равнодушная, а дома буду рыдать ночь, всю ночь напролет… И когда займется заря, я пойду к окну и предо мною встанет ваш образ и грустно улыбнется мне. Ведь это вы сказали мне, улыбаясь восторженно.

–        «Жизнь прекрасна уже потому, что можно встретить таких, как вы…»

Мозе… Моя лучшая мечта, мечта неуловимая и призрачная…

Я тоскую. И не о вас ли плакала я в эти дни? Не оттого ли, что вы далеко и мы, быть может, никогда не увидимся?

Моза...

Знаю, придет властное и жизненное и задавит меня снова своей тяжестью, но пусть моя лучшая мечта не умрет. Об этом я молю Бога, если только Он существует, а если нет Его, – судьбу.

Так близко живет он от меня и так далеко…

Это не любовь, это только мечта робкая, как сон…

«Счастье, это всегда то, чего у человека нет».

«…» Беме.

 

22-го августа

Я смертельно устала. Я мертвая. Я пустая. Нет во мне ни смеха, ни горя, ни тоски, ни радости. Я мертвая. Моя душа давно уже умерла. Может быть целую вечность тому назад. А может быть – вчера. Я не знаю. Не знаю. Вчера или позавчера, – я не помню, я давно уже потеряла счет дням – я стояла на балконе, легко одетая. Был скорый и холодный ветер. Тучи летели быстро, закрывая луну. И думала я о том, чтобы заболеть. Это, право, лучшее.

 

Сегодня утром неожиданно ко мне пришел В.Н. Читал одно из своих произведений. Сегодня мы говорили более интимно, чем вчера, хотя эта интимность неуловима и произошла она только оттого, что я не ждала его.

–        «А, как поживает ваш тот, славянский гимназист?» спросила я, улыбаясь.

–        «Тот гимназист?.. А если это миф?»

–               «Миф?» – «Да. Просто, не о чем было говорить, а так… это хорошо вышло. И тема богатая», он улыбался той же улыбкой, что и вчера.

Да, я довольна им. Теперь я уважаю в нем ум. Он интересен для меня, как тип. В этом, в наших разговорах с ним есть известная пикантность утонченная, но придающая известное очарование нашим беседам.

Сейчас день яркий и солнечный и я скоро пойду на кладбище.

 

23-го августа

 

Вчера я была у Катюши Горянской. Сначала судили всех наших знакомых, потом разговорились на более интимные темы. Сгущались сумерки и было тихо в маленькой комнате. Она говорила мне о себе.

Стало совсем темно, когда я собралась уходить. Вдруг она обняла меня и я очутилась рядом с ней. Она проводила меня до ворот. И в том  как держала она руку мою была нежность ко мне.

–        «Знаешь, Мусенька, я люблю тебя сейчас, а я редко кого люблю, – потому что ты много страдаешь…»

Может быть. С моими подругами я чувствую себя такой старой, пожившей и такой опытной.

Кузина совсем дитя, Бэллочка немного постарше, Катюша тоже серьезная, очень милая, живая в то же время чуткая девушка. Мне вчера было хорошо с ней. Создалось мягкое, хорошее и грустное настроение. Так бывает иногда. А вчера В.Н. сказал:

–        «Я люблю, когда вы сердитесь. У вас это очень мило выходит. – Как котенок».

Я склонила голову, слегка недовольная. Он заметил это: – «Простите, это с моей стороны, конечно, не совсем тактичный поступок».

Да, так бывает всегда. Когда я была «доброй» к нему, когда я волновалась ожидая его и жаждала встречи с ним, тогда он был невнимательный и даже невежливый, а теперь, когда я к нему вполне равнодушна, он интересуется мной или делает вид. – Я все такая же, слегка грустная и усталая.

Моза… Это моя мечта. Но я не стану гнаться за ней, чтобы еще раз не разочароваться. Леонид Арсеньевич и Моза – два человека, которым я верю.

Вчера В.Н. читая свое произведения, посмотрел на меня и улыбнулся. Я спросила: – «Отчего вы смеетесь?»

–        «Рад, что вас вижу» – «Не верю. От этого нельзя радоваться».

–        «Вы, кажется, ни одному моему слову не верите». Я промолчала, а он продолжал чтение.

Я только рада, что освободилась от той жажды любви, которая мучила меня эти годы. Вчера поздно вечером я сидела на балконе и долго смотрела на луну. И снова поднялось во мне желание: - заболеть. Когда я пришла к себе, я покачивалась и едва, не упала, но этого даже не заметила.

Я была полна своим безразличием и своей усталостью нравственной. Я странный человек. Я не такая, как все.

 

24-го августа

 

Вчера у нас было заседание нашей комиссии. В.Н. зашел за мной. После мы пошли в Технологический сад с Лялей Фольтанской. (илл.015) Ляля и В.Н. шутили и смеялись. Я как всегда, молчала. Проводив Лялю, я с В.Н. пошли в Коммерческий сад. (илл.026) Когда мы остались вдвоем, он молчал. Я усмехнулась: «Ну, что де вы молчите?». Расскажите что-нибудь».

–        «Я, М.П., говорю вздор только тогда, когда это нужно».

В К. Саду мы говорили сначала, как друзья. Он говорил мне о своем душевном состоянии. Потом, как-то наклонился ко мне:

–        «А помните, М.Н., оркестр на курорте?».

–        «Да…»

Так, чтобы он этого не заметил, я посмотрела на него. У него было грустное, неспокойное лицо. Мне хотелось спросить его… – «Вам тяжело?» но я промолчала. И я подумала, что если бы сейчас он спросил меня: сержусь ли я на него? – я ответила бы нет. И снова вспыхнула во мне моя любовь к нему и мои мечты. Он, словно угадав мои мысли наклонился ко мне и сказал:

–        «Вы не сердитесь на меня М.П., что я столько молчу. Но мне право, тяжело говорить».

Во время антракта он сделал какое-то замечание на счет одной барышни; я сказала усмехаясь:

–        «О, мне было известно, что вы такого мнения о женщинах».

–        «Вы ошибаетесь, М.Н. я преклоняюсь перед ними!» шутливо отозвался он.

–        «Право, не знаю…может быть вы, конечно, со мной только так…»

–        «Я вас не понимаю, М.Н. В чем же моя вина?» серьезно спросил он и в голосе зазвучали глубокие ноты.

–        «За вами нет никакой вины…»

–        «Тогда я уже ничего не понимаю…» Я к вам прекрасно отношусь и вы это сами знаете…» Он помолчал: «Это происходит от того, что слишком многого требуешь. Благодаря этому создаются крайне запутанные и неясные отношения и сложные…». Он добавил еще что-то и я воспользовалась случаем перевести разговор на другую тему.

Когда мы сели и болтали какой-то вздор, он несколько раз улыбнулся мне по-старому нежно и ласково и я ответила на улыбку.

Мы собирались уходить, но подошел брат и мы остались. Александр все время был с нами. Когда мы возвращались, В.Н. взял меня под руку…

Когда я пришла домой, я расплакалась. Сама не знаю отчего. Оттого–же, что брат помешал окончательному примирению или же оттого, что мою холодность растопила улыбка В.Н. (илл.009)

 

Сейчас я звонила к Леониду Арсеньевичу. В субботу мы увидимся. В субботу в 6 часов.

Папа сказал мне, что недавно ко мне кто-то звонил, какой-то мужской голос и просил мне передать, что очень желает меня видеть. Я думала, что это Булаховский, но это звонил не он, как я узнала. Неужели Моза? Позвонить ему? Нет, в сентябре.

 

Часы солнечного заката. Воздух по осеннему прозрачен. Издали доносится шум города. Кричат галки. Я люблю этот час, в нем так много прелести. В этот час я хочу быть утонченной женщиной, умной, интересной и тонкой. В этот час я страстно хочу хорошо играть, писать красивые стихи. В этот час я хочу быть нежной и хрупкой.

Но я дилетантка во всем. Малейшая неудача повергает меня в отчаяние и на долгое время разбивает мои мечты, а потом их так трудно восстановить. Я уже признала, что из моих писаний ничего не будет. Это очень больно, но я примирилась и с этим. Мои новые вещи хуже старых. С этим ничего не поделаешь. И теперь ничего не привязывает меня к жизни и это меня даже не огорчает. Просто, – грустно.

 

Я сознаю себя таким ничтожеством… Я ничего не умею и не могу уметь. Я не могу вложить в свою игру на рояле ту утонченную нежность, которой я так хочу.

Когда я перечла 3-ю главу II части моего романа, я поняла, что не смогла передать тонкого очарования моих разговоров с Мозой, которые туда вставлены. И это еще больше разбило мою уверенность в собственных силах. Мне хочется играть, но моя игра не удовлетворяет меня, а мое писание порождает во мне отчаяние. Я ни за что не могу взяться, целыми днями читаю, чтобы только отвлечь себя от своих мыслей, но долго это продолжаться не может. Я уже физически не могу переваривать ту массу впечатлений, которые мне дали книги.

А теперь пару слов о В.Н.

Сегодня я ясно поняла отчего меня так мучила эта история. Я отдала все свои мечты, свои надежды и свою любовь и многое другое, а для него это так… просто, я давала ему приятные минуты, которыми он пользовался. Для него это удовольствие, которое он может получать время от времени. Не больше.

 

25 августа.

 

Сегодня я, Ляля и В.Н. были в Технологическом саду. (илл.027) Сначала мы все болтали и смеялись, а потом я замолчала. Я смотрела на далекие огни города и неизлечимое одиночество оковывало мои уста. Было темно. Мерцали звезды на небе. По временам тоска так сжимала мне грудь и сердце, что у меня поднималось страстное желание встать со скамьи, подойти к дереву, обнять его и плакать, плакать без конца… Изойти слезами так, как исходят кровью. В.Н. внимательны и любезны с Лялей. Но я не знаю: если бы он любил меня была бы я счастлива? – Нет, о, нет… Когда он провожал меня, он взял меня под руку и всю дорогу мы молчали. Наши отношения вполне определились. Мы друзья.

Мы проходили мимо одного дома и кто-то, играл и эта музыка, мотивы которой я даже не расслышала потрясла меня до глубины души. Вернувшись домой, я плакала. Я живу в тихой, отреченной безнадежности… Все меня пугает, все раздражает. И я живу в мучительном беспокойстве. Я хочу отдохнуть от людей и шума, но не могу сидеть дома, не переношу одиночества… Я ничего не понимаю.

 

28-го августа.

Я не писала вот уже несколько дней. И за эти дни случилось два события. Однажды утром в Обществе акклиматизации я встретила военного очень похожего на Александра и он несколько раз прошел мимо и оборачивался, глядя на меня. Я была с мамой и А. (илл.012)

Я уверена, что это он.

А сегодня, когда я шла на собрание литературной секции, я видела Мозу. Он стоял у остановки трамвая и говорил что-то убежденно и увлекательно. Он не видел меня. Потом, когда я шла по Пушкинской, я увидела его на площадке вагона трамвая и он поклонился мне, улыбнувшись как раньше: просветленно, радостно и нежно. – Милый!...

Что-то нежное и мягкое вошло в мою душу с этой встречей и кажется мне, что мы, быть может скоро увидимся.

С А. наверно все кончено, как и с В.Н. Он вполне равнодушен ко мне.

А В.Н… забыт мною или почти забыт. Мне только временами становится тяжело и смутно, когда я сознаю, что я, быть может уже давно стала для него, просто, знакомой или около того.

Позавчера виделась с Леонидом. Мы долго говорили с ним, у меня было довольно хорошее настроение и мне было недурно в этот вечер. Я совсем забыла, что он был моим преподавателем и мы болтали, как хорошие знакомые, друзья.

 

29-го августа

 

Мне кажется, что должны произойти важные события. Настроения меняются у меня каждое мгновение. То тоска безмерная и остро-беспокойная, то смеюсь возбужденно и чему-то радужному верю. Что-то случится, и вероятно скоро. Или меня опять обманут предчувствия, как это случалось, раньше?

Не знаю, но сейчас кажется, что на этот раз предчувствия не обманут. Такое настроение, как сейчас, было у меня 1-го сентября 1914 года. Сегодня у Фольтанской литературное soiree, на котором присутствую я и В.Н.

Сегодня 4 месяца, как В.Н. сказал мне о том, что я дорога ему. Но в апреле 29-е была суббота, а сегодня вторник.

 

Тяжело, скверно и пусто.

Я вернулась с нашего soiree.

Тот рассказ: «Легенда о сильных духом», переделку которого я читала, понравился, но… что мне до этого?..

Я пустая. Я мертвая.

Сейчас я долго сидела у своего стола без мыслей, без чувств и сидела не подвижно. – Зачем?..

Предчувствия и на этот раз обманули меня. С В.Н. все осталось по-прежнему. А мне так хочется, чтобы кто-то был ко мне внимателен и нежен… И сознаю невозможность этого. Нет, я никому не нужна, я страшно одинока и это сознание режет меня, мне больно, мне тяжело, мне скверно!...

Но что за дело кому до этого?!

Меня никто не любит, мною никто не интересуется и я всем, да, всем чужая. «Вы для всех чужая, безымянная».. Я с ужасом думаю о том, что на днях придется идти в гимназию и видеть все эти физиономии и слышать все эти лицемерные, скверные речи!..

Как хочется забыться, заснуть, ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не чувствовать! Как тяжко и как скверно жить, жить, сознавая это одиночество, это вечное и никогда, никогда не оправдываемое стремление к прекрасному, к неведомому, сознавая наружность стремлений! Или у меня сейчас эти тяжести мысли оттого, что я курила запоем в этот вечер?..

Какая злобная и такая ирония в жизни человеческой!..

 

30-го августа

 

«Мне безразлично мое сердце, что бьется в безумной тоске по ушедшем, – что мне до него, если моя душа умерла?!..» В этой фразе так много правды… Опять вернулась моя тоска и не могу вздохнуть легко и свободно. Я заключена в заколдованном узком круге моих мучений и не могу вырваться, не могу уйти оттуда. Нужно большое событие, чтобы я смогла забыть все это.

Вчера, когда спорили о моем рассказе, я сказала В.Н. в ответ на его мнение: – «Вы, вероятно, не любили по-настоящему, если так судите» – «Да, у меня были только маленькие увлечения…»

Какая я была глупая, когда думала о том, что он относится ко мне глубоко. Он неспособен на это, теперь я это знала.

А я… я увлеклась им, но как увлеклась. Я отдала ему всю свою душу, свою тоску, свою энергию и… свои поцелуи, а взамен ничего не получила.

Если не было его, прогулка теряла для меня интерес, без него меня никуда не тянуло, ничего не хотелось, в он часто отговаривался тем, что занят, но по существу: какие могли у него быть дела? Во всяком случае дела эти он свободно мог, при желании, конечно, отложить, но ему это даже и в голову не приходило.

Как я много отдала и ничего не получила…

Вчера он на обратном пути сознался мне, что Ляля ему страшно нравится. Он просто, ветрогон и мальчишка. Но… как пусто везде без него… Как наивно было думать, что я смогу скоро забыть его.

Душа женская… восторженная и доверчивая не в меру.

 

31 августа (на заседании литературной секции).

 

Ах, как давит, как гнетет меня эта тоска беспокойная и острая… Хочу закрыть глаза, уставшие, тяжелые, обхватить колонну, прислониться к ней и стоять долго, долго… стоять одинокой, и как всегда, все чужой и всем далекой. И ничего не видеть. Жить тяжко…

Хочется плакать тихо, беззвучно, но сил у меня уже нет. Все – выплаканы. Я живу, не замечая людей, не обращая внимания на то, что они мне говорят.

Меня можно оскорблять, оскорблять самое лучшее и я ничего не скажу, в ответ не подымается во мне возмущение…

Только там где-то в самых глубоких тайниках души, в святая святых моей души, тихо плачет мое женское самолюбие, оскорбленное В.П.

Так трудно, трудно жить и скучно жить. Нет ничего нового. Все непонятно, все пережито, все, кроме счастья, а впрочем… нет, я и счастье знала, правда, знала только несколько мгновений, но знала. И я стала смертельно устала, от жизни, от людей, от впечатлений и переживаний…

И гнетет меня эта утонченная усталость, и грозным призраком встает прошлое, которого я не могу забыть и из которого не могу вырваться.

 

1-го сентября

 

Вот уже несколько дней, как мы с Лялей стали друзьями и дурачимся отчаянно. 30-го утром бродили по городу, фантазировали, вечером пошли в Дом Учащихся, но оттуда скоро ушли. Собрались идти в кинематограф, но везде нужно долго ждать и мы зашли в cafe есть мороженное, а потом сидели в Театральном сквере и болтали. (илл.023) 31-го после заседания секции, бродили по улицам, болтая всякий вздор. Сегодня утром из гимназии пошли на кладбище, по дороге купили арбуз. На кладбище разбили его и съели, умирая от смеха. Вечером были в кино. С ней хорошо. Она молодая и есть в ней та сила, которая была у меня в прошлом году. Она немножко подбодрила меня. Сегодня вечером я даже была веселая и смеющаяся.

Мы болтаем невероятные глупости и не стесняемся друг друга.

А сегодня утром, в гимназии, я была такая поблекшая и грустная, что батюшка подошел ко мне, взял мою руку, подержал и спросил: «Что с вами? Вы больна?»

Утром было старое настроение, а сейчас – ничего, сносно.

 

 

5-го сентября.

 

Эти дни прошли обычно. Настроение у меня значительно повысилось, но вчера я опять грустила. Вечером наших не было дома и я позвонила Мозе по телефону, но мне сказали, что он занят. Через несколько минут начались звонки и каждый раз меня просили дать отбой. Когда я подошла к аппарату в последний раз, какой-то мужской голос сказал: «Не хотят нас с вами разъединять», и предложил мне поговорить с ним. Мне стало смешно и соблазнила эта перспектива. Я никогда ни с кем незнакомым не говорила по телефону. Я болтала всякий вздор. Вдруг мой собеседник перестал мне отвечать, потом звонок, другой. (илл.033)

–«Я слушаю», отозвалась ч.

–        «Здравствуйте, Мария Николаевна», услышала я чей-то смеющийся голос. «Узнаете?» – «Моза?» – «Да. Не ожидали?». А я только что вернулся домой, слышу брат говорит по телефону, прислушиваюсь к тону разговора и вдруг слышу брат вызывает ваш номер. Он рассказал мне, что наши телефоны были все время соединены. Ну, как живете? – «Так себе. Я сидела дома совсем одна, мне было очень грустно и я вам позвонила». – «Я вам очень признателен» – «Это правда?»

–        «Я думаю, М.Н., что по моему отношению к вам, вы не имеете основания мне не верить» – «Верю. А спросила я – скорее по привычке: привыкла никому не верить» – «И мне?»…

–        «Нет, вам я верю больше, чем всем».

Не помню о чем мы говорили дальше, помню только, что сказала ему, что у меня был друг и в августе его потеряла. – «И вы жалеете об этом?» – «Сейчас нет, а в августе жалела». – «Вы имеете кого-нибудь в виду?» – «Нет». – «Кто он?»

–        «Его зовут Виктор А. Почему вы спросили имею ли я кого-нибудь в виду?» – «Мне показалось, что вы говорите обо мне» – «Нет».

–        «А помните, вы говорили мне, что у вас нет друзей?» – «Он не был собственно другом. Он просто понимал меня»

Пауза.

–        «Мне хотелось бы видеть вас, М.П.»

–        «Сегодня уже поздно. А в среду, хотите, пойдем в кинематограф?». (илл.034)

–        «Хочу».

Он признался мне, что звонил мне два раза.

–        Расскажите что-нибудь, Моза?

–        «Вы от природы добрая – «Даже слишком»

–        «Вы жестокая?» – «Не знаю, у меня слишком доброе сердце». Он засмеялся.

–        «Вы не обидитесь, М.Н.?» – «Нет».

–        «Я просил бы прекратить наш сегодняшний разговор. Он стал для меня тяжелым по некоторым причинам».

–        «Отчего?» – «Есть причины» – «Может быть вы мне их скажете?» – «Не сейчас, потом, может быть и не настаивайте, М.Н.» – «До-свиданье».

Я не совсем понимаю его.

Неужели же он увлечен мной и ревнует меня к Виктору Николаевичу? Но ведь он сам вчера сказал мне, что его дружба всегда открыта для меня. Вчера я написала миниатюру, посвященную ему и сегодня быть может, пошлю ее ему. Не знаю.

Но вчера мне было так радостно и так хорошо…

1-го сентября я говорила с В.Н. по телефону. Потом попросил разрешения поговорить со мной Стогов.

Между прочим сказал мне:

–        «В.Н. много писал мне о вас»

–        «Что же он писал?» – «Что вы очень симпатичная и милая барышня, которой он увлечен». – «Он врал» – «Врал?»

–        «Ну, конечно», и перевела разговор на другую тему.

Но В.Н. мне далек и чужд...

Моза ближе. Послать или не послать ему? Чем он вчера так огорчился? В среду все узнаю.

 

Я послала эту миниатюру Мозе еще утром. А вечером, когда дома опять никого не было долго, долго плакала и о чем? – сама не знаю.

Потом пошла к …  Шутила и дурачилась. Провожал меня Гарри. У меня было хорошее настроение и… уверенность, что я встречу Мозу.

Когда мы проходили по Сумской, Гарри сказал мне: – «Хотите видеть товарища Горлина?» – «Где?» спросила я и обернулась налево. – «Направо смотрите». Я обернулась. Моза сорвал фуражку и на мгновение мелькнули его сияющие лучистые глаза и улыбка такая светлая… Я улыбнулась ему.

По приходе домой, я улыбаюсь и что-то сияет во мне. Это большая, спокойная и долгая любовь. С ним, мне кажется, не может быть иначе. И почему-то кажется еще мне, что он не обманет. Он такой наигранный и самоуверенный, как В.Н. Пусть мираж, но нужно отдохнуть на мираже. В особенности мне.

 

6-го сентября.

 

Нет, Моза, такой же, как все. Как наивно было думать, что он позвонит мне по телефону. Он не позвонил. В конце концов, что ему до меня? – Какая-то знакомая и то не хорошо знакомая барышня. Вечер сегодня так хорош. Быть может пойду на кладбище и буду думать на одной из своих любимых скамей. Или играть весь вечер дома.

Что мне до людей?

Поступок Мозы даже не огорчил меня. Не ожидала ли я от него в глубине души того же, что и от других. Все так…

 

8-го сентября.

 

6-го Моза опоздал позвонить мне на час. Потом мы встретились, бродили по улицам. (илл.037)

Он сказал мне, что моя миниатюра произвела на него большое впечатление

–        «Знаете, я знал, что вы пишите и пишите не дурно, но этого я от вас не ожидал…»

–        Мы говорили о многом. Он огорчался, что мне к 9 часам уже нужно быть дома.

–        «В понедельник, когда вы мне позвонили, у мены было такое же грустное настроение, как у вас. Но когда вы заговорили об этом Викторе, мне стало так досадно, что я чуть не расплакался» и улыбаясь добавил: «Иногда пробуждаются такие эгоистические чувства». Мне стало досадно и больно: ничего это не я? И в то же время я сознавал, что это невозможно. Мы сели на одной из скамей в Мироносицком сквере. Мы молчали и он смотрел на меня.

–        «Я думаю сейчас, что вы должны были хорошо изучить себя, чтобы написать…»

Как-то он сказал

–        «Теперь я должен вам рассказать о маленькой драме произошедшей в моей душе. Вы уезжали в субботу утром и я хотел прийти вас провожать с большим букетом цветов. Но потом я подумал, что это будет не совсем удобно относительно вашей мамы».

–        «Отчего?»

–        «Не знаю. А потом под воскресенье мне приснился сон в связи с тем, что вам предсказала как-то гадалка. Мне снилось, что вы утонули и ваш бездыханный труп на волнах озера. И когда я проснулся, мне стало страшно грустно и хорошо. Мне было приятно оплакивать вас. Так бывает иногда очень приятная и хорошая горечь».

–        «Да…»

он помолчал

–«Сколько грязи в людях» вздохнул он.

–        «К чему это вы?»

–        «Вы не обидитесь на меня»

–        «Нет»

–        «Все ваши славянские знакомые были с вами очень милы и любезны, а в ваше отсутствие всячески чернили вас. Говорили, что вы глупая и неинтересная, что вы очень скучная и на всех нагоняете тоску. И указывали как на наиболее интересных на барышень гораздо менее достойных, чем вы…Скажите, в каких вы были отношениях с Ириной Петровной?»

–        «Мы были почти в официальных отношениях, близко не сошлись бывали вместе оттого, что это было для нас удобно».

–        «Знаете, она говорила, что тяготится знакомством с вами». Она говорила о вас. «да, она милая, она славная, но… но» и это ее всегдашнее «но» меня возмущало. Если не сошлись близко, то легко было порвать знакомство, а если сошлись, то тогда зачем же говорить, что она тяготиться?

–        Я ее тогда не совсем понимаю… Потому что не я, а именно она всегда первая подходила ко мне и если я не хотела идти в парк, то она настаивала на том, чтобы я шла, и заходила за мной».

–        «Меня возмущает, что менее достойные отзываются так о более достойных… Говорить так, как она говорила о вас, это все равно, что оскорблять святыню. И странно…Это возмущает не мой ум, а мое чувство… Это было бы естественно, если бы я к вам питал какие-нибудь чувства, или вы ко мне… А когда этого нет, то это странно…» когда мы подходили к моему дому, о сказал:

–        «Знаете, я должен был признать одну мысль, которой я раньше боялся… Недавно я рассказал одной барышне о моих встречах с вами и о чем мы говорили, и она сказала мне: «Вы к ней относитесь иначе, чем ко всем» и это правда. Я отношусь к вам так, как не к кому из знакомых барышень…»

Быть может, мы сегодня с ним увидимся. Отношения вполне определились, мы друзья и я довольна. Встреча с ним слегка встряхнула меня. Я оживаю нравственно, хотя тоска никогда не покидает меня.

 

9-го сентября.

 

Вчера утром у нас было заседание нашей редакционной комиссии (альманаха). Когда я пришла к Фольтанской, у нее уже сидел Рыков. Я посмотрела на него. У него было усталое и грустное лицо, точно за этот промежуток времени, что я его не видела, он пережил что-то большое и тяжелое.

–        «А ну покажитесь, В.Н.» сказала я. Он утомительно поднял голову от книги. «Вы изменились за то время, как я вас не видела».

–        «Постарел», отозвался он и даже не усмехнулся.

Во все время заседания он не смотрел на меня и только в конце посмотрел на меня долгим, немым, пустым и тяжелым взглядом и я поглядела в его глаза.

И пойдем, когда он читал свой рассказ мне стало странно, что этот человек так много выстрадавший (судя по рассказу) и такой несчастный мог так (нравственно) оскорблять меня и так жестоко не понимать моего униженного самолюбия и моей детской души, так во многом схожей с его душой и было странно, что он, сам страдавший от оскорблений и зла, и непонимания, сам жестоко и зло оскорблял другого. И было так больно сознавать, что мне пришлось расплачиваться за зло других, мне и прежде так много страдавшей, мне, которая отдала ему так много моей души, лучших моих грез, отдавшей ему лучшее, что у меня было. И еще – больно сознавать, что этот дар я принял небрежно, мимоходом, даже не задумавшись над этим. Я опять потеряла веру в свои способности. Я не талантлива. Я не постоянна. Гений блещет всеми цветами радуги, а я односторонняя, значит, не гениальна.

Два дня я верила в свои способности, а теперь опять не верю. И снова больно и тяжело. Я опять пришла к старому.

Вот что пережила я вчера на заседании. А вечер провел с Мозой. Сначала пошли в кинематограф, а потом в Технологический сад. Сидели над обрывом и смотрели на огни. (иил.035)

Как я однако одинока! У меня нет ни одной подруги, которой я могла бы рассказать кое-что о своих переживаниях. Вечером с Мозой мне было просто, хорошо и легко. Он именно такой собеседник, которого мне нужно. Теперь мы с ним не скоро увидимся. Но это ничего.

Я вспомнила сейчас, как неделю назад говорила о В.Н. по телефону. Когда мы уже прощались и я собиралась повесить трубку, я услышала:

–        «Целую ручки…» и потом добавил: «вашей матушки»

Я поблагодарила.

Я ничего не понимаю и ничего не знаю. Не знаю, не знаю, не знаю.

Этот вечный самоанализ разбивает всегда все иллюзии и после в душе ничего не остается. Какая-то пустота и в ней я и живу. Но не могу вырваться и не могу уйти. От себя не убежишь. Тоска страшная и мучительна. Я смертельно устала.

 

Сейчас мне пришло в голову: что я почувствовала бы, если бы Моза меня поцеловал? Я не знаю, откуда эта мысль всплыла у меня. Я холодна, как рыба, но тем не менее мне кажется, что это мне было бы не особенно неприятно. Впрочем, ручаться ни за что нельзя. Неужели же снова любовь, снова повторение всего предыдущего, повторение всех волнений, тоски, сомнений? Нет, нет, не нужно. Я боюсь всего этого. Боюсь.

 

«Если жизнь не дает счастья, то часто дает по крайней мере, готовые рамки для него»

«Без догмата» Сенкевича.

«Старая история: кто больше углубляется в себя, тот, в конце концов, перестает полагаться на самого себя, а кто на себя не полагается, тот не способен ни к какому решительному действию. Ныне …, и только одни особы обладают какой-нибудь волей, потому что всякий разумный человек, сейчас же употребит свой разум на всякие сомнения и убеждения самого себя, что в самом деле не стоит хотеть ничего другого».

«Каждое положение можно доказать и в каждом доказательству усомниться» Тоже самое.

 

Пустота. Я ясно и определенно чувствую, что моя душа умерла. Ее нет. И это не вызывает во мне ни боли, ни отчаяния, ни досады, ни тоски, – ничего. Я пустая и спокойно сознаю это. У меня нет чувств, не переживаний, нет впечатлений. Я даже не чувствую усталости. И это не безразличие. Просто, я живу в пустоте, сознаю ее и она не страшит меня и не гнетет. Я знаю одно – что я ничего не знаю и даже не хочу знать что-либо. Я равнодушна, спокойна, как умершие и это не трогает меня. У меня есть небольшие, поверхностные переживания специально для людей, для моих знакомых, есть эти «переживания» только потому, что я не хочу показывать своей душевной пустоты. Я не разочарована и не тоскую, но я ничего не хочу. Тосковать это уже хотеть чего-нибудь, а я ни к чему не стремлюсь. Мне кажется, что я умерла, а мой гроб – весь мир, а черви, грызущие мое тело – люди. И это не страшит меня и это сознание я принимаю и признаю спокойно и равнодушно

Вчера меня огорчило сознание моей бездарности, а теперь мне это безразлично.

Я пуста и ясна.

Во мне нет никакой жизни и я даже не хочу ее. Мне незачем жить, но незачем и умирать. Умирают только несчастные люди или же люди, считающие себя таковыми. А я не несчастна. Зачем мне умирать, когда я и так уже умерла и давно похоронила свою душу?

У меня нет горя, но нет и радости. Я даже не ощущаю странности своего состояния. Оно кажется мне простым и понятным.

 

11 – го сентября.

 

Вчера был странный, многообразный день. Утром было у меня заседание «мыслей средней школы». На этом заседании были только Маргалис, Вайсберг, Плещеева и Агафонова. Вчера мы решили вопрос о ликвидации журнала.

Вернулась я домой поблекшая, усталая, придавленная сознанием собственного одиночества и тоскливым безразличием. Мне хотелось очутиться на улице на камне и долго сидеть не двигаясь. Но потом я сознала, что мне безразлично идти ли домой или спуститься на тротуар. Я думала просидеть вечер дома, почитать, поиграть. Но мама предложила идти в кинематограф и я пошла, мне было все равно. (илл.001) В кино мы встретили Агафонова. Он был, как всегда, веселый и добрый. Мы болтали с ним. Он смотрел на мои руки, потом сказал:

–        «Поменяемся пальцами?»

–        «Хорошо. На один день»

–        «Нет, это уж будет по-настоящему навсегда….это будет обручением…»

Я не помню что пробормотала в ответ. Мама пошутила:

–        «Как скоро…»

–        «Это по-новому…» улыбнулась я

–        «Не по-новому, а по моему» поправил Аг. «Это слишком долго приходить в гостиную в смокинге и прочее. Тем более это не тайно как-нибудь, а при благородном свидетеле»

Я не знаю: шутил ли он или это серьезно? А если серьезно, что я ему скажу? Я была совсем безразлична сначала, вчера, а позже вечером была слегка взволнована. Не признак ли это некоторого неравнодушия с моей стороны? Не знаю.

Сегодня, перебирая у себя в ящике, наткнулась на пачку писем от В.Н. и захлопнула ящик.

Я отношусь к нему, как к постороннему. И то, что было, было, мне кажется, очень давно. Я ни на что не надеюсь и считаю эту историю вполне ликвидированной. У меня о В.Н. недурное мнение. Я заметила, что у него есть некоторые недостатки. Я не разочарована в нем, потому что не была им очарована. Мое увлечение им основано исключительно на его предполагавшейся любви ко мне. Я заметила, то он тщеславен и это мне смешно и жалко то, что человек так носящийся со своим «я» подвержен таким унижающим недостаткам. У меня против него нет злобы или неудовольствия. Мы, просто не сошлись характерами. А то, что он так мучил мое душу в течении четырех месяцев, я прощаю ему. Даже нет, не прощаю, а, просто, не сержусь на него. Я сержусь только на людей, которых я люблю.

 

13-го сентября.

 

Сегодня я была довольна собой, закончив рассказ, начатый еще весной. За ужином шутила и смеялась, но пустой случай разбил во мне это довольство и даже больше – вызвал слезы и старую тоску.

Бабушка (она приезжала вчера к нам) сказала, рассказывая о церковной службе:

–        «Целый час воздвигали крест» (илл.006)

Я не расслышала и спросила: «Что?»

–        «Ничего». Я посмотрела на Александра и мы оба расхохотались

Отец сказал сухо: обращаясь к бабушке:

–        «Да, они ничего не понимают».

И когда я обернулась к нему, я увидела на его лице желчную злобу, всю его привязанность к обрядам и службам церковным. Но эта злоба на его лице убила мое хорошее настроение. Я снова хочу жить одна. Мне никого не нужно. Я никого не хочу видеть. Вот уже несколько дней я сижу дома по вечерам и меня никуда не тянет. С Агафоновым встречаться неловко, как я не стараюсь замаскировать неловкость. Я живу в пустоте, сознаю это и сознаю то, что мне нечем заполнить свою жизнь и не к чему стремиться. Хочу закрыть глаза, ничего не помнить, ничего не знать, ничего не видеть. Дальше от людей, дальше от жизни и шума.

Я плачу не имею сил сдержаться, боюсь, что иначе задохнусь. Значит, это не только больные нервы, потому что я, вот уже месяц, как лечусь

Жить так странно и так пусто…

Сегодня была на кладбище, курила и думала. (илл.032) У меня есть «своя могилка», у которой я люблю сидеть. Она совсем небольшая, бедная и заброшенная. На ней нет ни цветов, ни венков. Покривившийся и подгнивший деревянный крест, – не оттого ли он меня так влечет? Меня всегда отталкивает холодная пышность мраморных плит и памятников. Если я умру, пусть похоронят меня между высокими тополями, а надо мной пусть поставят деревянный крестик. Мне не нужно ни цветов, ни венков. Я хочу быть такой же незаметной и непонятной в смерти, какой была в жизни. Я хотела бы сейчас купить себе место на кладбище, посадить тополя, поставить между ними скамью и приходить к месту своего будущего успокоения и думать.

Какие странные мечты… Впрочем, нет, – чем они странны? Они были странны для Бэллы или для Раи, а для меня они не странны, наоборот.

Грустно мне. Я устала от неверия и этой вечной подозрительности. Хочу долго, долго быть одной. Чем я больше живу, одна, тем сильнее во мне стремление к одиночеству. А жизнь слишком вульгарная штука, чтобы она заслуживала серьезного внимания.

 

 

 

 

14-го сентября.

 

Сегодня опять вечером буду сидеть дома. Меня никуда не тянет. Займусь музыкой и переделкой рассказа, конченного вчера. Или буду читать. Я читаю теперь исключительно серьезные книги, вот уже вторую неделю. Это успокаивает меня. Не нужно романов. С ними связано слишком много все еще мучительных воспоминаний. Я думаю сейчас о том, сколько самых разнообразных впечатлений пережила я за эти две недели сентября.

Пожалуй, их было даже лишком много. Я немножко устала.

Из того, что предсказала мне Берже, есть одно: Александра я не встречу. Этого не может быть.

Может случиться многое, только не это. Я не могу его встретить.

 

Вечер. Небо такое нежное, палевое. У пожарных бал, и в раскрытое окно доносятся звуки гармоники. Я опять одна в доме.

Хочется отдохнуть, потому что я очень устала, хочется не двигаться. Позвонила бы Мозе и поговорила бы с ним, но… неловко.

И потом в самом ли деле я хочу его увидеть? Ведь это только то беспокойство, что живет во мне тянет меня позвонить ему, а в глубине души нет этого желания.

Вечный самоанализ.

Мне грустно и трудно.

 

15 сентября.

 

Я сознаю себя страшно усталой.

Так хочется отдохнуть и забыть все эти науки, математику и пр. премудрости, которые мы проходим в 8-м классе.

Так хочется долго, долго спать и ни о чем не думать, ничего не вспоминать, ничего не делать… Я мечтаю о полной неподвижности, о долгой бездеятельности и покое.

Но нет, снова гимназия и уроки и эта томительная болтовня.

Гимназия это для меня медленная нравственная смерть.

Я не могу заниматься.

Лунная ночь, ясная лунная ночь влечет и манит. Так хочется играть долго, долго или бродить по улицам до изнеможения. Я полна страстным томлением и тоской. И так не идет к красоте ночи тетрадка с математическими выкладками, что лежит передо мной. Но я должна взять себя в руки. Я должна вспомнить во что обошлась мне лунная ночь весной. Я не понимаю себя. Сейчас я хочу сказать:

–        «Ну что ж! Я готова заплатить чем угодно, но… пусть будет, как весной»…

Мне хочется рыдать и у меня нет слез, хочу пойти гулять, но теперь слишком поздно. Если бы я жила одна!..

Я хочу затворить окно, потому что лунной ночью по иному, чем обыкновенно, таинственно влекуще шумит город.

Лезут в голову глупые весенние мысли и я не могу даже сказать себе, убедить себя, что эти мысли глупы, оттого, что они кажутся мне прекрасными.

 

17-го сентября.

 

Сегодня лунная ночь такая яркая и тихая и для меня такая грустная. Сегодня должна была увидеть Мозу, но он не пришел. Я не верю ему, как не верю всем. Это последнее, неглубокое, но печальное разочарование – печальное оттого, что больше разочаровываться не в ком.

Мне даже становиться страшно порой, когда я думаю как я одинока. Нет у меня ни подруги, ни друга. Ни одного человека, с кем бы я могла поговорить. Для меня – никого нет. Я была сейчас в кино, была одна.

И это одиночество я сознавала, как рану. Было слишком тяжело, что всегда нужно лгать и притворяться с тривиальной улыбкой на устах. Всегда.

Я хочу, так страстно, всей душой хочу уехать в самую глухую деревню, где бы я не видела ни одного человеческого лица, не слышала этих лицемерных и лживых слов. Так хочется все бросить, уехать. Никого не видеть, ничего не слышать. Мне все надоело, мне все приелось и прискучило. Жить так тоскливо скучно и так холодно – пусто. Жить так тяжело и одиноко…

Если бы уйти, уйти от людей…

Быть может, я могла бы тогда воскресить свою душу? Ведь моя душа давно умерла. Она ушла из моего тела, оставив мне только больное сердце и холодный, но мечтательный ум, или я сама убила свою душу, чрезмерным и ранним горем?...

Я не знаю. Я ничего не знаю. Ни к чему не стремлюсь. Ничего не хочу. Ничего не вижу. Хочется закрыть глаза на мир, – на все, что твориться в нем.

 

19-го сентября

Я живу в такой холодной и такой тоскливой пустоте. Много смеюсь, много болтаю вздору, а в сущности так хочется закрыть глаза и молчать. В.Н. я все же могу забыть.

Я его давно не видела. И не оттого ли тихо, незаметно плачет во мне безнадежность?... не знаю.

В сущности, все взгляды справедливы, потому что все неправильно. Все можно доказать и в доказанном усомниться, как бы логичен не был путь доказательства.

В общем я не сознаю даже пустоты, в которой я живу, я, просто, примиряюсь, примирилась с этим сознанием, и оно не огорчает меня, – иначе я не могу жить. Все так просто, так мучительно ясно! Правильны все взгляды, даже самые нелепые, потому что кто знает то ли нелепо, что предполагаем нелепым мы или же то, что мы считаем правильным и естественным? Да и что такое нелепость?..

Слово, придуманное людьми в минуту величайшего раздражения и озлобления, потому что нет на свете ничего нелепого, ибо все и нелепо, и мудро.

 

Какие мы все жалкие, жалкие и ничтожные. Жить так больно! И ничего не хочется. Нет во мне ни одного желания

Пустышка… Во мне как в пустом сосуде мучительно звонко отзываются звуки внешнего мира. Если бы ничего не знать, ничего не видеть! Если бы уметь жить просто и ни над чем не задумываться… Ведь в этом же и есть счастье. И эта смертельная усталость, что гнетет и давит меня. Так хочу…

Я ничего не хочу. Я всему покорна и ничего не жду. Я вспоминаю прошлое и готова оплакивать каждое слово, сказанное мне весной. Я гоню от себя воспоминания, но они сами идут ко мне.

 

20-го сентября.

 

Утром встала свежая и бодрая (относительно). Но когда я шла в гимназию, я встретила нескольких барышень с офицерами, барышни-гимназистки. И стало так больно, что у меня нет никого, и не было, кто бы провожал меня в гимназию, ожидал бы меня и жаждал бы встречи со мной. Ну конечно!.. Я так некрасива, так неинтересна и скучна.

Но в гимназии я всегда ношу маску смеха так, даже перед самой собой я часто надеваю эту мимику, чтобы скрыть от самой себя, что все таки живет во мне еще память о В.Н. и нужно большое событие, чтобы я смогла забыть его. Но моя жизнь пуста и монотонна, а событий даже не предвидеться.

Вчера Моза, вероятно, он, звонил мне по телефону, но меня не было дома. Я улыбнулась, когда мне сказали об этом. Вечером потухло электричество, я сидела на качалке в зале, залитой лунными лучами и смотрела на луну. А на душе было так пусто и так спокойно – безнадежно, но ясно, бездумно и хорошо. На полу лежали голубые пятна и этот полумрак был таинствен и покоен.

А сегодня и сейчас я снова запуталась в своих отношениях к людям: В.Н., Моза, Агафонов, Александр.

Я слишком много времени отдаю обществу своих подруг, что для себя почти нет свободных минут. Но скоро снова засяду дома. Взволновал меня разговор с Раей, которой я сказала, после долгих колебаний, о моем «разговоре» с Аг. 10-го сентября. Я все жду встречи с Александром, надеюсь на нее, желаю ее и уверена, твердо уверена, что его никогда больше не увижу.

Сейчас перечла то, что написала сегодня и свои сожаления о том, что меня никто не любит. Почему я, когда писала что, совсем забыла об Агафонове и забываю всегда в таких случаях? Как все это странно, сложно и путано! Недавно я провела с ним мучительных пол часа. Я сидела в столовой, попросил меня побыть с ним; он читал газету, я уткнулась в книгу, мучительно ища темы для разговора. Когда мы остаемся с ним tete-a-tete, он старается держаться от меня возможно дальше, молчит и кусает губы. Он теряется передо мной, как мальчик, а ему 32-33 года.

Я делаю вид, что ничего не поняла из его слов, все забыла, но снова испытываю отчаянную неловкость в его присутствии.

А Моза стал для меня, как все.

Он много потерял в моих глазах. Но это уже не огорчает меня.

 

22-го сентября.

 

Это вечное, это глупое, томительное одиночество и эта тоска!

Меня гнетут звуки гармони, что слышатся из сквера и я плачу горько и безнадежно. Я спокойна, вполне спокойна, только спокойствием безнадежности, когда ничего не ждешь, ни на что не надеешься. Дни идут мучительно долгие и такие однообразные, что их и не отличить. В гимназии ношу маску смеха и веселья, и ношу ее с успехом. Домой прихожу утомленная и разбитая и головной болью и смертельной усталостью. Читаю, занимаюсь. Даже не думаю. Не помню, когда, вчера или позавчера меня выбрали делегаткой от нашей гимназии, но это меня даже мимолетно не обрадовало. Снова моя жизнь кажется мне только фикцией. Я не живу и даже не прозябаю. Я веду только механическое существование. Вчера я почувствовала, что совсем забыла В.Н. Лучше это или хуже, мне безразлично. Сегодня Моза звонил по телефону, извинился, что тогда не пришел, но он мне теперь чужой. Я испытываю острое желание громко зарыдать, но я стискиваю зубы, а из глаз катятся слезы. Вчера тоже плакала. Утром мне еще ничего, а вечером приходит эта усталость и страшная, но безразличная тоска.

Так идут дни… И это молодость?! Какая нелепая мысль. Ведь именно молодости-то во мне и не может быть.

Я потеряла способность сердится на людей. Это случилось еще весной. Слава Богу, кончились лунные ночи. Они так мучили меня и столько напоминали. Мне снятся все скверные сны и это тоже действует на мое настроение.

Я стала мало писать в дневнике, потому что писать нечего, да и некогда. Время проходит так нелепо, что ничего не делаешь и всегда занята.

А в окно льются все те же тоскливо безнадежные звуки гармоники.

 

24-го сентября.

 

Как томят меня эти яркие, солнечные осенние дни, когда небо так глубоко и безоблачно и так безнадежно!..

Я устала. Ничего не думать, ничего не чувствовать, вернее, не ощущать…

И, живешь, как во сне или в смерти. Я, пожалуй, установила душевное равновесие, но это равновесие очень грустно и основано на безнадежности. Накопилось так много тяжелого и мутного. Так хочется пожить растительной жизнью, просто и ясно. Но это только мечта. Отдыхать некогда. Еще томительно – долгой год гимназии, потом курсы и служба. А так хочется уйти от наук, от шума города, от своих наболевших, тоскливых мыслей…

Но об этом ничего не думать

 

25-го сентября

 

Сегодня день серый, дождливый и теплый. Вчера вечером я читала «Гнев Диониса» и столько забытых настроений всколыхнула во мне эта книга! Я опять думала о В.Н. мы оба слишком боялись слов, слишком много молчали и бежали откровенности. Это была ошибка. Но если бы сегодня пришло от него письмо и он просил бы меня вернуть прошлое, я сказала бы «да» без колебаний так мне хочется его ласкового слова и душевного, мягкого уюта.

Но я знаю, что письмо не придет. Но это нельзя надеяться и не стоит. Сегодня болтала с Агафоновым просто и банально. Как странно, что В.Н. всегда перечит мне и не теряет случая уколоть меня.

 

28-го сентября.

 

Думалось, что сегодня встречу Александра, отчего? – и сама не знаю. С утра надеялась, нет, не надеялась, а только была уверена во встрече.

А теперь даже думать об этом смешно и странно. Ведь с ним все и давно кончено.

Дни идут один за другим такие пустые и такие и унылые, иногда безмерно тоскливые. Писать не о чем: жить слишком пусто и скучно.

 

Говорят, ночью будет погром. На улицах тревожно. Шепотом сообщают жутко неподтвержденные факты. (илл.038)

А я… Я жду невероятно красивых и томительно нежных, неизведанных и незнакомых встреч, таинственных слов и тонко-очарованных улыбок.

На фоне ужаса и безобразия жду для себя проблески высшей одухотворенности жизни. Жду, уверенная. Что случится, - случится чудо и придет неведомое, раскрыв мутнеющие, тревожные и влекущие дали.

Мечты, всегда мечты о прекрасном, а жизнь безобразие и жуть мутная, липкая.

Все обыденное стало далеким и чуждым. А все невозможное, то, что стало звездами на безмерно ушедшем горизонте, – близко, чарующе и обыкновенно красиво.

 

30 сентября.

 

Вчера был хороший день для меня: я была уверена, что еще не все для меня потеряно, что еще есть для меня богатый мир моих интересных образов и вымыслов. 28-го я написала первый рассказ. Вчера был кружок: я, Ляля и Самарин. И я была, как в прошлом году, иногда осенью, – сильна и смела; много говорила и шутила. Я была уверена в своем уме. А сегодня… сегодня пришли старые мысли. Я снова ничтожество, ничего не умею, ни к чему не стремлюсь, ни к чему не способна.

Кончился этот месяц, когда я все таки ждала встретить Александра. Теперь я знаю, что это невозможно. Я хочу иногда увидеть его, но этого не будет. И он сам мне далек, не нужен и чужд.

Сегодня на улице вечером встретили Аг. Шел задумчивый и грустный с опущенной головой. Меня не заметил. Неужели он действительно хоть немножко увлечен мной?

Я сейчас так далека, так чужда любви и увлечениям, и все это, и сама любовь кажутся мне невозможными, несуществующими.

И вместо любви знаю я только вечную душевную боль и муку, и глупую тоску по неведомому.

Кончился и этот месяц…

Сегодня было последним днем.

Жизнь так пуста. И мне жить нечем, нравственных сил нет. Те, что были, истрачены еще весной.

Я сознаю эту страшную пустоту, в которой я живу, так примиряюсь с нею, что даже не ищу полноты и блеска. Жизнь так бедна впечатлениями, красками и радостями, жизнь так уныла и туманна, ноюще скучна, что хочется на все закрыть глаза. Ничего не видеть, не ощущать… Не вечное ли то блаженство, – покой? И не он ли один – счастье? Правда, безнадежное, грустное счастье, но все же счастье…

Telle est la vie…

 

 

5 октября.

 

Дни такие пустые и жизнь так убога, что писать совсем нечего.

Сегодня утром после разговора с мамой разнервничалась и кончилось, как обычно, слезами и валерьянкой.

Потом была в гимназии, а когда возвращалась встретила Женю Одарченко. Подошел ко мне, осторожно взял мои книги и сказал банальные и пустые, незначащие слова. Но заглянул в глаза с нежным вниманием и оттого стало не так безнадежно одиноко и что-то слабо осветило душу. Лицо у него некрасивое, худенькое, старообразно женское, но чувствуется в нем что-то хорошее, и ко мне – дружеское.

–        «Где вы были летом?» – «В Славянске». (илл.039)

–        «Хорошо провели время?» – «Так себе. Я все хандрила!». Ничего не ответил, только посмотрел на меня и уловил у глаз черту усталости.

В ответ на его слова (не помню какие) я сказала: – «У вас обо мне не то мнение… Я не такая, как вы думаете… Впрочем, это всегда бывает».

–        «Меня считают очень непроницательным, но я всегда вижу человека…»

Когда я, прощаясь, протянула руку за книгами, он посмотрел на меня не то удивленно не то разочаровано.

Милый и хороший мальчик или показавшийся мне таким, – не все ли равно?…

Неуловимо хорошая встреча, которая больше не повторится… На меня навеяло теплом от него, чем-то молодым, давно неизведанным забытым и светлым…

После обеда я зашла к ювелиру за своим браслетом. Вошла в мастерскую, рассеяно и быстро оглядела два женских лица и наклонилась над прилавком.

–        «Здравствуйте, Мария Николаевна», услышала я и даже не сразу сообразила, что это ко мне, голос чужой, незнакомый. – Оглянулась, – Моза.

Сказал несколько слов приветствия, спросил отчего я вчера не была на заседании делегатов средне-учебных заведений? Отвечая, я, как все близорукие люди, подошла к нему близко, посмотрела застенчиво опустила ресницы и снова подняла. Он смотрел на меня, улыбаясь, сияя большими глазами.

В воскресенье, 8-го октября у них в училище бал: позовет он меня или нет? Вчера была на концерте. Видела Конторовича Яшу и еще двух знакомых.

А сегодня две неожиданные встречи. Сегодня такой день. Нет, сегодня был такой день и кончился.

Тяжело говорить, ходить, думать и заниматься. И влекут закатные алые дали…

 

8-го октября.

 

Моза меня на бал не пригласил и по телефону после нашей встречи не позвонил.

Быть может он обижен на меня? Я помню, две недели тому назад позвонила ему, чтобы узнать состоится ли заседание? Переговорив об этом, он спросил меня: – «Вы сейчас дома?»

–        «Да. А потом пойду в кинематограф»

–        «В какой?» – «Не знаю» – «С кем?» – «С подругой».

Еще несколько незначительных слов и я дала отбой.

Если обиделся, то это меня мало трогает.

Кажется, неделю тому назад я говорила с В.Н. по телефону. Я позвонила ему, чтобы сообщить о дне и часе. Он, торопясь, точно боялся, что я сейчас же дам отбой, спросил меня как поживаю, о моем настроении и пр. Я ответила на все… – «Так себе»

–        «Мы с вами так давно не встречались. Я по вас так соскучился, а вы все отделываетесь общими фразами».

–        «Эту скуку легко можно было прекратить» – «Как?» – «Позвонить мне или зайти ко мне» – «Я все время был на охоте. А как ваши увлечения?» – «Какое?» – «Не какое, а какие… Это уже вам лучше знать» – «Я вас не понимаю» – «Мне рассказывал это один молодой человек, который недавно был вами увлечен». – «Я таких не знаю» – «Вы сегодня чрезвычайно скромны» – «Всегда».

Я прервала разговор.

Скоро будут лунные ночи и вернется тоска и в смертном томлении замечутся воскреснувшие мечты и надежды. А пока я живу тихо, спокойно. Много, нервно смеюсь, много говорю, – о чем и зачем не знаю, а в себе ношу темную пустоту.

 

Сегодня вернулось томление.

Я жду любви светозарной, многогранно пленительной и утонченной.

Я знаю, я верю, что придет эта любовь. Знаю и жду. Придет и осветит и зальет меня радужными лучами. Все, что было до сих пор ничтожно и жалко. А будет великое.

Я полюблю только того, кто, как я, томится по чуду и верит, и ждет его, кто, как я, тоскует предзакатными далями, кто сумел понять и оценить извивную линию рта, неуловимость огней, вспыхнувших в глазах неожиданно, сумеет оценить новый изящный туалет и красоту новой прически, кто сумеет понять очарование старинной книги, шла икона – чарующе прозвеневшую в тишине длительную ноту скрипки. Оригинальную утонченность сравнения и спелость новой мысли.

И… я простирала руки всюду ушедшему, и звала Александра, и по нем томилась.

Пусть только раз в три года я буду видеть его, но если бы я могла его встретить! Три года тоски, отчаяния и один наш день и еще три года томления и опять безумно счастливый день – встреча. Если бы могла его увидеть! Если бы он приехал! Он умный, он тонкий, он все поймет и оценит…

Пусть потом он уйдет и я ничего не буду знать и о нем – три года…

Но вот уже пошел четвертый год, а его нет… и не будет.

Но если бы пришел!..

 

9 октября.

 

Сегодня уже ничего не жду.

Раньше в безнадежности моей было тайное ожидание, а теперь и это ушло. Я спокойна и тверда.

Вчера была на заседании С.Д.Ср.Уч. заведений.[3] Видела Мозу. Поклонился. Я была с барышнями, он – с товарищами.

Я ушла раньше окончания. Горлин стал чужим и ненужным,  ночью, проснувшись, отчего то представилось: он держит мои руки и смотрит в мои глаза и спрашивает.

–        «Вы верите мне?...»

И ночью же я подумала: не нужно думать об этом.

Так пусто и бесприютно.

Хочется сказать: разве жизнь только в любви? И ответить хочется: – нет, есть еще много интересного и радостного и не в этом смысле жизни. Но знаю я, что это будет лицемерием. Кто хоть раз испытал любовь, тот будет вечно томиться по ней и тосковать, и звать ее. Все остальное только детали жизни, а суть – любовь. Я ищу забытья. Я ищу утонченности в стихах, в музыке Шопена и Бетховена, в красивых фразах и выражениях лица.

Недавно, когда я говорила с Лялей Фольтанской, она сказала:

–        «Вы такая тонкая…»

Какие это памятные страницы, 101, 102…В старой тетради на этих страницах я писала об объяснении В.Н.

Я вчера видела Аг. Как всегда пикировались. Отчего он такой реальный, размеренный, холодный и темпераментный?

В сумерки мы сидели втроем: мама я и он. Мама сказала:

–        «Я так люблю сумерки…»

А он отозвался банальной шуткой…

Жаль, что в нем так мало поэзии. А впрочем: почему жаль? Что мне до него? И всплыл образ В.Н. И по нем буду томиться сегодня, и к воспоминаниям об этом лете поплывут мои мысли и… в них потонут. Я живу воспоминаниями. Зачем я порвала все?

Но я ли порвала? Не он ли вел меня к этому? Все равно, все равно.

 

11-го октября.

 

Так спокойно и, так пусто. 11-е… В этот день я последний раз виделась с В.Н. в мае, а в июне он уехал из Славянска, чтобы потом, при встрече стать мне чужим и далеким. Любовь это только сон, приснившийся в весеннюю ночь… Была и ушла, измучив. И ничего не осталось. Если бы вернуть первые дни в Славянске…

 

12-го октября.

 

Только в воспоминаниях о весне моя жизнь! Только в них! Когда то я казалась себе хоть мгновениями, но казалась хорошенькой, а теперь знаю, что я некрасива. Страшно некрасива и неинтересна. Меня никто не любит, мною никто не интересуется. Я ненужная, бездарная, пустая, скучная. Я «нытик», как сказала Рая. Я неизящная, грубая, некрасивая и злая, и истеричная. Меня душат слезы и отчаяние. Все куда-то ушло…

Нет у меня ничего: ни души, ни мыслей, ни чувств, ни интересов. И завтра же я буду деланно веселой и оживленной, буду говорить о своих надеждах и планах, которых не существует.

Какая ирония судьбы!

Я хочу быть худенькой, а я толстая и плотная, я хочу иметь большие глаза, а они у меня маленькие и блеклые. Я тоскую по людям, ищу тонкость и благородство, а его ни у кого нет, да и настоящих людей тоже. На тот год я хочу служить и заниматься на курсах, а моя физическая слабость наверно не позволит мне этого. Сегодня даже Агафонов обращал больше внимания на Раю, чем на меня. Это меня не огорчает, как факт. Но значит я уже совсем не интересна и ничтожна. Значит, он не любит меня. Значит я совсем ничто.

Как тянет меня перечесть мой «роман», с Рыковым, как хочется ощутить радость и нежное спокойствие тех дней.

Мне ли мечтать об этом? О любви? Мне? Даже смешно и жалко. Мое будущее – быть старой девой, злой, недовольной и скучной, и некрасивой.

Что за безумная мысль! Разве кто-нибудь может любить меня? Жалкая глупая девчонка, погнавшаяся за мечтами, разочаровавшаяся и все-таки мечтающая все о том же. Глупая девчонка в припадке истории, мечтающая о поклонении. Жалкая, глупая, уродливая, скверная, ничтожная!..

 

14–го октября.

 

Пусто, грустно и скучно.

Вчера был дождливый день и я снова ждала чуда. Быть может ждала его под влиянием сна. Это был нежный и красивый сон и проснувшись не поверила, то видела его.

Сегодня, сейчас говорила с Рыковым по телефону и стало грустно и жаль ушедшего. Я ношу в себе эту тень промелькнувшей любви и ловлю ее грустно. За окном звонят колокола. Вечер тих, ясен и полон воспоминаниями… Так неуютно и холодно… А еще сегодня утром я думала о своей будущей жизни, уверенная, что она будет интересной и богатой впечатлениями. Как жаль, как жаль ушедшего… В особенности, когда его нечем заменить. Я живу так пусто, ровно и убого.

 

17-го октября.

 

Как странно, как странно и хорошо! Я не могу, не умею рассказать все по порядку, но верю, верю в любовь, быть может, люблю сама…

Сразу, с первой встречи… – Милый!.. Будет счастье, много счастья, звезды на небе, много звезд и огней. Это я поняла сегодня… Люблю его. Встретила 15-го на вечере во II-м реальном. Подошел, поклонился, пригласил танцевать. Кивнула головой. Танцевали. Говорил, много говорил, о чем? И сама не знаю. Кажется о том, что в прошлом году видел меня на двух вечерах и раз танцевал, а в … встречал, почти каждый день. Видел на «Кабирии». Сказал на какой остановке трамвая я сажусь. И сиял глазами. Говорил что-то постороннее, и глаза шептали о любви, и тлели в них переливные искорки и вспыхивали под массой белокурых волос, и путались фигуры танца.

Весь вечер был со мной. Говорил с Верой Кузиной, и смотрел на меня. Провожал меня домой с Шурой Нестойко. Переводил через улицу, взял под руку, но я освободила руку.

А я была холодна и безразлична. Смеялась, опускала глаза под его взглядами. Но была невнимательна, и безжалостна. Его зовут Юлий, Юлий Шмидт (немец).

 

18-го октября.

 

Вчера написалось все это под настроение. А вечером я уже думала, что эта история из области моей фантазии. И сегодня думаю тоже.

Что же из того, что он знал до знакомства. Ровно ничего.

Интересно одно: когда мы возвращались я спросила: – «А вы будете на концерте?» «Цыркина?» – «А вы будете?» спросил Юлий.

–        «Право не знаю. Может быть».

Сегодня я иду на концерт. Будет он или нет? – Конечно, нет. Зачем ему быть? Вчера была у Ляли. Познакомилась с ее братом. Довольно милый юноша и верю, хороший товарищ. Он провожал меня.

На вечере был Женя Одарченко.

Когда мы танцевали, случайно, оказались рядом. Спросил: – «А помните, Мурочка 14-го мая, Общество трудящихся женщин?» –«Да. А помните венгерку, Женя?». Я тогда танцевала с ним венгерку; вдруг стал на колено и поцеловал мою руку, а я ничего не сказала.

–        «Помню…» и посмотрел на меня. Он был с девицами и ко мне не подошел.

Странно, но я уверена, что Юлий будет на канцерте. Я иду одна. Я хотела пойти во что бы то ни стало и никто, как нарочно, не хотел. К лучшему или к худшему? – не знаю, не знаю.

Юлий мне безразличен, мне просто интересно узнать: будет или нет? В сущности, я спокойна и безразлична, как всегда. Если бы я встретила его 1 1/2 года тому назад, я влюбилась, тогда это был мой тип. А сейчас он не достаточно тонок для меня и уж слишком пылкий юноша. Лялин брат лучше.

 

Не был на концерте. Не пришел. Огорчена? – Нет. Безразличен стал, не нужен и чужд. Обыкновенный юноша и только. Была минута – хотела видеть, хотела заглянуть в глаза и увидеть огни, а сейчас – чужд стал. Все равно.

Перед концертом перечла в дневнике о Мозе и захотелось увидеть его, вспомнить то красивое, что было летом. Ведь это было красиво и тонко. Жаль, что мы встретились после этого. Лучше, если бы мы не увиделись.

Дни стоят ясные, солнечные с небом безоблачным. И хочется грустных, осенних сумерек, серого неба и увядающей скорби… Хочется дождливой погоды и душевного уюта и покоя примирения… Хочется много написать, а о чем и сама не знаю…

 

19-го октября.

 

Сегодня день прошел весело.

В гимназии шутила, смеялась, кокетничала. Женя Левада прислала мне записку: «С некоторых пор я очень полюбила тебя». А мне нравится в ней ее тонкость, ее милая, кошачья грация веселость и то, что недавно она ответила мне: – «Я живу большим и красивым». Она целует меня. Сегодня подошла, обняла и сказала: – «Я хочу поцеловать твой локон»…

После обеда была Рая, в потом Вера Кузина. С ней сидели мы в сумерках, когда ушла Рая. Я прочла ей свои рассказы, а она держала у себя на коленях кота и он мурлыкал.

Потом шалили. Я была весела, дурачилась и кокетливо смеялась. А она смотрела и ловила мои движения…

Пошли гулять, купили каштанов и ели.

–        «В тебе хорошо то, что ты умеешь понимать красоту»… сказала Вера.

А попрощавшись с ней, я поняла, что в сущности я целый день я со всеми играла была артисткой, была бессознательной, но моя веселость –, веселость, сцены. И я сознала себя усталой, спокойной и ко всему безразличной. Мне никого и ничего не нужно и я ничего не хочу.

Я думаю, позвонить Мозе. Он тонкий. Все поймет и оценит. Из всех мужчин, которых я знала был только Александр и Моза, только двое, а я знала многих. Я не знаю даже хочу ли я его видеть, – мне это безразлично, как и все, о я знаю, что так нужно. И на днях позвоню.

На воскресенье у нас назначено заседание кружка. Придет В.Н. Сегодня я говорила с ним. Я была весела, он – тоже. И когда повесила трубку, даже не стало жаль того, что ушло, даже не вздохнула. Недавно в разговоре он спросил меня:

–        «Отчего вы на меня сердитесь?» – «Не имею оснований, это вы –…» – «Тоже не имею оснований…»

 

20 октября.

 

День воспоминаний…

20 апреля – лунная ночь, Миша, литературно-художественный кружок, стихи…

20-го июня, – мысли о любви, курортный парк… А сегодня день был пустой. Даже сказать о нем нечего.

Юлия больше не встречу, или встречу месяца через два, через три.

И от этого не грустно. В общем безразлично. Мне уже скучно, когда я думаю о нем. Скучно. И В.Н. стал также безразличен, как первый встречный и когда думаю о нем – тоже скучно. Душа пуста. Не задрожит, не затрепещет, не взволнуется. Просто, спокойно и скучно. Где-то бывало, что-то говорю, о чем-то спорю, – зачем?

 

21-го октября.

 

Наше заседание на 22-е отменено. Сегодня ходила гулять и встретила Мозу; поклонился, улыбнулся. Я кивнула небрежно и прошла дальше. А потом шла и ждала, что он нагонит меня. Он стоял со своим знакомым на углу и я думала, что он оставит его и пойдет за мной.

Зашла в церковь; постояла, посмотрела, подышала ладаном, но в душе лежала знакомая тяжесть. И ушла. (илл.059)

Были сумерки зимние, предпраздничные, плыли в воздухе звуки колоколов и так хотелось проникновенных, вдумчивых тихих слов, и длинная аллея в огороде навевала хорошую грусть…

А завтра люди, слова, шум и смех…

И когда пришла домой и легла отдохнуть захотелось быть больной, читать на свободе хорошие книги и ни о чем не думать. Так надоела и утомила сложность и запутанность, что хочется хоть чужого искреннего, молодого смеха и чистых глаз, и простых понятий и переживаний. Уюта, покоя, тепла… чьих-то заботливых, не мужских, – женских взглядов, нежной участливости и молчания у камина. Так хочется весны, солнца, теплого солнца и много, много цветов. И еще покоя.

А все же жизнь пуста и так скучна, так скучно. Не ничего яркого, – все туманное, мелкое, расплывчатое.

Чего я хочу? Эти глаза мужские влекут меня? – Я ничего не хочу и ко всем безразлична и только увлекаюсь на мгновения своими мечтами, о любви, а потом и они уходят.

 

24-го октября.

 

В воскресенье была в театре. У входа видела Юлия. Стоял задумчивый и грустный, но меня не узнал: слишком низко была надвинута моя шляпа. Придя домой, я играла романсы Шуберта, нежные и скучные. Красиво было настроение вечера: не то грустно изыскано кокетливое, не то спокойное и мечтательное. Не знаю. Вчера сдала физику (зачет) и была вечером у Ляли. Она нездорова и в гимназию не будет ходить. А сегодня пошла в гимназию, видела Агафонова. Был как всегда. Ну а еще что?

–        Больше ничего, совсем ничего

Как уже давно, – пусто и скучно, только скучно.

–        Осенний, надоедливый туман…

 

25-го октября.

 

Сегодня день холодный, осенний. С утра не перестает дождь.

Ходила в библиотеку, прошлась по улицам. Определенны были пятна фонарей в тумане. И захотелось увидеть не то Мозу, не то Юлия. Скорее – Мозу.

Вчера я позвонила ему:

–        «Узнаете?» – «Узнаю. Здравствуйте Мария Николаевна» – «Не ужели – узнаете?»

–        «Представьте себе» – «А вы знаете почему я вам позвонила?» – «Почему?»

–        «Мне нужно узнать о дне заседания. Это прямо как: я никак не могу туда попасть» – «В воскресенье, в 10 часов» а вы знаете я ждал, что вы мне позвоните.

–        Отчего? – «не знаю, не знаю. Не имея никаких оснований, я знал, что вы мне позвоните»

–        Ну что у вас слышно? – «Ничего»

–        «Хорошо?» – «Не особенно, хотя последнее время ничего. А вы?» – «Занимаюсь общественными делами» – «И у вас это идет успешно?» – «Очень» – «Желаю вам и впредь того же» – «Мерси»

–        А если я приду на заседание, меня там не побьют? Спросила я, намекая на скандал в совете делегатов.

–        «Будьте спокойны. Я вас возьму под свою защиту…» Еще два три слова и я дала отбой. Но право же он хороший…

Я стала спокойной, безразличной и ровной. Не совершу глупости.

И так спокойна, что даже не жаль безвозвратно ушедшего времени, когда с нервным пылом совершались нелепости. Сейчас вспомнилось, как Юлий спросил меня на вечере (в разговоре):

–        «Так где же у вас душа?»

–        «Умерла», засмеялась я. И он не заподозрил, что в этих словах скрывается истинна.

Сейчас перечла то, что написала в этой тетради и стало странно: показалось, что все это писала не я. Так далеки от меня герои этих записок, о которых я так много писала и кажется нелепым то, что я о них писала.

Нет слов, чтобы выразить мое бездушное спокойствие и пустоту.

 

27-го октября.

 

Вчера была у Ляли. На воскресенье у нас назначено заседание кружка. Она говорила мне о своем разговоре по телефону с В.Н.

–        «Он был со мной чрезвычайно мил и любезен. Сказал, что желает меня слышать, что я больна», она продолжала говорить, улыбаясь, заинтересованная.

–        «Ах, оставьте вы вашего Рыкова» вскрикнула я (или мне показалось, что я вскрикнула, а на самом деле, я сказала это как всегда спокойно и утончено?) «Мне неприятно слышать о нем…»

Мне было мучительно больно, но она не знала этого, как не знала моего «романа» с В.Н.

–        «Так может не нужно его в кружке?»

–        «Нет, отчего же…» сказала ровно и спокойно.

Я осталась у нее ночевать. И когда легла, опять заплакала, что-то в моей душе, и медленно, но непреклонно и неотвратимо поглотили воспоминания моих самых лучших, самых нежных и счастливых дней. Славянск… сосновый бор…

И над нами звездное небо… и много взглядов проникновенных, и прельщающих покорность очарованию… (илл.025)

Навсегда, навсегда ушло…не вернется. Даже на мгновение… А если бы, нет, нет, никогда…

 

Чувствую себя ничтожеством, таким ничтожеством!.. Ляля много и недурно, даже хорошо пишет, В.П. тоже много пишет, а я бездарная, ненужная, неинтересная и скучная.

Я мечтаю поступить в «Союз искусств», чтобы заняться балетом и гимнастикой. Мама настаивает на живописи. Но ведь у меня же нет никаких, совсем никаких талантов, даже , даже способностей нет.

И вчера у Ляли мучили меня эти мысли, и сегодня.

Стало тоскливо… Сама не знаю отчего. Дни такие томительно-длинные…

И то, что было вчера, кажется далеким и чужим. И я сама себе чужая. Говорят, я похожа на калеку.

Небо в сумерках было сегодня такое странное, настороженное и ожидающее. Вчера Ляля сказала:

–        «Это хорошо, что вы сейчас не пишете. Это значит, что вы скоро опять будете писать и еще лучше, чем писали»…

А я думаю, что никогда не буду писать больше. Зачем, зачем мне писать. Только тратить время. Ведь я не умею, ничего не умею и не могу.

Глупости, нервы… – нет, нет, не глупости. Как все это тяжело?

А была счастлива когда-то и даже не поняла этого… – Отчего не поняла? Отчего?..

 

 

 

28-го октября.

 

Ревность… Самая последняя и самая горькая боль в любви. Пришла и унизила сегодня утром. Я ревную В.Н. к Ляле. Знаю, он будет с ней любезен и мил. Знаю, что сегодня они идут вместе, вдвоем на какое-то заседание. Так больно было утром. А сейчас уже примирилась с этим. Но знаю снова вспыхнет обида ревности завтра, завтра у меня на заседании…

В гимназии сегодня ко мне подошла одна из (4-го, 3-го класса) и спросила:

–        «Как ваша фамилия?»

–        «Вишневская» я не удивилась этому, привыкла

–        «Вы знакомы с моим братом?»

Я знала, Юлий говорил мне, что у нас в гимназии учатся его двоюродные сестры.

–        «Да…» она пошла от меня. Я крикнула ей в вдогонку:

–        «Шмит?»

–        «Да…»

Больше ничего. Странная девочка. Или это он просил спросить мою фамилию? Не знаю, не знаю… Оборачивалась? – Нет, спокойна, безразлична.

Любовь от меня слишком далеко и я не верю в нее.

Сейчас я подумала, что потом, когда через месяц, два стану перечитывать свой дневник я много не пойму и покажется, что здесь много противоречий, но это следует объяснить только моим неумением передавать настроение и полученные впечатления, не говоря уже о мыслях.

Сегодня уезжает в Ростов мама. (илл.003) У меня заболел дядя, вернее, он умирает. Она вернется только 3-го. Я глупо, по детски рада тому, что она уедет, а Рая будет ночевать у меня эти дни.

Меня удивляет моя внешняя шаловливость и веселость. И делая шалости я по долгу говорю глупости, как ношу маску.

Меня считают многие живым, веселым ребенком. Как обманчива внешность!

 

29-го октября.

 

Сегодня было заседание. В голове у меня сумбур. Первым пришел В.Н. спросил:

–        «Ну, как же вы живете?»

–        «О, я весела, жизнерадостна, довольна жизнью, смеюсь, говорю…»

–        «Слова, слова, М.Н. я вас достаточно знаю, чтобы знать это». Я сказала:

–        «А вы меня совсем забыли?» – «О, я был бы рад вас видеть, но вы так нелюбезно говорили со мной, как-то, что я не решился!»

–        «наоборот, я с вами очень любезна»

–        «Вы так любезны, что если бы я был послабее, я мог бы плакать от ваших любезностей и жестоко страдать…»

–        «Помилуйте, В.Н., из-за меня?»

–        «Из-за вас, только из-за вас, М.Н.»

Мы смотрели друг другу в глаза. Его взгляд был тяжелый, безнадежный. А справа от меня сидел Чулков. Потом я спросила, откинувшись на спинку дивана.

–«А вы как живете? Новое увлечение у вас?»

–        «Плохо, плохо. Хандрю, скучаю, тоскую, а увлечения у меня только старые…»

Посмотрел на меня.

Написала это и показалось, что когда-то давно, я уже это писала, видела написанным. Как-то пошутил над тем, что я кутаюсь в меховую кофту.

–        «Что ж с вами зимой будет?»

Я вскочила, сняла ее и побежала повесить в переднюю. Он пошел за мной, но не догнал.

–        «А вы все по-прежнему летаете?» – намекнул он на дни, проведенные в Славянске.

–        «Да, конечно…»

Но через несколько минут пошел и принес мне кофту и упросил ее надеть. Я взяла его тетрадь со стихами.

–        «Там есть одно, написанное для вас»

–        «Какое?»

–        «Этого не скажу, догадайтесь»

Было три подходящих, – но какое, какое?

Одно он прочел после заседаний. Описывает себя больным и просит любимую девушку хоть немного побыть с ним.

Но это ли?

Часто останавливал на мне взгляд. Я пригласила его прийти ко мне во вторник. Сегодня я была оживлена, много и неглупо говорила, а Ляля молчала. Однажды, когда я смотрела на него, мелькнула мысль: – «А ведь он интересный». Неужели, неужели возможно возвращение? Нет, нет, не верю. Не нужно верить. «Мечтам и годам нет возврата»…

И счастью тоже…

 

30-го октября.

 

Сегодня мне страшно хочется позвонить В.Н. Зачем? Сама не знаю. Даже благовидного предлога нет. Но нужно взять себя в руки. Глупо! Что я ему скажу? Не нужно, не нужно. Не удержалась и перечла его письма. А ведь вчера он был ко мне внимателен. Ко мне, а не к Ляле.

Придет ли завтра? Думаю, да. А если нет? Но я уверена, что да. Сегодня иду в оперетту на «Прекрасную Елену». В субботу была на концерте. Я нашла Чулкова не глупым и по содержанию относительно интересным. Я хочу, чтобы он ухаживал за мной. Хочу. Каприз взбалмошной девицы. Но это все равно. Я хочу и быть может так будет. Нужно верить, быть сильной, искать новых путей.

А сейчас мне пришло в голову, что ведь в сущности у меня с Мозой была любовь без романа. Красивая, но поверхностная любовь. Не увлечение, а намек на любовь. Опять любовь, любовь и любовь. Я хочу увидеть Шмита.

Какой сумбур! Столько капризов! А Аг?.. Мне неловко с нм. А он раза два, после «предложения» назвал меня своей невестой. Что за странный тип!

 

31-го октября.

 

Вчера не позвонила к Рыкову. К вечеру желание уже забылось. Потом пошла в оперетту, и думала… думала о Мозе. В.Н. стушевался. Быть может, я, просто, заставила себя думать о нем. А сегодня… сегодня он позвонил мне. Предлог, или не предлог? – спросил в котором часу ему прийти ко мне.

–        «Я помню» сказал он, вы сказали, чтобы я что-нибудь принес?

–        «Да» – «А у вас есть что-нибудь новое?»

–        «Да, два рассказа и две миниатюры»

–        «Тогда я ничего не принесу» – «Отчего?»

–        «Не стоит» – «Тогда я тоже не буду читать»

–        «Ну, нет, я этому воспротивлюсь»

–        «Не буду. У меня теперь тоже твердый темперамент» – «С каких пор?»

–        «С некоторого времени»

–        «А я думал, что он у вас всегда был таковым»

–        «Да, а теперь еще тверже. Я хочу добиться того, чтобы никогда и ни о чем не жалеть»

–        «Это классическая фраза. Ею можно воспользоваться, для  «сильного человека» (рассказ, который напишут все члены кружка)

–        «Вот, я предлагаю вам воспользоваться»

–        «Я так и сделаю»

–        «А знаете, В.Н. почему я отзываясь о Лялином рассказе (история с платком в 1916 г.) сказала девица, а не девушка? Помните ваше возмущение? Хотите знать – отчего? Сохраните в тайне?»

–        «Конечно»

–        «Это эпизод из моей жизни»

–        «Из вашей жизни?» – «Да… Вы удивлены?»

–        «Нет, я всегда знал, что вы мечтательны»

–        «А теперь я хочу избавиться от этого»

–        «Зачем? Тогда совсем ничего не останется в жизни» – «Ну что же будет очень скучно, примусь за исполнение своих капризов и они будут исполняться всегда» – «Трудно»

–        «Но я буду сильной надеюсь. Но это будет только тогда, когда жить станет слишком скучно».

–        «А сейчас не скучно?» – «О, нет, весело»

–        «Вы так разочарованы жизнью»

–        «О, наоборот, я очарована жизнью и всем»

–        «Простите, но я достаточно знаю вас, чтобы не поверить этому. Зачем мы всегда говорим неправду друг другу?» Я засмеялась.

–        «Вероятно, привыкли»

–        «Но зачем говорить лишний раз?»

–        «А когда я вам еще говорила неправду?»

–        «Зачем?»

–        «Мне интересно»

–        «Это настолько серьезно, чтобы … больше, чем интересно?..»

–        «Только интересно, ну хорошо, мне больше не интересно».

–        «На этом пресловутом курорте…»

–        «Вы может быть напомните мне тему нашего разговора?» спросила я

–        «Зачем? Подумайте, ведь у вас такая прекрасная память»

–        «Я могу сказать то, что я думаю?»

–        «Если вы хотите…»

–        «Вы говорите сейчас о нашем разговоре о Борисе?» – «Да»

–        «Я даже теперь могу сказать вам, что я тогда говорила правду»

–        «Не верится»

–        «Жаль, что у меня нет доказательств, а то…» – «Что?»

–        «Вы увидели бы тогда, что ошибаетесь»

–        «Тем лучше»

–        «Единственным средством, остается это показать мой дневник, где я пишу все»

–        «Я в своем дневнике тоже пишу все, но иногда забываю какую-нибудь мелочь»

–        «Те вещи не были бы для меня мелочью»

–        «Какие те вещи?»

–        «То, что говорил вам обо мне Борис»

–        «А…»

–        «Подумайте и увидите, что я говорю правду…»

–        «Я может быть, думаю об этом гораздо больше, чем вы предлагаете»

–        «Ну, желаю вам всего лучшего» сказала я

Я услышала смех.

–        «Чему вы смеетесь?»

–        «Я вспомнил сейчас о маленьком обещании, данном вами мне случайно. Прочтите свои стихи»

–        «Это слишком трудно напомнить. Все, что угодно, только не это».

–        «Тогда я потребую компенсации»

–        «Хорошо» – «Вы поднимаете перчатку?»

–        «Да»

Помню, еще в начале разговора я спросила его:

–        «Мне очень интересно узнать»

–        «Интересно? Если для вас, то и для меня»

–        «Помните, когда я взяла у вас тетрадь, вы сказали, что там есть одно, написанное мне. Я хочу узнать какое?»

–        «О, зачем?..» – «Мне интересно»

–        «Интересно?»

–        «Мне больше, чем интересно?»

–        «Да. Какое? То, что вы читали?»

–        «Нет. Там есть два других»

–        «К NN?»

–        «Нет, когда я это говорил, я имел в виду другое. А вы сами не узнали?»

–        «Вы исполните то, о чем я попрошу?»

–        «С удовольствием»

–        «Принесите мне сегодня вашу тетрадь, ту самую. Хорошо?»

–        «Хорошо» – «Не забудете?» застеснялась я.

–        «Нет»

Странно все это. Но ведь объяснение еще не совсем конечно. А какова будет «компенсация?»

Но не страшно и не жду ничего. Вернее, не надеюсь. – К чему? Вернется прошлое, – хорошо, нет, – безразлично. А если да?.. Если вернется?

А когда кончила разговор, мелькнула мысль:

«У меня создалась мечта о счастье, мелькнувшем передо мной в июне. И этим разговором разбилась мечта…»

 

Не пришел ни он, ни Ляля.

Говорила с ним по телефону. В городе беспорядки и он не может прийти арестован родными.

Огорчена? – Нет. – Стоит ли? – Конечно нет. Рая сейчас хорошо играет Бетховена и Шопена.

–        «Может быть вы зайдете ко мне как-нибудь? Тогда позвоните!»

–        «Если разрешите, с удовольствием. Мне страшно досадно, что не могу вас видеть»

А я уверена, что пока он зайдет ко мне, он опять станет мне совсем безразличен. Нет, прошлое не вернется, а если вернется, то только тогда, когда придет новое, властное, красивое. Быть может Шмит, быть может Моза, Аг. и кто-нибудь новый.

Разве для этого нужно много времени? Но если бы сегодня, сегодня он пришел тогда вернулась бы моя любовь к нему. И была бы новой, более внимательно, более нежной и не такой истеричной и больной, как раньше.

Если бы он сидел вот тут у моего стола, мне было бы так хорошо сейчас.

Но нужно быть сильной и ни о чем никогда не жалеть. Хотя воспоминания томят меня. Такое тонкое, притягивающее и такое горькое обаяние в них…

И захотелось маняще, волнующе и так тоскливо, и так настойчиво захотелось его любви, безвозвратно ушедших встреч, захотелось его нежности и его ласковых, милых слов, простых и волнующих. Или это томит меня музыка Шопена?

А ведь сегодня последний день месяца и завтра будет новый месяц, быть может новые чувства, волнения и по новому затоскует душа.

Если бы… Если бы он пришел сегодня. И вдруг потянуло назвать его не так холодно - официально, как обыкновенно, а просто и тонко и сказать много искренних слов и растопить стену холодности, вставшую между нами, из-за какого-то недоразумения такого сейчас тяжкого и обидного.

–        «Витя… Витуся… милый, хороший не нужно, не нужно… Ведь прошлое вернется, вернется, да, вернется? Ну, хоть на мгновение?» Скользящая мечта о счастье пусть промелькнет по моему лицу…Витя…»

А завтра буду спокойна, холодна и серьезна.

 

1 ноября

Новый месяц, что он не внесет в мою жизнь разнообразия и новизны. Как долги были эти последние месяцы. Кажется, что прошлого много, много нет. Я утомлена.

И гнетет меня тихая, тихая и тяжелая, как сон больного, усталость.

Думаю, что В.Н. не позвонит мне и не придет. А я все-таки хотела бы видеть его. Вчера написала ему письмо, но оставила его у себя в столе. Сегодня оно показалось сентиментальной глупостью. А сейчас так грустно, так утомленно грустно… Рая сегодня ушла к себе. Я одна. Совсем, совсем одна… Как мучительно…

Но чего мне ждать? На что надеяться? Не на что.

 

Что-то нездоровится.

Давит тяжесть, в теле больная расслабленность. Может быть серьезно заболею.

–        Ну что же? Не все ли равно?

Кто станет обо мне плакать? Мама еще не приехала и не приедет верю и завтра.

Так пусто, так одиноко, так тяжко и грустно…

Где же молодость? Где же жизнь?

И где эта пресловутая радость жизни?

Заболеть, ничего не помнить, ничего, совсем ничего не знать…

 

2-го ноября.

 

Сегодня не была в гимназии. Что-то не здоровится.

Утром учила психологию и отчего то всплыло в памяти 2-е мая. Сколько радости. Все ушло безвозвратно. Сегодня говорила по телефону. Болен. Прийти не может.

Как-то сказал:

–        «Вы такая злая…»

–        «По отношению к вам я всегда чрезвычайно добра»

–        «Почему?» – «Не знаю!» – «Почему?» настойчиво задрожал голос. – «Разве это так важно?» застеснялась я и бросила: – «Пока до-свиданье». Засмеялся.

–        «Чему вы?» – «Весело стало».

–        «Нет, серьезно, отчего?» – «Не знаю»

–        «Это увертка» – «Такая же как ваша»

–        «Отчего? Я вам объясняла это: у меня слишком доброе сердце» – «У вас, просто, не хватает смелости объяснить вашу фразу». Я промолчала.

Ушло, ушло, все ушло.

Стало грустно до слез.

 

3-го ноября.

 

В гимназию не пошла. Вчера плакала от головной боли. Сегодня – больная усталость. Снился Моза. Сон под пятницу. Это уже второй раз на этой неделе. Как странно. С тех пор, как «кончился» роман с В.Н. я не могу забыть его, хотя время от времени, на день, на час, увлекаюсь кем-нибудь, увлекаюсь Шмитом, Мозой, Одарченко и т.д.

Много их, много.

Так мало жила и так много видела людей… И устала, устала…

Хорошо, что я больна. Никого не хочу видеть.

 

Была Ляля. Поговорили, посмеялись. Сказала: – «Я говорила с Рыковым о вас. И он мне собирался все рассказать, но потом сказал: – «Нет, лучше не надо. Вы все таки ее подруга. Я не был в нее влюблен, а… и романа никакого не было». Я ему сказала, что он нетактичен относительно вас, изменившись так. Он мне ответил, что нисколько не изменился, – никогда не был в вас влюблен, а…» и не окончил. Я ему напомнила о той гримасе, которая у него была, когда вы как-то весной собирались в парк и вы пригласили меня. Он сказал, что не помнит этого».

Стало больно, так больно…

Создала себе мечту о счастье, но она ушла, она разбита этими словами. Ведь если он не любил меня, то я не любила его, не была счастлива. Больно… Но так лучше, лучше. Несколько минут острой, захватывающей боли и все кончилось… Нет, еще кончится…

Он сказал, да, он сказал, что ему совсем не нравится, как я пишу. Он плохо отзывается обо мне. У него нет того благородства, которым увлеклась в нем. Всегда, всегда только мечты! И всегда только разочарование!..

Сумасшедшая, жалкая, ненормальная девчонка… Прощайте, навсегда мечты! Больно, так больно, остро…

Но кто же остался у меня? Кто? Моза далек и чужд и враждебно холоден. В.Н. потерял цену даже в прошлом. Шмит? – нелепость. Бросил мельком пылкий взгляд и я уже готова поверить. Глупо, смешно и жалко. Аг? – Тоже чепуха. Разве тот, что любит, молчит? А он молчит и молчит уже второй год. Одарченко? Еще менее. Кто же? – Никого. Никого.

Пожалуй Леонид Арсеньевич хорошо относился ко мне, но и он считал меня ненормальной.

Готова была сорваться фраза: но буду работать и покажу, что такое я? Но разве я, а сама не знаю, что я только душевно больная, жалкая девица?

Разве я сама не знаю, что такое я? Зачем же еще лгать? Ведь лгать было и так уже слишком много, лгать перед самой собой.

Пишу и ощущаю гаденько самодовольство. Вот, де я как унижена.

Пошло, глупо и жалко.

Нет, я не талантлива, оттого что талант не позволит так унизить себя.

Это хорошо то, что сказала Ляля. Я начну игру с В.Н. Буду высмеивать каждый жест, каждое движение и жестоко осмею прошлое. Через неделю мы увидимся. Посмотрим! Он поплатится за этот намек Ляле о том, что он из жалости ко мне бывал со мною. Я считаю гордость предрассудком, но в таких случаях умею быть горда.

Несколько моментов жгучей боли и я спокойна, тверда, безразлична и самоуверенна. – Маска…

 

4-го ноября. 

 

Сегодня спокойна и не жжет острая боль. – Кончено.

Перечитывала свои «произведения».

Все это бедно по замыслу и чрезвычайно убого в исполнении. Коробит скверное построение фраз, неточность выражений. Быть может напишу на днях рассказ для нашего кружка Я бодра. О вчерашнем забыла. Нет, не совсем, но спокойна и бодра, – это главное. Я не верю его словам, не верю тому, что это все, как он намекнул Ляле было основано только на жалости ко мне. Сначала, нет, а потом… потом я, действительно, совершила ряд глупостей.

Была ли это жалость, когда он на коленях целовал мои руки в Славянске? Была ли это жалость, когда он накануне отъезда из Славянска, целовал мои ноги? Или и тут лгал, и ломался? Ломается перед Лялей на мой счет так же, как раньше ломался передо мной за счет Лидуси.

Впрочем об этом не стоит.

Одно можно сказать: глупый, тщеславный мальчишка, в своей самоуверенности даже не замечающий своей глупости. Лет через пятнадцать, он станет, быть может, интересным, умным и даже тонким, но сейчас только мальчишка.

 

Так медленно, так медленно идут часы. Надоело читать; для того, чтобы писать, я слишком устала. Играть тоже прискучило, – играла целый день.

Тихо, тихо в доме.

Откуда-то выплыла фраза: «моей любви безумная поэма…» Любви? Какой любви? Разве есть любовь? Кто сказал это? Какой жестокий и наглый хам бросил эти слова с призрением? Кто создал этот дикий, безумный бред? Кто выдумал эту любовь? Смешно! Смешно и жалко . Так много пишут о ней, так много говорят и спорят и никогда и ни до чего не договариваются. Жалкие люди.

… «моей любви безумная поэма…»

Тихо, тихо. Звонят колокола. Завтра – воскресенье. (илл.040)

 

5-го ноября.

 

Утром позвонил Моза. Сказал, что в 11 ч. заседание. Пошла. В раздевалке подошел. Я проходила мимо.

–        «Мария Николаевна… поговорим…»

Я остановилась. Сказал мне несколько слов (деловых), потом спросил:

–        «А вы как?» – «Была больна, и нарочно больна. У меня была большая неприятность. Когда я узнала, я открыла окно и высунулась. Несколько дней проболела, но жаль, что не заболела совсем…» – «А что вы хотели в итоге? Не скрывайте?..» и посмотрел на меня, улыбаясь грустно.

–        «Вы угадали… А вы как поживаете?»

–        «Никак. Работаю много» – «А ваше настроение?» – «Его совсем нет. Так какая-то слизь…» – «У вас утомительный вид»

Лицо у него похудело, глаза грустные, в темных синих кругах, грустные и утомленные. Лицо стало такое милое и более одухотворенное.

Позже опять подошел ко мне. Сели.

–        «О чем вы грустите?»

–        «Мне жаль, что я совершенно перестал владеть собой. Одна вывела меня из равновесия…» Опустил голову на руки.

Я улыбнулась: – «Не собираетесь жениться?» – «Нет еще».

Как-то сказала: – «А мне было страшно неприятно на этой неделе» – «В чем дело? Если не секрет…» – «Слишком длинно» – «Секрет?» – «Нет, но слишком, слишком длинная история. Мне интересно было бы узнать ваше мнение, но долго»

– «Вы знаете, когда у меня будет свободный вечер, я позвоню вам и поговорим. Хорошо?» – «Хорошо»

Говорили, много, обо всем.

–        «А как ваши личные дела?»

Улыбнулся: – «Секрет». – «Ото всех?»

–        «Когда это можно будет сказать, вы первая узнаете об этом…» посмотрел странно. Опять подошел, когда я стояла в проходе.

–        «Вы знаете, вы мне упорно снились в эту неделю» – «Да что вы говорите?..» – «Правда». – «Расскажите». Я рассказала ему один сон.

–        Прощаясь, пожимая мою руку, спросил:

–        «Хорошо. Только может быть дома не застанете». – «Ничего, второй раз позвоню. Я не ленивый» – «Надеюсь»

Снова стал хорошим и близким.

Спросил как-то:

–        «А отчего мы с вами не встречались?»

–        «Право, не знаю»

–        «В первое время я надеялся, что вы мне позвоните, – помните я вам говорил?»

Завтра иду в оперетту. Вера Кузина говорила, что Шмит взял билеты на завтра. Ну и что? Больше ничего. Не обрадовало и не огорчило. Скорее, – если будет, можно позабавиться. Ведь мне нужно забыться. Пускай, он будет. Я так хочу. Странная женщина».

Моза очень понравился мне сегодня. Отчего то стал милым, маленьким мальчиком, которого хочется утешить и это прельстило. Хорошо то, что мы только, только друзья. Хорошо то, что он увлечен кем-то другой, это гарантирует его дружеское расположение ко мне.

 

7-го ноября.

 

Вчера в оперетте Шмита не было. Но я не огорчена, совсем нет. Совсем, совсем безразлична.

Думала о Мозе, отчего? – не знаю. И промелькнула острая мысль: – «а вдруг я его люблю?» Но я справлюсь с этим. Он увлечен другой и безнадежность убьет порождающуюся любовь, если даже она есть. Но сегодня кажется, что это невозможно и мысль кажется дикой. Мы только друзья.

Вернулась поздно. Мама сказала несколько резко о позднем времени, о тревожном положении в городе и о собственном беспокойстве. Были слезы, слезы без конца и сегодня утром тоже. Разнервничалась и ….. А сейчас я уже спокойна, апатично-спокойна.

Придет Рая с братом, пойдем в кино, поболтаем. А завтра буду в гимназии. Небо все дни серое, будничное, обыкновенное. Сегодня утром ходили с Раей по городу. В субботу, 11-го, будет заседание кружка. Увижу В.Н.

Я должна быть весела, оживлена, болтлива, чего бы это мне ни стоило. Если увижу Мозу до этого времени, попрошу кокаину. Даст, я уверена. Должна из гордости, хотя безразлично.

 

Рая и Слава были у меня. Сказала Рая, мельком назвав фамилию Мозы.

–        «Горлин?»

–        удивился Слава, усмехнувшись.

–        «Да, а что?»

–        «Нечистоплотный господин, нравственно нечистоплотный»

–        «В чем же он это проявил?»

–        «Секрет. Но есть в нем что-то такое… Для него применимо русское слово «хам»

–        «Может быть вы скажете в чем он себя проявил?» спросила я.

–        «Не могу сказать. Раньше я был с ним на «ты» и был с ним в хороших отношениях, но потом пригляделся и в один прекрасный день не подал ему руки. А вы где с ним познакомились?»

–        «В Славянске. Он мне понравился умом и потом он тонок. Для меня это много значит»

–        «Да, он умен, умеет расположить, он хорошо говорит»

Не оскорбило, не ударило, не тронуло острой и стыдной болью. Осталась спокойна. Я не верю его словам. Но буду более осторожна с Мозой. Просто, буду следить. Но отчего это даже не укололо меня? Оттого ли, что я ему верю или оттого, что я ему совсем не верю?

–        «Не знаю, не знаю»

Завтра быть может будет заседание. Увидимся. Но уже мелькает догадка что он играет со мной и просто, хочет добиться у меня успеха, но зачем, зачем? Отчего-то кажется, что когда мы увидимся в следующий раз все выяснится. Быть может завтра. Завтра…

Но в сущности все это от меня далеко и совсем безразлично.

Снова пришла и стала у горла души моей скучная пустота и спокойная индифферентность. Сколько настроений пройдет за день, сколько мыслей, прямо-противоположных чувств и впечатлений. Нет возможности и нет сил записать все тончайшие эмоции, уловить мелькнувшую на мгновение, меньше, чем на мгновение, мелькнувшую мысль, отметить неприятно царапнувшее слово. Жизнь это только калейдоскоп постоянных возобновляемых старых впечатлений.

 

9-го ноября.

Попался под руку листочек из блокнота с некоторыми словами о себе, написанными 6-го, в оперетте.

«Было скучно, раздраженно и нудно. Сгущалась атмосфера напряженного недовольства. Что-то неизъяснимо безусловно скучное зашевелилось на дне души и повлекло в … пустоты. День, два, три. Несколько слов пустых и вежливо безразличных. Несколько взглядов холодно-ироничных.

И это все… Молодость, радость жизни? Пустые слова».

А сегодня в гимназии на уроке русского языка, слушая доклад записала: «И оттого что дни были пусты и еще быть может оттого, что вчера видела, но не говорила с Мозой, – оттого сердце было холодно и безжизненно и ни к чему не влекло и ни о чем не трепетало. Мелькали, когда то сказанные мною неискренние и такие пустые (казалось теперь) и бессодержательные фразы о жизни, о себе, о людях, о путях творчества».

–        «Жизнь, жизнь…Lebe est la vie…»

Вспомнился красногвардеец, вошедший вчера в залу заседания и потом, смущенный аплодисментами, но с детски обрадованными глазами, вышедший в коридор. И пришла уверенность, что он истинно хороший человек с чистой душой».

Я переписала эти отрывчатые заметки оттого, что они очень показательные для меня. И именно в них проскальзывает правда обо мне.

Вчера утром в гимназии я, разговорившись с Аней Смирновой развила ей теорию своей души в связи с наследственностью.

«Мой двоюродный дедушка в молодости умер от чахотки и меня года два тому назад преследовала мысль о туберкулезе, я была уверена, что больна, кашляла, а потом как-то отошло. Мой дед, дядя и брат алкоголики, а у меня это выражается в том, что я наверное стану морфинисткой и чем-нибудь в этом роде. Мой дед со стороны отца был священником и вел очень строгую жизнь. Я привержена к обрядам, и хотя не верю в Бога, но не пройду мимо церкви, не перекрестившись. Моя бабушка дочь женщины из очень старинного дворянского рода, она несколько романтично вышла замуж и до сих пор читает только романы. И во мне строгость нравов со стороны отца мешается с романтичностью и некоторой взбалмошностью со стороны бабушки (по матери). И от бабушки, как представительницы вымирающего рода, ко мне перешла меланхолия и неудовлетворенность». Вспомнилось еще одно. Мой двоюродный дед, к которому перешло все состояние прадеда – известного миллионера, в конце концов кончил жизнь в сумасшедшем доме.

И у меня часто мелькает мысль, что если я в третий раз приду к сознанию своего душевного краха, то это будет гибельным и я попаду в лечебницу. Но это не пугает и не страшит.

Вчера была на заседании. Было бурное. Правые шумели с намеренной целью сорвать заседание. Кончилось тем, что красногвардейцы … отыскали их и 6 человек арестовано. У них найдены финские ножи, револьверы, штык и черносотенные прокламации. Завтра – заседание. Вчера не говорила с Мозой. Он принимал деятельное участие в обыске, а мы в это время были в другом помещении. Он подошел поздороваться до начала, когда я стояла и болтала с одним кадетом.

В начале революции я разочаровалась и меня оттолкнули узость понятий, вернее, узко-партийные интересы социалистов, а теперь мое нравственно-эстетическое чувство возмутили правые. (илл. 041)

Теперь я вполне беспартийна и думаю, что никогда не смогу заключить себя в рамки каких-либо партийных представлений. Это слишком убого. Принадлежащий к партии теряет широту и разносторонность взглядов, теряет объективное начало суждений. Как медленно идет время. Каждый день бесконечно долог. Все вчерашнее, кажется давним и забытым. И даже то, что я думала мгновения назад уже не интересует и кажется чуждым мне. Я так много пишу о Мозе, но днем почти не думаю и мало интересуюсь.

Утром была неприятность в гимназии. И это и еще то, что на глазу на нервной почве выскочил ячмень заставили меня чувствовать маленькой и презираемой. Завтра не иду в гимназию. Слишком раздражают эти соболезнующие взгляды наших девиц, расспросы, советы. Пребывание в гимназии от этого становится мучительным, утомительным. В гимназии я злая, маленькая девочка.

Смирнова сделала мне комплимент:

–        «Я никогда не могла представить себе, что это у тебя неискренне. Ты так естественно смеешься, шалишь, шутишь».

–        «Я к этому и стремлюсь, – быть естественной во всякой игре».

Снова вышли на сцену мои стихи. После полуторогоднего перерыва.

 

10-го ноября.

 

Я снова больна. Простужена, болит глаз. Этот глаз убивает меня.

Скучно, тоскливо и обидно. Сегодня будет заседание и я, наверное, не смогу идти. Глаз стал как подбитый. Утром может быть придет Ляля.

Вспомнилось, как 6-го, в театре, неожиданно, ярким пришло сознание:

–        «Зачем жить? Все равно, всегда буду носить в себе эту вечную неудовлетворенность. Да, зачем?»

Не могу ни читать, ни играть. Музыка заставляет страдать и к тому же я плохо вижу.

 

На заседание не иду. Опять нервы и истерия. Опять из-за пустяков. Я просто глупая и жалкая истеричка. Я стала такая некрасивая, что смотреть противно. В воскресенье не будет заседания. Ляля больна, я ни на что не похожа. Завтра тоже никуда не смогу пойти.

 

11-го ноября.

 

С моим глазом все хуже и хуже. Сегодня придется идти к доктору. Хандрю и капризничаю.

 

Резали глаз. Я вопила. Сейчас лучше. Настроение поднялось. Была Рая. Болтали и шумели. Должна была прийти Бэлла с кузеном, но не пришла. Звонили от Ляли с просьбой прийти, но я не смогла. Несколько дней наверное снова буду дома. С родителями у меня не дурные отношения. Как выздоравливающая  я довольна, хотя мой глаз безобразит меня и смотреть на него страшно. Но он завязан. Порой мне даже смешно.

 

12-го ноября.

 

Сегодня мне лучше. Была у Ляли. 18-го или 19-го у нас заседание кружка. Я решила предложить Мозе принять участие у нас. Согласится ли? Но если да, то я не буду чувствовать себя так одиноко на заседаниях. Рыков мне враждебен, Самарин безразличен, а Чулкова я не знаю. Если он согласится, это будет прелестно. Я отношусь к нему только, как к другу. Сегодня… сегодня, как к другу. А вчера? А завтра? Но если это даже так, я ему все равно никогда не покажу. Я думаю, что он талантлив. – В чем?. – Не знаю, н талантлив, только талантливые люди могут так много работать и всегда сохранять душевную бодрость. Написала, – нет, еще когда писала последнюю фразу, уже думала:

–        «Вот сейчас пишу это, уверена, что он умный и талантливый, а через месяц, быть может через год, прочту и подумаю, как все это глупо! И как я никогда не могу относиться ровно к людям: – если нравится, создаю божка, не нравится, кажется хуже, чем есть». Я убеждена в справедливости того, что думаю в данную минуту, а в следующую могут прийти противоположные мысли и я буду уверена, что справедлива именно они, эти новые мысли.

Сегодня утром, вспоминая слова Славы, я развила такую теорию в ответ на его заявление, что Горлин не целомудрен.

–        Что такое целомудрие? – Отвлеченное понятие, скорее предрассудок. Требовать целомудрие – это производить насилие над личностью. Каждая индивидуальность должна развиваться по-своему в какую угодно сторону, при условии, что развитие ее не составляет преступления. Если одному нравится собственное целомудрие, пусть хранит и бережет его. Нужно быть свободными во всем, в поступках, в мыслях, в действиях. Только так свобода может создать настоящих людей, сверхчеловека.

Требуя целомудрия от каждого, мы вставляем всех в одни рамки, совершаем насилие над индивидуумом это нравственный большевизм. Сила воли, разумная и полная свобода – вот два основания для настоящего человека, и если он будет настоящим он не совершит подлости и преступления. Подлость и преступление признаки вырождения, признаки мелких людей и не умных…

Я увлекаюсь всем, даже дружбой. Завтра начну новый рассказ. И напишу его… для Мозы. Отчего он завладел моими мыслями? А В.Н. отошел далеко. Бог с ним. Мальчишеская глупость и самоуверенность у него еще очень сильна, слишком сильна, хотя он и играет роль взрослого и даже старика. А Моза взрослый.

А пустота проходит. Понемногу оживаю. Но не заблуждение ли это? Быть может это такая же импровизация, как иногда в разговоре я неожиданно развиваю взгляды, уважения и мысли, которые мне до тех пор и в голову никогда не приходили?

–        Не знаю, не знаю, ничего не знаю

 

13-го ноября.

 

Я… влюблена в Мозу. Все во мне поет, когда я думаю об этом. Глупо, но это так. Я не негодую, наоборот улыбаюсь и радуюсь. Как я теперь буду говорить с ним?

Это больше, чем дневное увлечение. Я знаю его уже 4 месяца. Это похоже на то, что я переживала, когда любила Павла, в первые дни. Я довольна радостна. Чем довольна? Отчего я радуюсь? – Ну, не знаю, не знаю. Глупо и хорошо!

Пройдут эти глупости при первой же встрече. А вдруг не пройдут? А что лучше: чтобы это прошло или чтобы это осталось? Он любит другую и лучше если это пройдет. Если бы он любил меня, это было бы другое дело, но так лучше, если это пройдет. Но отчего меня нисколько не огорчает сознание, что он любит другую? Или я в глубине души надеюсь на его взаимность?

Да, пожалуй. Но лучше, чтобы исчезла эта надежда. Слишком тяжело, нет, просто грустно будет разочаровываться. Нужно забыть его и не думать об этом. Довольно любви и увлечений.

 

14-го ноября.

 

Вчерашнее забыто. За этот день пережито много, но неясно и смутно. Чувствую себя нравственно сильнее прежнего. Сегодня, когда встала было даже смешно вспомнить о порыве. Сейчас пришла с заседания делегатов. Оно не состоялось, но Мозу я видела. Поклонился, но не подошел. Низко склонился к какой-то девице. Мне хотелось сказать ему о кружке. Я написала записку. Когда сказали, что заседания не состоится, порвала в мелкие кусочки. Стало больно. Он остался на заседание какой-то комиссии. Когда я проходила мимо ряда, в конце которого он стоял, посмотрел на меня странно, очень странно. Но я не ответила на взгляд. Только угадала и почувствовала и даже показалась, что видела, но не смотрела на него.

Всю дорогу домой было больно и досадно. А вчера писала рассказ о сильной девушке. Говорила по телефону с В.Н. сказала о том, что 19-го заседание. Спросил, словно боялся, что повешу трубку.

–        «Как вы живете?…»

Болтала немного. Как всегда ломался и лицемерил.

–        «Вы умеете все, кроме быть искренним»

–        «И вы тоже» – «Я? о, нет. Я чаще вас говорю, что думаю»

–        «Я теперь исследую этот вопрос»

–        «И к чему вы пришли?»

–        «Пока ни к чему» – «А по какому направлению вы идете?»

–        «По направлению к Университетской улице». Засмеялся он. (я живу на этой улице).

Еще много говорил. Не помню всего, да и записывать не стоит: не важно. Получилось такое впечатление, что мы подошли к вопросу об объяснении, а я свела в шутку все. Это было уже не раз, а теперь снова. Сегодня на заседании я ярко сознала, что я одна, но что я сильна, должна быть сильна и не тяготится своим одиночеством. Ночи лунные… И тихо ноет смутная боль… где-то далеко, глубоко в душе – о чем?…

 

15-го ноября.

 

Сегодня говорила с В.Н. по телефону. Говорили мы без конца. О всяком вздоре. Потом он начал вспоминать.

–        «А помните, М.Н. сосну, которую я так крепко обнял?» – «Помню»

И так далее. Долго говорил о том, что я знала, что во мне нет гуманности. И вдруг заявил: – «нет, я конечно, знаю, что вы очень милая, очень добрая и очень хорошая». Я засмеялась.

–        «Вы слушаете это, и вероятно, думаете»

–        «Я то милая, да вот, вы, очень противный. Ведь думаете, М.Н.?» Я не ответила, – засмеялась.

–        «Ну, скажите, за что вы меня так особенно не любите» – «Я вас не не люблю»

–        «А что же?»

–        «Ни особенно, ни очень»

–        «Значит, любите?» Я снова засмеялась.

–        «Также, как и вы меня. Точно так же»

–        «О, я вас страшно люблю»

–        «Я узнала, что вы обо мне очень лестно отзывались… в обратную сторону… и я, конечно, польщена»

–        Кто вам это говорил? – Этого я не скажу

–        «Я всегда, при всех обстоятельствах могу сказать, что это ложь. Я говорю вполне серьезно теперь»

–        «Не знаю»

–        «Я ни с кем не говорил о вас кроме одного человека»

–        «Кто же он?»

–        «Ляля. Но я помню, что не говорил ничего дурного. Я спрошу ее, что она вам передала»

–        «Я прошу вас этого не делать»

–        «Я не могу исполнить вашей просьбы, но я могу и не говорить с ней, если вы мне скажете сами»

–        «Знаете, об этом мы поговорим с вами как-нибудь в другой раз, а по телефону неудобно»

–        «Хорошо»

Когда уде отошла от аппарата, минут через пять, снова позвонил телефон. Подошла, несколько раз спросила. Молчание. Когда уже вешала трубку, услышала в трубке мурчанье. Так, как кто-то говорил. Снова взяла трубку и снова молчание. Это случалось уже не раз, всегда после разговоров с В.Н. Объяснить неисправностью телефона трудно, а впрочем… быть может совпадение. Не знаю. Да это и мало меня интересует. На днях поговорю с Мозой о нашем кружке, хотя наверно знаю, что он откажется. Но это неважно. Он сможет рекомендовать мне своего знакомого поэта. А с В.Н. это заколдованный круг из которого мы не можем выйти.

 

16-го ноября.

 

Отделала свой последний рассказ. Потом играла. Услышала у отца в комнате голос мамы – «может тебя музыка раздражает?» бросила играть и ушла. И когда под руку попалась рукопись последнего рассказа, едва удержалась, чтобы не порвать ее. Показалось нестерпимой пошлостью написанное. Я им уже не довольна. А Ляля сказала о нем: – «Чудо…» Сегодня все далеки и Моза, и Шмит, и В.Н. Встал на мгновение образ Александра и таинственный символ моей высшей верности ему «hian» «hian» – это символ, признак мечты. И никто не знает о нем. Только я, я одна. Александр претворился в мистическую грезу, в голубой цветок. Лучшее в жизни. Сегодня Ляля обедала у меня. Спросила: – «Вы такая странная сегодня?» Рассмеялась «Влюблена» – «Что?» – «Нет, я шучу» – «А я уже испугалась».

 

18-го ноября.

 

«Нервно дрожали руки и что-то бесчувственно, беспомощно трепетало в душе».

Быть может только оттого, что Софья Васильевна сказала, усмехаясь, когда я ошиблась: – «Как перевернулся Шопен». А потом дразнили малыши и хотелось пустить в них стулом. Кажется, что скоро попаду в лечебницу Платонова.[4] Еще момент – и спутались мысли. О совести, совсем, совсем не понимаю себя. Совсем не знаю, что со мной. Завтра заседание кружка. Мне стыдно читать свой рассказ. Больно видеть Рыкова. Это я писала на латыни.

Снова, снова чувствую себя ничтожеством и гнетет смертельная усталость. Несколько мгновений едкой боли и снова, снова плывут обрывки мыслей, обрывки фраз, – разговоров…

Жутко, жутко жить. Что-то много тяжести навалилось на душу.

Ляля сказала:

–        «Рыков пользуется большим успехом в своем кружке». Стало больно, – отчего?

Вчера была сильна, пуста и спокойна. А сегодня… сегодня… Вчера слова были мертвы, сегодня еще больше помертвели. Не понимаю себя. Не знаю. Ничего не знаю. Быть может, влюблена? Но в кого, кого? – Пришло и стало тупое, мутное отчаяние…

 

20-го ноября.

 

Вчера было заседание кружка. В.Н. принес тетрадь со стихами. Вечером он, я и Ляля пошли на вечер, посвященный Гофману в общество «Возрождения». Сначала зашел за мной, взял под руку, болтал, шутил. Когда шли втроем мне стало жарко.

–        «Снимите шубу» – пошутила Ляля.

Я расстегнула и сняла и осталась в открытом платье.

Они сначала смеялись, потом заставили меня надеть шубу.

На вечере мне представили Райгородского Тиму и Семенова. Первый фат порочными глазами, второй «капелка» как отозвалась Ляля. Мы пригласили их к нам, в кружок. Рыков поздравил меня с «новой победой» над Чулковым.

Проводив Лялю, мы остались вдвоем. Снова нежно, по дружески взял меня под руку. А у меня мелькнула мысль

–        «Со всеми женщинами он такой…» Говорил о своей тоске о том скучном покое, в котором он живет. Говорил искренно, как когда-то давно.

–        «Я утешу вас, как вы меня когда-то. Женитесь, полюбите»

–        «И вы думаете я свою жену буду любить? Я сейчас никого не люблю и не смогу полюбить»

–        «Встретите еще»

–        «Да, вы думаете, я не искал? Не казалось мне в каждой моя мечта? Ведь в каждой я надеялся, ожидал… Не верю я в эти встречи… Ведь не родился же я такой?! Только теперь я предпочитаю другим делать больно, но не самому переносить эту злость. Ляля мне как-то сказала: – «Вы совсем другой человек, но вы настоящий, закрыты очень густо». И это правильно. Я стал очень злым».

–        «Я стараюсь быть злой, но очень редко удается. Я знаю, что смогу и стану через год, полтора. Знаю, что тогда меня будут уважать и бояться, но боюсь, что перестану сама уважать себя. А это самое страшное. Тогда я не смогу жить. Когда я сделаю подлость, я скажу себе об этом».

–        «Это можно обойти красивыми словами, а потом привыкнете. Я иногда поступаю некрасиво, грубо, резко и знаю, что поступаю подло, но так было нужно…» Слова просили о прощении, о забвении причиненного зла… у меня… молчали. Обошли лишний квартал и говорили, как друзья с легкой примесью грустной, неуловимой нежности.

Прощаясь сказала:

–        «Вы исполните мою просьбу?»

–        «Если смогу» – «Порвите мои письма»

–        «Быть может прикажете принести их вам?» – «Хорошо»

Быстро вбежала на ступеням, хлопнула дверью. Знала, что стоял, смотрел на меня, с грустью, быть может, ждал последнего привета…

Дома стало больно. Не оттого, что стал только другом? – Даже меньше, – знакомым? Кажется, что глубоко-глубоко и неприметно ранена. Нет, к нему ни злобы, ни насмешки. Скорее только жалость.

Ночь была бессонная, сон тяжелый, как и больной.

А вчера на заседании у меня, встретившись с его взглядом, написала:

«Мучительно странно, что мы встречаемся чужими, совсем чужими, а когда-то были близкими, быть может, дорогими друг другу». Вспомнился Александр-Владэк. Был близок, так стыдно близок один вечер, а потом стал чужим.

Смотрит, как я пишу. Думает, разве, что это ему?»

А однажды утром стало у него лицо на мгновение глупое, загадочное, прекрасное и о чем-то грустили неожиданно увеличившиеся глаза. – О чем?

Последняя боль смерти во мне.

Не в душе ни боли, ни горя, ни даже грусти. Просто и спокойно написала ему письмо, но не знаю – отдам ли? Сама удивляюсь своему спокойствию. Быть может это оттого, что все и совсем кончено.

–        конец конца

Завтра на заседании кружка или в пятницу верну ему письма. Нет грусти, нет жалости.

Даже не грустно и не больно, что нет грусти и тоски.

Не нужно теперь ни любви, ни нервной радости, ни грустного экстаза.

У меня есть мой мистический голубой цветок Александр-Владэк. И о нем все мечты. Но и их нет. Тем лучше.

 

21 ноября.

 

Самарин не пришел на кружок. Рыков, Ляля и Чулков прочли свои рассказы. Потом болтали, смеялись и шутили. В.Н. грустил, томился, говорил тихо, устало и надломлено. Мне немного больно. Мне немного больно за него и его жаль. Попросил меня сыграть что-нибудь. Сыграла … Massenet, – Калинникова, баркаролу – Шуберта и два валься Шопена. Сел вдали от Ляли, низко склонил голову над журналом. Попросил меня сыграть еще, стал у окна и слушал. Сегодня не смог скрыть своей тоски и оттого стал близким, понятным другом. В первый раз в обществе не скрыл тоски. Попросил сыграть похоронный марш Шопена, но я не знала его. Когда уходил, задержался в гостиной и сказал:

–        «Я очень виноват перед вами, М.Н., я забыл принести вам то, что обещал»

–        «Ничего, принесете в следующий раз»

В пятницу 24-го, быть может будет у меня. Придет еще кое кто. Вчера звонила Горлину, передала ему номер, хотела пригласить его на 24-е. Но не было дома.

Вспомнилось, что когда он стоял еще у окна, а я кончила играть и подошла к нему: – «Что вы так одиноко?»

–        «Не хотел мешать Ляле и Сене», улыбнулся насильственно.

А когда просил сыграть о чем-то близком сказали глаза.

–        «Я не умею любить долго» сказал в разговоре и посмотрел на меня.

Как то я пошутила: – «Вы В.Н. социалист по отношению к женщинам. Ухаживаете за всеми»

–        «Я, М.Н., не ухаживаю, а считаю только любезностью расточать улыбки, сказать пару банальных слов»

–        «Я вас ни в чем не упрекаю. Это ваше личное дело. Я вас не обвиняю»

–        «Я, не оправдываюсь, а только, высказываю свой взгляд на это». Искренний тон голоса. Странный человек. Он совсем не ищет почвы под ночами.

Я вероятно, опять долго не буду писать. Я не могу найти новых путей, ищу их. Сегодня вечером останусь дома. Тем лучше. Почитаю, подумаю, позанимаюсь. А мои писания меня все больше и больше не удовлетворяют. Я была гораздо более довольна своими первыми, очень слабыми вещами.

С В.Н. встретилась как с совсем простым знакомым. Любезно и равнодушно.

 

Сегодня был первый снег. Я с мамой была у Марии Григорьевны, а когда возвращались тротуар был белый, мягкий. Грезилось о чем-то тихо, тихо, робко… Хотелось знать, что я совсем неопытная, наивная и веселая девочка влюбленная в первый раз и не знающая этого, и идти под руку с ним, с любимым, звонко, молодо смеяться. Не иметь за спиной гнетущего прошлого. Хотелось видеть кого-нибудь молодого, сильного, свежего. Не знала кого, В.Н., Моза? Нет. Когда пришла домой, узнала, вспомнила – Шмит. Захотелось увидеть его, услышать его смех. Кажется, что он молодой и бодрый. А впрочем, это, вероятно, только кажется.

Настроение ушло, ушли белые, первые, зимние, бодрые грезы, а на улице все еще лежит первый, тающий, белый снег.

 

22-го ноября

«Просто, светло, весело и воскресла живая душа. Я привыкла грустить и веселиться грустно или нервно и оттого нет истинно свежего в моих словах. Я вспомнила мальчика Геню, первого смотревшего пристально серыми большими глазами. Мальчик Геня… Сегодня напишу рассказ для него, ему. И есть еще план другого рассказа. И хочется любви чистой, и свежей, новой, первой, здоровой, как первый снег…

Смутно бродят мысли о первом мальчике Гене, о Мозе, о молодом Шмите.»

Это я записала в гимназии на русском. Кажется, что жизнь полна и значительна, интересна событиями. Хочется здорового, бодрого, звонкого, звонкого смеха.

Но все же давит тень прежних огорчений и старой, мучительно знакомой свыкнувшейся боли. И быть может, оттого, нет у меня молодого, хорошего смеха. И мгновения бодрости сменяются прежней усталостью и индивидуальностью. Нет, не быть мне здоровой, бодрой и жизнерадостной, никогда. А, впрочем… отчаиваться из-за этого не стоит. Все равно мы не знаем наверно, что лучше для нас и что хуже, мы можем только предполагать и… ошибаться в предположениях. Снова пришла и стала бодрость. И снова ушла…

 

23-го ноября.

 

Стоит еще не свыкнувшаяся бодрость и свежесть. Завтра будут у меня гости. Пригласила и Шмита. Придет ли? Мне захотелось увидеть его. Сегодня в сумерки пошла гулять, встретила Славика Копняева. Переводил через улицу осторожно. Смеялась звонко, звонко. Куда то ушли осенние мысли о Мозе и пришли зимние, молодые бодрые – о Юлии. На улице морозно, снег. Вчера написала рассказ мальчику Гене. Сегодня пусть приснится мне красивый, нежный и волнующий свежестью сон. Сон под пятницу и под 24-е ноября. Говорят, всегда сбывается.

Завтра быть может, придет Вадя Залесский. Я его давно не видела. Говорят, он стал интересным. Вера говорила сегодня, что он очень хочет меня видеть.

 

25-го ноября.

 

Вчера были гости у меня. Было весело, очень весело. Я была пьяна весельем. Смеялась так, зимняя, морозная бодрость в душе. Был Шмит, Вадя, В.Н., Лялин брат, Нестойко и Батманов. Из барышень: Рая, Вера и Ляля. Не знаю, отчего ушло очарование Шмита. В обществе он грубоватый, неинтересный. Но когда он уходил, я попросила его зайти ко мне на той неделе. В.Н. был весел, оживлен. В обществе он очень интересен, всех забавляет. Вадя молчалив, но корректен и воспитан. У него умное, хорошее и удивительно интеллигентное лицо. Вот он, пожалуй, целомудрен. Для него слишком пошло приевшееся слово «понравился».

У Шмита красивое, но слишком мальчишеское лицо. У брата Ляли очень элегантный вид, в нем видна порода.

Своим вечером я довольна. Сегодня иду к Ляле. Все та же бодрость и оживление. Ушли все тяжелые, нездоровые мысли. Прошлое кажется мутным, больным сном.

–        Надолго ли? Не знаю.

–        Быть может, так хорошо, оздоравливающе повлияла на меня зима.

 

26-го ноября.

 

Вчера ушла бодрость, радость, звонкий смех. Уже к вечеру нервничала. Неожиданно приехала Шура Куракина. (илл.013) Много говорили. У Ляли расстроилась вечеринка и мы пошли на вечер в «Возрождение». Ожидая Лялю, я играла В.Н. Ему нравится моя музыка, он, как я, любит Брига и Шопена.

Я предложила ему зайти ко мне 28-го и обещала играть. Поблагодарил. На вечере встретила Чулкова. Был очень любезен, развлекал меня. Мы ушли с половины вечера и пошли гулять. Я с Сеней впереди, а Ляля с В.Н. сзади. Сеня грубоватый, но чуткий и наблюдательный. Вчера он мне понравился. Я говорила ему стихи, все, что вспоминала. Слушал задумчиво. На Бассейной[5] В.Н. сметал снег со скамейки. Я стояла напротив.

–        «Вы на меня сметаете»

–        «Так что же вы стоите так? Уходите»

–        «Пойдемте, Сеня»

Мы пошли. Ляля с В.Н. нагнали нас

–        «Что же вы пришли, В.Н.? Идите с Лялей, а я с Сеней»

–        «Я с вами хочу, М.Н.»

Встретили брата Ляли и еще студента. Рассказали, что в лавочке зарезали армянина. Я содрогнулась, когда мы проходили мимо лавки.

Когда Ляля с братом и студентом ушла, В.Н. стал говорить об армянине.

– «Оставьте В.Н., еще одно слово и я расплачусь, голос мой задрожал». Подхватил меня под руку. Не то успокаивал, не то шутил.

–        «Пустите меня, оставьте». Но он крепко держал свою руку.

Продолжал шутить.

–        «А вам ночью сон приснится такой…»

Я выдернула руку. – «Оставьте меня…»

–        «Если вам неприятно идти со мной, если я вам настолько противен, то мне остается только раскланяться»

–        «Я не говорила этого…»

Снова смеялся над армянином.

–        «У меня, В.Н., страшное желание ударить вас, В.Н. Я никогда никого не била, а если вы хотите быть первым…»

–        «Прощайте М.Н. Вы мне сказали то, что можно говорить только в шутку»

–        «Я извиняюсь»

К концу пути инцидент был почти забыт.

–        «Надеюсь, вы будете во вторник? Александру Николаевичу передайте»

–        «Хорошо»

Вспомнилось, как вчера Сеня сказал в то время, когда разыгрывался инцидент: – «Я не хочу брать уроки светскости»

И еще В.Н. сказал:

–        «Вы были ко мне сегодня очень добры»

–        «Так же, как и вы ко мне. Оба были хороши» – «Витя даже был злее» заметил Чулков

–        «Вы меня стали недолюбливать, Сеня с некоторого времени» отозвался Рыков.

Сегодня опять почти беспричинные слезы и нервы, нервы, нервы… Снились мутные больные сны. И когда встала, казалось, что в груди зияющая рана.

Моя несдержанность оскорбляет мою гордость, мое самолюбие. Мне больно, больно собственное поведение. Жаль себя, но к Платонову я попаду наверное. Ушли белые свежие мысли, бодрящая радость, здоровые робкие грезы. Остались нервы, слабость, несдержанность.

Шура очень изменилась. У нее красивая фигура: высокая грудь, тонкая талия, стройные бедра и ноги. Лицо у нее стало тонкое, одухотворенное и сама она утончилась развилась. Не так похожа на провинциальную барышню. Есть в ней что-то неуловимое, именуемое хорошим тоном. Сегодня утром уехала.

 

Зашли Рая и Вера. Сидели у нас в кабинете, курили, болтали, а потом стали мечтать. Под Новый Год я хочу устроить у себя костюмированную вечеринку, и Рая предлагает всей компанией поехать к ней, в Булацеловку.[6] Мечтаем кататься на тройках, веселиться. Во вторник компанией пойдем в кинематограф. Я хочу развлечься, забыться. О нервах снова забыла. Под новый год у меня будет домино или же розовое атласное платье с цветами. Пойдем ряжеными к кому-нибудь. Забыт В.Н. и острая боль оскорбленной гордости.

Снова вспомнился Моза. Проводила Раю и пошла гулять и властно захотелось его пьянящего поцелуя, радостного взгляда его черных, лучистых глаз. Так хочу, так хочу его видеть… Быть может он слышал мой разговор с В.Н. 15-го ноября? Рыков говорил, что очевидно слушает кто-то третий и все время прерывает разговор восклицаниями. Могло случиться, что он позвонил мне и его соединили в то время, как я говорила с В.Н. И этим можно объяснить звонок после того, как я повесила трубку. Сегодня кто-то звонил. Я подошла

–        «Я слушаю» молчание «Кто у телефона?» Опять молчание

Я хочу, хочу его видеть… А Шмит?

 

27-го ноября.

 

Сегодня спокойно просто и пусто.

В душе нет ничего, кроме белой грезы о любви Мозы. Но я знаю, что это невозможно, что греза – несбыточный сон и молчу. Белая греза…

Я даже не увижу его скоро, а, быть может, не увижу никогда, не загляну в его глаза. Тихая, робкая, белая печаль…

Отчего жить так умиротворенно грустно? Или это душа моя грустит об отлетающем несбыточном сне?

Сон… Белая греза… И лучистые глаза…

 

28-го ноября.

 

Позвонила Мозе по телефону, предложила с нами пойти в кино. Занят. Быть может придет ко мне завтра. Завтра я буду одна. Потом была Ляля. Говорили, я прочла рассказ. Вечером идем в кино. Душа пуста. Ничего нет, даже вчерашней белой грезы…

 

29-го ноября.

 

Вчера пришел Вадя и его товарищ Оттон Гордзилковский. Оттон красивый и забавный поляк, высокий и стройный. Пришел В.Н. Рассказал маме эпопею об армянине очень видоизменив ее.

–        «За что вы так Мусю не любите?»

Спросила мама «Владимир Федорович, защищайте девицу».

–        «Она уже взрослая» отозвался Аг. и я не знаю что произошло между нею и В.Н.»

–        «О, между нами ничего не было…» сказал Рыков. Ушел рано. А мы после гуляли, играли в снежки, я танцевала с Вадей вальс и с Оттоном мазурку на улице.

Сегодня в гимназии грустила. Противно было смотреть на себя. Я такая некрасивая и все дурнею. Очень хочется поговорить с Лялей, но все не удается. Ушли с четырех уроков. Оттон Залевский и Всеволод Кошелев ждали уже нас (т.е. Раю, Веру и Лялю). Были пирожки у Проскурина, смеялись и шалили. Уселись на Сумской, шокируя проходящих. Оттон и Всеволод веселые и милые. После обеда позвонил Моза и предложил пойти с ним на вечер в пользу Совета Делегатов. Через час зайдет за мной. Прощаясь, я спросила:

–        «А вы еще не забыли где я живу?»

–        «Все, что касается вас, я хорошо помню»

Сейчас радостно и я жду чего-то хорошего, нежного и красивого. Слегка взволнована душа…

Сегодня Шмит извинился через сестру, что не пришел вчера. Был занят. Но Шмит отталкивает меня грубостью. У него к каждой барышне мальчишеский пыл и на всех он смотрит взволнованно обнажающими глазами.

Каждый день – как месяц, долгий, долгий. И то, что было вчера безмерно далеко и совсем чуждо. А что будет сегодня?

 

Моза не пришел и на этот раз. Ну что ж. Значит, с ним все конечно. Не о чем думать. Не нужно ни грез, ни надежд ни самообманов. Немножечко тоскливо, но это неважно. Нет, положим, не тоскливо, а стыдно, только стыдно перед самой собой и перед мамой.

Не знаю, ничего не знаю. Только даром, в ожидании, в бесплодном и ненужном ожидании ушло время и пропал целый вечер. Могла бы пойти к Ляле, поговорить с ней могла бы выучить латынь или позаниматься, или пойти в кино. Останется в душе острая досада на себя. Горит лицо и странно – горят губы. Не пришел. Ну, что ж?! Значит, просто, неинтересна. Снова думала утром о мистическом голубом цветке, чей символ «…».

Я видела очень похожего на него офицера в августе. Смотрел на меня пристально, прошел несколько раз. А я была такая утомленная, больная и бледная, когда светило осеннее солнце это было в обществе акклиматизации. Рядом со мной был Аг. и мама.

Все, все ушло, но безбольно плывет далекое прошлое и неуловимо–прекрасное в давних, безразличных воспоминаниях. То лето, когда фантазией был Павел и рождалась неведомо любовь к Александру, то лето кажется странной мучительно чудесной сказкой. Солнце тогда было жаркое и небо по-летнему ясное.

 

1-го декабря.

 

Моза пришел тогда. Немного опоздал. Был, как всегда, внимателен и любезен. У него острые духи и мое портмоне до сих пор хранит этот запах. Я рассматривала его лицо. Он обернулся:

–        «Вы думаете, я не чувствую что вы на меня смотрите? Я каждый раз сознаю, даже когда вы смотрите только в мою сторону»

Улыбнулся смущенно.

Как-то в разговоре сказал:

–        «Я бы не пустил женщин дальше кухни»

–        «Вы сегодня настроены так против женщин…»

–        «Это оттого, что вы совсем необыкновенная женщина, оттого, что вы исключение»

–        «Это можно понять обратно» улыбнулась я, забыв прежнюю интимную искренность

–        «Я был вполне искренен, когда это говорил…»

Когда мы гуляли в коридоре, он сказал:

–        «Я вам очень благодарен, что вы мне позвонили». Мне очень хотелось увидеть вас и поговорить с вами, но не знал как это сделать»

На обратном пути он говорил мне об апатии, захватившей его, об усталости и скуке. Тонко сумел передать свое настроение. На улицах было тихо и мы прошли несколько лишних кварталов.

Был, как когда-то раньше, близкий брат, все умеющий понять. Под нами хрустел снег. Вечер, проведенный с ним, немного обновил меня. Я так изолгалась, так устала от людей, от впечатлений. На другой день Кошелев и Оттон пришли за нами в гимназию и мы пошли гулять в парк. Вова надел Раин сак, напудрился, нарумянился и стал очень похож на барышню. Рая была в фуражке и его пальто. Так мы прошли по Сумской. Смеялись, шутили. Но мне они уже приелись, прискучили. Надоело смеяться и болтать вздор. (илл.014)

Сегодня в гимназии было скучно и нудно. Говорила с Лялей, но что-то надорвалось в наших отношениях с ней. Я не знаю, что мне нужно для того, чтобы я была удовлетворена. Чего-нибудь пьяняще острого? – Нет. Любви? – Нет. Жить с теми впечатлениями, что уже получены скучно, а новые – утомляют и разочаровывают. Нет ничего нового, неповторимого. Все кажется известным, давно испытанным, пережитым много раз. Сегодня, быть может, придет ко мне Моза.

Позавчера Моза сказал мне:

–        «Если вы поместите «Сумерки» в журнал, который будет издаваться Советом Делегатов, то он произведет фурор».

Я думаю, что сегодня он не придет.

 

3-го декабря.

 

В пятницу Моза не пришел, не позвонил и ничего не сказал почему не пришел. Не знаю чем это объяснить. Но мне хочется поговорить с ним. Он оживляет меня.

Что еще случилось за эти дни?

Прошли они бесцветно и скучно. Вчера была у Оли Манько на вечеринке. Смеялась и шутила. На обратном пути немного серьезнее, чем полагается говорила с Валей Бурлаковым. Сегодня, придя домой, испытала острую скуку и пресыщенность. Сегодня утром катались на санках с гор. Было много молодежи.

Было ли весело мне? – Не знаю, едва ли. Только нравилось, когда я летела вниз почти без сознания и в лицо летел белый, белый, чистый снег…

Вечером заходил Оттон, но скоро ушел. Потом были Вадя, Ляля. Ваде я читала два своих рассказа. Он очень просил меня прочесть ему что-нибудь. Говорили и болтали с Лялей. Она снова стала близкой, понятной и хорошей.

Больше сказать нечего.

Живу в каком-то тумане, даже читаю мало.  Оттон Гордзилковский, Вадя так приелись, стали знакомыми и скучными. Прочла Ваде свой рассказ, я начала спор, а потом только следила за Лялей и Залесским, понимала их обоих, обоих считала правыми, проникала в психологию Вади, разбиралась в его душе. Когда люди спорят, так явственно выступает их сущность и проявляется их характер.

Получила письмо от Леонида Арсеньевича. Сегодня снился странный и красивый сон. Кто-то, кто любил меня по настоящему, бросился к моим ногам, когда я стояла у рояля: – «Ya reine…» и зарыдал, безумно зарыдал. Потом скатилось у него несколько беззвучных, тяжелых «свинцовых» слез. Последнее сравнение мелькнуло у меня во сне. А у меня к нему была только жалость, огромная жалость.

Когда я стала записывать этот сон, у меня мелькнула мысль, что этот литературный прием оживляет произведения и вносит известное разнообразие в то, что читаешь. Это характерная черта всех пишущих. Смешно и досадно, что даже в дневнике не могу писать так, как хочется, а именно с литературными приемами и что нельзя даже перед самой собой был вполне искренней, без прикрас.

Недавно Ляля сказала мне, когда я, ободряя ее, говорила, что нужно быть сильной и смелой.

–        «В вас сила, смелость и бодрость становятся какими-то липкими холодными лягушками»

 

4-го декабря.

 

Сегодня день морозный, солнечный, здоровый. (илл.042) Не пошла в гимназию. Занимаюсь математикой. Опять пересматривала свой дневник. Со страниц его веет больной, нездоровой тоской, бредовыми томлениями. Мне нужно отдохнуть, прожить год, два без любви, без мучений.

В этот день три года и несколько месяцев тому назад уехала я из Валуек. Это было в сентябре… И ждала, что Александр придет на вокзал, хотела этого и боялась. Теперь поздно жалеть о том, что было когда-то. Можно жалеть только об истории с В.Н. т.к. она позорна для меня.

 

Вспомнились слова Мозы, сказанные им 30-го ноября: – «Когда я прохожу мимо вашего дома, я всегда поднимаю глаза к вашим окнам и хочу увидеть вас. Я знаю, что вас никогда не увижу в окне и мне досадно на себя по двум причинам: что я жду и не могу не поднять глаз, когда прохожу и что я вас не вижу». У меня от себя такое впечатление, что я вся изолгалась. Банально насмешливо улыбаюсь над тем, что считаю лучшим, рассказываю в пошлых словах о самом интимном. Я противна сама себе, я сознаю себя маленькой, жалкой, скверной. Так противно, так противно все… Я испытываю острое, унижающее презрение к себе за все.

Я потеряла уважение к себе, сознания своей необходимости, потеряла почву под ночами. Смеюсь, болтаю и шучу и ношу в себе за это острое презрение…

Уже не бодрит и не радует белый снег и морозный воздух.

И еще вспомнилось. Когда мы сидели в зале на вечере и Моза читал стихи А. Ахматовой, переписанные мной для него, я спросила:

–        «Вы разбираете мой почерк?»

–        «Прекрасно» – «Его разбирают только люди понимающие меня хоть немного»

–        «Не говорите мне таких вещей – я упаду…» отозвался он.

–        «Что же здесь необыкновенного, в том что я сказала?» не ответил. И потом стул со спинкой, банальной шуткой закончила я.

 

5-го декабря.

 

Опять распухает глаз, и оттого острее презрение к себе.

В гимназии на мгновения Моза стал таким волнующе близким… Это случилось так. Вчера я поменялась с Лялей кольцами, чтобы исполнилось желание. Сегодня я подошла к Рае и показала кольцо.

–        «Нравится?» спросила я.

–        «Отче привез из Ростова?»

–        «Нет»

–        «Горлин дал» спокойно сказала она. Я засмеялась

–        «Что за мысли Рая. Это я вчера с Лялей поменялась».

И на одно короткое, короткое мгновение стал так близок…

В гимназии для меня назревает неприятность, как всегда из-за пропусков. Если завтра будет заседание (делегатское) увижу Мозу.

 

6-го декабря.

 

Моза вышел из исполнительного комитета Совета делегатов. Сегодня его не видела. Сегодня в душе так пусто, ничего не чувствую, ничего не знаю.

Вчера В.Н. принес мои письма. Я протянула ему его письма.

–        «Что это?» спросил удивленно.

Я сказала. – «Я думаю, что вы сами сможете их уничтожить. Я ничего не боюсь», усмехнулся, глядя на меня.

–        «Тем лучше», отозвалась я и пошла в переднюю, где были все уходящие с заседания кружка. Знала, что он смотрит мне в след.

Пробовал, как раньше, задирать меня, но я оставалась безразличной, не замечала насмешливости.

Для меня стал совсем незаметным, ненужным. Просмотрела свои письма к нему и было только смешно. Сегодня атрофированы все чувства во мне, нет ни впечатлений, ни ощущений.

Сегодня на Николаевской площади духовой оркестр играл знакомый мне вальс. Стало грустно, как всегда, когда слышу духовую музыку.

Сегодня вечером я буду дома одна. Это будет тоскливый, длинный, но покойный и тихий вечер. Тем лучше. К В.Н. я совсем безразлична. Вчера пришел он с лицом, еще более старым, с запавшими щеками, с углубившимися морщинами. Он так подурнел, так постарел. Отчего?

Но мне его не жаль, даже на мгновение.

 

Теперь, когда ушло даже поверхностное не безразличие к В.Н., когда уже не обижают и не трогают его насмешки, не интересуют его слова, стало так пусто, так спокойно. Я даже не знаю хорошо ли, что так спокойно? Сегодняшний вечер нервничала, несколько раз едва не расплакалась беспричинно. Даже Моза далек.

Из всех, кто интересовал меня, остался только он, он один. Но нет у меня к нему чувства, а только жажда любви. Любовь такая жестокая шутка. Пока я писала, мама сказала мне:

–        «А ты заметила, какой В.Н. вчера был странный? Меньше шаркал и так вообще. Вчера он был совсем не такой, как всегда. Иногда мне кажется, что у него есть какая-то настоящая связь. А вчера или было ему отчего то неловко или был чем-то разогорчен».

 

7-го декабря.

 

Сегодня, как вчера, пусто и бесчувственно. Утром заметила, что я особенно некрасива, что лицо мое утомленное, нездорово-бледное и от глаз длинная черта на щеки.

Читала стихи Анны Ахматовой. В них столько грустной, безответной, больной любви… Но меня уже не трогает это. Я так давно не любила, так давно…

 

8-го декабря.

 

Вчера написала миниатюру, посвященную Мозе. Я написала, что люблю его. Но уже когда писала, знала, что это ложь. Нет у меня любви ни к кому. Вчера читала критику о Данте, ряд научных статей и было свободно и сильно. Утром перечитывала миниатюру и на мгновение взволновалась душа. И сейчас чуть-чуть трепещет отзвуки настроения.

 

Завтра по совету отца в виду выступления большевиков не иду в гимназию. Я довольна. Почитаю, подумаю.

Как странно, я всегда чувствую настроение другого человека, не сознаю, а чувствую. Я знаю, что Самарин интересуется Лялей. И я вместе с ним почувствовала боль, когда Рыков на заседании последнего кружка подошел к ней близко наклонился и что-то говорил. Странно еще вот что: У Михаила Павловича много сходного в настроениях, вкусах и взглядах со мной и в то же время он мне совсем не нравится. Я знаю, что он красив, интересен, умен, но у меня к нему пустое безразличие. Это меня самое иногда поражает.

Сегодня в глазах Аг. я увидела ожидания моего ответа, увидела надежду. И стало странно неловко, что ему ничего не могу сообщать. И оттого я ушла сейчас же к себе и закрыла крышку рояля.

Я поймала себя на том, что я упорно, настойчиво хочу любви Мозы, хотя сегодня я знаю, что к нему нет у меня ни любви, ни даже увлечения.

Меня удивила, что В.Н. принес мне все мои письма, кроме последнего. Или он его потерял, или порвал, или намеренно оставил. Что из трех «или»? 5-го, на кружке, Чулков смотрел на меня так, как если бы было между нами что-нибудь более интимное. Не знаю чему это приписать.

 

Был у меня Чулков. Читал свои рассказы. Как-то спросил у меня: – «А вы с ним (В.Н.) переписывались?» – «Да, было. Откуда вы знаете?» – «Он мне говорил».

–        «Он вам говорил обо мне?» Спросила я.

–        «Да, немного» – «Вероятно, плохо?»

–        «Не знаю, как по-вашему. Он говорил, что вы влюблены в него»

–        «Я?!» – «Да…»

Последняя черта в характеристики В.Н. Мне только смешно. Эта новость не произвела на меня никакого впечатления.

 

Прочла «Самаритянку» Ростана.[7]

И поразило, потрясло меня: «Как может народ именующий в своем прошлом такие дивные, такие величественные страницы, давший нам Христа, ряд великих пророков и знаменитых царей, народ прошлое, которого величественнее истории Греции и Рима, – как мы этот народ стать презираемым, гонимым?! Как можно презирать этот народ?! Потомки его, потомки умнейших и родовитых царей еврейских Вейнингер, Рубинштейн, Гейне, Айхенвальд. Во всех проблески родовитой талантливости, блеск жизнерадостности первых людей, счастье первых дней жизни…»

 

9-го декабря.

 

Ночью были пушечные выстрелы. Мы бросились к окнам. На утро оказалось, что большевики взяли броневиков. Но это меня не трогает, почти не касается. Я спокойна и равнодушна. Сегодня немного бодрее обыкновенного. Вчера вечером я поняла В.Н. сказал Чулкову, что я влюблена в него, с расчетом, что Сеня передаст это мне, тем более, что Сеня у него был накануне и Рыков знал, что Чулков будет у меня на следующий день.

Какая некрасивая фраза и сколько в ней «что?» Но со стороны Рыкова это не умно и не тонко.

С каждым днем все больше нарастает во мне уверенность, что я уродец. Если бы я была красива, о! Тогда может быть я добилась бы того, чего так хочу: любви Мозы.

 

Заходила Рая и ушла. Вечер будет долгий, долгий и тоскливо-томительный. Так грустно и одиноко. Отчего-то живет в душе беспричинная боль, а два часа тому назад я улыбалась и думала, что было желание испытать его поцелуй. А теперь это ушло. И об этом не нужно, не нужно думать.

Все равно, это безнадежно.

Отчего он не пришел тогда? И оттого даже не предупредил?

Как долог день, каждый уходящий и приходящий день; он полон, слишком полон настроениями и слишком беден и увы по числу новых переживаний, вернее, нового уже давно нет.

Я снова запуталась в себе, а к людям с каждым мгновениям все больше безразличие. Из всех остался только Моза. Но это безнадежно и он должен, как и все, уйти из моей души. Должен…

 

10-го декабря.

 

Вчера ночью, засыпая, мне вдруг представился длинный зал с тройным рядом колонн из розового камня, высоко небольшое квадратное окно и я у одной из колонн. Показалось мне, что я была египтянкой, была красавицей и неожиданно для себя была убита. И оттого теперь так сильна во мне тоска по югу, и оттого в детстве так настойчиво являлось передо мной видение о синем, синем небе, раскаленном песке, жарком солнце и я видела себя у подножия пирамиды… И быть может, оттого так остро во мне презрение к себе за то, что я некрасива.

Рая вчера сказала, что у меня пикантное лицо. Какое убожество в моем лице, если это правда.

 

11-го декабря.

 

Тоска, такая тоска…

Я осталась совсем одна.

В гимназии было вспышка увлечения Мозой – на несколько минут.

Дома вспомнился Аг., и, против обыкновения, в мелькнувшем в моем воображении образе понравились глаза. Из гимназии меня провожал Оттон. Сегодня как-то неуютно.

А вчера читала книгу Пейо «Воспоминания воли» и была так свободна так сильна…

Утром Ляля сказала: «У меня Витя был в гостях». Я отвела глаза, сделала вид, что слежу за приготовишкой.

Сейчас пусто, но спокойно и поверхностно просто, только поверхностно просто, оттого что в глубине бродит что-то тайное, неосознанное, смутное… Как уходят дни… Один за другим, один за другим. Кап-кап, кап-кап так и дни, и месяцы, и годы…

 

Меня поразило воспоминание: я иногда не могу сказать умен или глуп человек, хороший он или плохой, так проникаю в его психологию, так понимаю его душевные движения.

Вечером была смутная, липкая перемежающаяся тревога, а потом кончила книгу Пейо и сейчас снова спокойно. Только усталость, большая, большая усталость. Еще поразило меня мое собственное безволие еще месяца два-три тому назад.

Намечается план рассказа. Тема – взгляды против любви. Если напишу завтра, быть может, удастся. Пусть только не выветрится впечатление. А потом примусь за роман. Просмотрела свои записки за осень этого года и удивилась; стало вполне очевидным, что я была душевнобольна.

 

 

12-го декабря.

 

Нет места больным бредням и сентиментальностям. Это был тяжелый сон. Хорошо повлияли серьезные книги и вдумчивое чтение. Вечером был Вадя и Ляля. Она скоро ушла, а я читала Ваде свои рассказы, несколько он взял себе для прочтения вместе с одним из своих товарищей.

Еще несколько дней гимназии и я буду отдыхать. Сегодня Наташа Гонтарева просила прийти к ней, но я не пошла. Только она огорчает, даже не огорчает, а только стоит безмолвным укором. Моза не пришел, не позвонил.

 

13-го декабря.

 

Моза не подает о себе вестей.

В гимназии назрели неприятности, как и раньше с физикой. А больше и написать нечего. Вчера сфабриковала новый рассказ, на задуманную тему, вчера и сегодня утром нравился, а теперь не могу удержать насмешливой улыбки. Утром было бодрое, здоровое настроение, а сейчас… прошло все старое. Но это уйдет, я знаю, что уйдет, чтобы прийти снова. Так бывает всегда. Нужно много дней, чтобы приобрести расшатанную и утраченную волю. Я должна быть бодра.

 

14-го декабря.

 

Мама играет сонаты Бетховена. Я только что играла «Орленка» Ростана. Так много было жалости, понятной жалости к нему этому великому неудачнику, бывшему всегда только ребенком.

В городе большой пожар. Беспорядки. Вчера вечером снова много плакала беспричинно и досадно.

Так хочется прочесть что-нибудь красивое и особенно нежное. А на стене у меня кипа книг, которые нужно прочесть за Рождество.

Как мягка музыка Бетховена…

О Мозе думаю уже меньше. Это хорошо. Так много настроения и нельзя его передать. Как пошлеет человеческое имя, если его часто повторять, а вместе с именем – и сам человек. Но к нему у меня нет любви.

 

16 декабря.

 

Снова вяжущей болью полон глаз. Вчера вечером я много думала и особенно ясно поняла, что истинно прекрасно только здоровое человеческое тело и нормальная нравственная жизнь. Сильный, здоровый всегда будет презирать слабого, больного и это право сильного, прекрасное право. Вот тема для рассказа. Последнее мелькнуло у меня сейчас. Я должна быть тоже здоровой, и следовательно сильной и смелой. Раньше я смеялась над здоровьем и гораздо поэтичнее казалось быть больной и слабой, но это поэзия больная, а здоровая и настоящая поэзия в здоровье и силе.

И опять прочие жизни: когда я думаю об этом и записываю мысли о прославлении здоровья, сижу с завязанным глазом и кашляю. Все приходит не во время. Это удел всех. Помню Леонид Арсеньевич сказал мне:

–        «Жизнь похожа на сказку об Иванушке дурачке. Когда увидел похороны – плясал. Его поколотили. А на свадьбе плакал – его тоже поколотили. Так и мы – жизнь научит нам в одном отношении, мы и применяем его ко всему».

Gelle est la vie.

 

 

19-го декабря.

 

Я думаю, что во всем что я пишу только стремление найти себя, свой, новый, смелый и оригинальный путь и выражению моего таланта. Таланта как такового во мне нет, сейчас нет, но когда я найду себя – найду и мой большой, светлый и нужный талант. Последний написанный мною рассказ «любовь» не то, что я ожидала. В нем как и во всех предыдущих нет меня, нет моего полного, талантливого воплощения, непосредственного переживания, в нем только покаяние, искание формы, пути и прежде всего самой себя.

В душе так много нового, живого, далеко теперь от больной тоски и нездоровых томлений. Так много сразу предстало мне интересов, так много хочется узнать, так много хочется сделать, написать, прочесть, продумать, выучить. На очереди почти сотня книг и все хочется сейчас узнать, всмотреться в не виденное раньше. Быть может… нет, я верю, что в этом новом есть уже приближение к заветному мигу, когда я найду себя. Все то, что раньше казалось большим и важным стало маленьким и ненужным. И говорить о том, что вчера был Вадя, и сообщал, как Вале Межлауку понравились мои рассказы, которые я ему давала, даже не хочется. Слишком это пошло и буднично и слишком далеко от меня.

Я верю в себя, в новую себя… если только это не больной и не нервный порыв.

 

20-го декабря.

 

Вот сейчас, когда я вернулась из театра и в памяти еще свежи образы и слова красивой и тонкой любви, я так хочу любви Мозы… Только мгновение. А завтра… Завтра у меня будет достаточно слез, чтобы заглушить в себе это влечение. И подмогой мне будет безнадежность. Вчера я была с Вадей на вечере и вот что записала в своем блокноте:

«Как всегда, когда бываю среди многих и пустых людей, мне больно, скучно и нудно. Хочется уйти к своим милым, глубоким и продуманным книгам, к спокойному одиночеству, ставшему мне родным. В лице Жоржа Бурлакова уловила сегодня тайную боль и оттого он стал мне понятным и боль его отзывается во мне. Сидит передо мной Бэлла, мило болтает с каким то типом и холодно отвечает Абрамовичу. И Гарри мне тоже жаль. К нему у меня какая то беспричинная симпатия. И еще, как всегда, когда я бываю в большом обществе и чувствую себя чуждой ненужной, – думаю о Мозе. Зачем и отчего? – Не знаю. Знаю, что этого не следует уже потому, что… Не нужно».

А сегодня в театре: –

«Я бы много отдала за то, чтобы поговорить с Мозой и снова, как раньше, немного освежиться. Но я не буду звонить ему. (илл.021)

Я чувствую себя мелкой и неизящной, такой чуждой театральной, многоголосой… Я затеряна. Мне иногда кажется, что тоска наплывает, и я тону, погибаю в ней. Но мне не грустно и не больно».

 

21-го декабря.

 

Нового ничего.

Все так же пусто и спокойна снова душа, упрямо держу себя в руках.

Сегодня попались под руку стихи В.Н. и совсем, совсем не тронули они меня. К нему нет ни обиды, ни ревности, ни злости, он – так, пустое место. Мое равнодушие прощает ему все его некорректные выходки, оттого что только равнодушие может простить.

До рождества осталось три дня…

 

 

 

22-го декабря.

 

Сегодня идем в кино. Я пригласила запиской Мозу. Придет ли? Не знаю, не знаю. Иногда кажется да, иногда – нет. Но я не волнуюсь. По-прежнему бодра и спокойна, и свободна. Ночью приехал брат Николай с позиций.

 

Итак безнадежно. Не пришел Моза. Кажется звонил по телефону, но ничего не добился и я слышала в трубку только его возмущенный голос.

В душе растет большая, оскорбляющая обида на него. И даже – слезы… Комедия кончена.

Но все к лучшему. Еще этот … невнимания, немного унизительной боли и я свободна от последней привязанности. В записке я приглашала его ко мне под Новый Год. До нового года много дней и за эти дни я успею совсем забыть его. Это неважно. Я не допущу в себе сожаления и грусти о последней разбитой мечте.

 

23-го декабря.

 

Да, я свободна… Но… минуту назад говорила с мамой и уловила у губ своих бессознательно легшую горькую складку. Отчего? Оттого ли что приехал Николай и на меня действует его грубый голос, простоватые манеры, неряшливость одежды? Или же оттого, оттого,… что… Нет, нет и нет. Последнее невозможно. Но отчего же легла складка и я не смеюсь? Быть может, это бессознательная боль, которой я не хочу и которой не будет и нет наложила эту горькую морщину на лицо?

Мама говорит, что с вечера я грустна и печальна и угрюма. Но этого нет, конечно нет. Я спокойна и свободна. Вот, до чего доводит чрезмерная мечтательность и фантазерство. Недавно я подумала, что нет неверных мыслей, а есть мысли только неумело выраженные.

 

Прочтенная книжка Локка «Потревоженные тени» прогнала возможность тайной боли. Хорошо и покойно.

Рэйн отчего то напомнил Мозу, а я – Фелицию. Но это неважно и далеко. Сегодня снились белые цветы, много-много… И была в них живая прелесть весны и молодости.

 

24-го декабря.

 

Читала глубоко продуманную философскую книгу, а потом так смешна была капризная и жалкая девочка, которая оторвавшись от книги плачет над неудавшимся только что принесенным платьем. И снова захватила книга. Снился Моза сегодня.

29-го в коммерческом училище бал. Вера приглашает меня, но я еще не знаю, – пойду ли?

Сегодня сочельник. Но нет нестроения, нет сознания праздника. Обыкновенный, длинный, зимний вечер. Но я не тоскую, нет. (илл.031)

 

25-го декабря.

 

Вчера читала Библию, а потом снова беспричинно и тяжело плакала. Но отчего, отчего? Нервы или… или..? То, что я переживаю напоминает мне Пасху этого года и как тогда казалось невозможным любить Мишу, а теперь… Я не понимаю себя. Тайно от меня свершается во мне процесс и быть может через две недели я с уверенностью скажу, что люблю Мозу. Но я не хочу этого, нет.

Мое желание, два раза загадываемое на кольцах не исполнилось. Я даже не видела Горлина. Сегодня день будет грустный и долгий как всегда первый день Рождества. (043) В довершение всего у нас не работает телефон, а сегодня утром кто-то звонил, но не отозвался никто на вопросы отца.

Когда проснулась, показалось, что уже весна, что плывет на улице теплый, нежный ветер, тает снег и небо голубое и по-весеннему облачное. Вздохнула глубоко и тяжело, так тяжело.

Совсем весна. На улицах много народу, смеха, солнца, шуток. На солнце тает снег. Кому-то понесли цветы. Хочу рассмеяться звонко и искренно, но…

 

Или схожу с ума, или больна, или люблю Мозу.

После обеда была домашне-ласкова с Николаем, шутила и разговаривала. А теперь… это безумно жаркое томление! Это – страсть. Впервые. Но этого не должно быть, не должно. Под Новый Год он ко мне, вероятно, не придет, 29-го не пойду на вечер и не увижу его, и забуду, конечно, забуду. Ведь это же безумие… Как не понять этого. Я не хочу видеть его – боюсь, что скажу о своей. Это будет верх глупости. Я не хочу, не хочу. Но это жизнь. Если это любовь – то глубокая, настоящая, не нервная и не больная любовь. Но, но…

 

26-го декабря.

 

Сегодня говорила с Мозой по телефону. Уезжал куда-то, только вчера вернулся. А завтра уезжает снова.

–        «У вас сегодня удивительно приятный голосок» – «Мерси», засмеялась я.

–        «Вы свободны сегодня вечером?» – спросил уже серьезно.

–        «Да, до 8-9 часов» Придешь ко мне? Спросил о моем настроении. – «Я чувствую, что оно у вас недурное». – «Да, месяц было, а теперь уже уходит».

–        «Так скоро?» – «Да».

Я рада – увидимся. Да, да, увидимся. Он придет. Я верю, я знаю, что придет. – «Я сделал, как обещал вам – отказался от всех должностей в один день». – «Да? Я рада». Придет!

 

27-го декабря.

 

Вчера Моза пришел. Мы гуляли.

Как всегда, в разговоре стремился к утонченности, изысканности и пониманию меня. Это ему удалось. Я ему говорила о своих новых, свежих переживаниях. Мы шли мимо Университетского сада, когда он сказал: – «Я скажу вам сейчас то, что никогда и никому в своей жизни не говорил. У меня есть одна знакомая. Это большой роман, в котором я играю пассивную роль. Я отношусь к ней вполне по дружески и меня очень мучит, что я ее не люблю, быть может также – как и ее. Единственное, что я ей всегда предлагал эти самые тонкие дружеские отношения, но это ее, конечно, не удовлетворяет, и, вот, я думаю, что когда-нибудь я также буду любить и буду также несчастен. Как она теперь. И я думаю, что буду любить так, что в сравнении с этим новым чувством, все остальное будет казаться детской игрой. А у меня было много и не пустых увлечений. И я уверен, что буду несчастлив».

Я снова вошла в колею дружеского отношения к нему.

Мы сели в конце Сумской на перила за мостиком. (илл.020) Впереди серел горизонт, лаяли собаки, мостовым золотом горели три далекие огня. Таял снег. Ветер был тепел и мягок. Мне было хорошо. Я забыла все сомнения, болтала, шутила и смеялась. Я должны была быть у Кузиных. В последние минуты я замолчала.

–        «М.Н., мне очень хочется прислать вам книжку, – вы не откажетесь принять от меня? Я задумалась: – «Хорошо».

Он уезжает на месяц. Прощаясь сказал:

–        «Я вам позвоню завтра перед отъездом»

–        «Ведь у нас испорчен телефон».

–        «Тогда совсем до-свиданье»

Я остановилась у ворот, разговаривая с Петровой. Он еще раз обернулся, прощаясь. Я бросила небрежно: – «Если хотите, напишите с дороги». – «Отлично»

Когда мы еще гуляли, я, шутя, говорила о хироманте и о том, что он предсказал мне: – я выйду замуж летом 1918 года.

–«Знаете», заметил он, «если бы я приехал в сентябре сюда и узнал, что вы вышли замуж, мне было бы очень больно, хотя я сам не знал бы о чем грущу».

И потом, когда мы сидели против одного дома на Сумской, на обратном пути, я сказала:

–        «Я написала рассказ для вас, но вы его получите, когда я вас буду видеть в последний раз в жизни» – «Отчего? Вы меня заинтересовали». Задумался.

–        «Все равно, не догадаетесь», засмеялась я.

–        Я думаю, отчего вы не хотите прочесть его мне раньше…

Ночью долго не могла заснуть. И показалось, что месяц очень большой срок и что мне будет очень скучно. Но это только показалась. А под утро снова проснулась и не могла спать.

От Веры провожал меня Жорж Бурлаков и Вадя, держал под руку. Но какие они все скучные…

Уже почти все дни каникул заняты и распределены. Но все веселья невеселые, чинные.

 

Не понимаю себя, совсем не понимаю. То апатично усталое равнодушие, то острая тоска, то утомленность, то слезы. Незаметное беспокойство или ожидание во мне. Но это неважно. Это пройдет, как и все.

 

28-го декабря.

 

Вчера вечером уже была спокойна и тиха. А сегодня даже бодрость в душе.

Растаяла белая радость зимы вместе со снегом. Но я знаю, что снова будут снежить в воздухе и холодное, зимнее солнце. А весны… весны я боюсь, боюсь повторить все прошлогоднее, мутно-тяжелое. Я сильна и спокойна. Сейчас. А когда ветер принесет с юга аромат лиловых фиалок вспыхнет снова любовь. Но этого не нужно, не нужно думать об этом, нужно постараться забыть все эти грязные и властные сны о любви, что снились мне всю весну прошлого года.

 

29-го декабря.

 

Сегодня я искренне весела и бодра. С утра еще где-то в глубине души таилась печаль, а теперь она ушла. Вчера была у Оли на вечеринке. В глазах Жоржа Бурлакова, когда я однажды говорила с ним я уловила мутные, тяжелые огни, взгляд его был кристален и раздулись ноздри. Только на миг.

Сегодня по телефону говорила с В.Н. Был любезен и мил. Я пригласила его прийти ко мне под Новый Год и предложила прийти завтра. Поблагодарил и обещал явиться. У меня к нему нет ни злобы, ни обиды. Пожалуй, я ему даже симпатизирую, но симпатизирую равнодушно. Сегодня я на вечере в коммерческом училище. (илл.044)

В общем – хорошо и я всем довольна.

 

 

 

 

30-го декабря.

 

Вчера на вечере было скучно. Я думаю, что я переросла этот вид удовольствий. Я может быть, просто, приелось. Я танцевала немного, но если бы танцевала больше, то и тогда не было бы весело. Я рассматривала лица и три лица меня заинтересовали. Я думаю, что на балы мне теперь нужно ходить с очень умным и понимающим собеседником, чтобы делиться впечатлениями, но не для того, чтобы самой танцевать. О Мозе я уже почти не думаю. И к нему то же безразлична, что и ко всем. Сегодня, как всегда после бала, я утомлена и слабо устала.

 

В.Н. извинился, что не может прийти. Я читала «Болезнь века» М. Нордау, а потом думала о дружбе. Я хочу иметь настоящего, преданного и умного друга. Я думаю, что эта дружба должна дополнять собой то, чего недостает у них. Я поставила себе вопрос: Мужчина или женщина? Я склонна решить в пользу мужчины, потому, что в противоположность себе найду уравновешенность и твердость. Я хочу создать культ дружбы, как раньше создавала культ любви и постараюсь, чтобы первое возместило мне второе. Второй и самый важный вопрос: кто же именно? Возможны здесь двое или Виктор Николаевич или Моза.

Я думаю, что мне нужно на время оставить общество моих подруг, потому что они понижают меня до собственного уровня.

Во мне совершается коренной перелом и мне особенно нужно теперь дружеская ука, которая смогла бы поддержать меня на этом сначала трудном пути. Но в будущем я думаю добиться большой и строгой нравственной свободы и силы, углубленного, нравственного сознания и понимания, глубокой и определенной порядочности.

Меня интересует теперь философия древнегреческая и история Египта.

 

Сообразно новым переживаниям, я обдумывала мой идеал счастья.

–        Быть вполне нравственной, физически здоровой, быть настолько материально обеспеченной, чтобы иметь возможность удовлетворять своим эстетическим наклонностям и – путешествовать, работать во всех областях, читать, писать, думать и изучать все новейшие научные открытия, иметь верного друга и чувствовать жизнь во всей полноте с ее радостями и горем.

Мне нужно еще много сделать в деле самоусовершенствования, но иногда я могу быть довольна собой. За месяц, я много сделала над собой.

 

31-го декабря.

 

Город объявлен на военном положении и оттого мои гости, вероятно, не соберутся. Новый Год, как и все предыдущие, будет встречен одиноко и грустно. Николай куда-то ушел и я боюсь, что он вернется домой пьяным. Это будет уже верх удовольствия.

Не будет Мозы не будет Бэллы и брата ее. А остальные тоже едва ли придут. Ляля больна. Рая не придет. Остается Вера и Юля Манько. У меня испортилось настроение, я начинаю злиться.

В жизни слишком много грустных, безрадостных мотивов.

Старые тона. Маленькое испытание и уже ушло настроение. Нет, я не грущу. Все как дым, все как сон. (илл.030)

 

1918 год

1 января.

 

Вчера пришел В.Н. и Оля с знакомым офицером – Мишей был Аг.

Было не весело, но просто и мило. То, что нас было так мало придало особый интимный отпечаток вечеру. С В.Н. я была мила и любезна. Но по обыкновению болтал всякий вздор. Но мне он нравился. Я ему даже симпатизирую. Когда било двенадцать часов, я написала желание – любви Мозы и съела бумажку. Как-то В.Н. наклонился ко мне и сказал, поднимая рюмку: – «За ваше здоровье».

–        «И за Лялино», добавила я. А потом я сказала: «За «его» здоровье» И снова чокнулась.

Отдала дань девичьим предрассудкам. Съев желание и не веря в возможность его исполнения, почти не желая этого. Сегодня снилось чистое синее море и яркое солнце.

Да, пожалуй, я счастлива сейчас. Ведь счастье – это когда человек ничего не желает, а я сейчас ничего не жалею. Довольна всем и радостна. Увлекаюсь стихами Щепкиной-Куперник,[8] читаю интересные, научные книги, со всеми хочется быть ласковой и внимательной. «Виновных нет – все люди правы в такой благословенный день».

Теперь я знаю, что это не реакция против тоски, не нервный порыв, а действительное глубокое переживание. Вчера, когда мы жгли бумагу и смотрели на тени мне вышло: немецкая каска, целующаяся пара и на санях снова две прижавшиеся фигуры.

Глупо, но в гадании есть особая тайная прелесть.

 

2-го января.

 

Сегодня ровно спокойное настроение.

Вчера была у Ляли. Она нездорова. Мы, сидели в темной комнате и я рассказывала ей все сказки, которые только приходили мне в голову.

Мне было хорошо у нее и не было этой вечно преследовавшей и не оставлявшей меня раньше ни на минуту мысли о любви. О любви я теперь просто забыла. Буду очень рада, если это надолго. Без любви свободнее и свежее все.

Вспомнилось, как под Новый Год, когда мы В.Н. держал тень бумаги, я отвечая на вопрос Мити, сказала: – «Ошибочно думать, что счастье в любви. Оно совсем в другом». – «Это зависит от того как кто представляет себе счастье, заметил Митя».

–        «Счастье – когда человек ничего не желает. Я сейчас, например, ничего не желаю»

–        «Ну тогда человеку умирать пора», отозвался он на первую мою фразу.

Я смотрела на тень бумаги и знала, что В.Н. смотрел на меня испытующе и пристально во все время, как я говорила.

Уехал брат Николай. Через неделю уедет Александр, а потом мама – в Валуйки на поминки об умершем деде Илюше. Говорят, он любил меня и думаю, что у него ко мне была особенная симпатия, странно нежная. Он видел меня только летом 1916 года дня три-четыре, а через полгода в письме к маме передавал мне привет «девушке-ребенку». (илл.010)

 

4-го января.

 

На улице совсем весна. Шумит теплый и сильный ветер, солнце яркое, а на горизонте клубки темный разрозненных туч.

Утром продолжала свой реферат, потом читала, гуляла, а сейчас снова буду работать. Как странно, что раньше я так боялась работы. Мне даже смешно думать о времени, когда я все сосредотачивала на любви. Кроме этого так много хорошего, а в любви так много больного и горького. Я знаю, что я не талантлива, но ведь кроме таланта у человека есть еще ум, способность мыслить, читать и работать. В сущности жизнь слишком полна и разнообразна, чтобы стоило из-за чего-нибудь серьезно огорчаться.

 

 

 

5-го января.

 

Сегодня неясно волновали меня причудливые, недосказанные мечты. Странно, каждый день я думаю о том как бы я написала письмо Мозе. Это почти бессознательно. Думаю об этом и знаю, что он мне не напишет, а если и напишет, – то я едва ли отвечу. Сегодня показалось мне, что я совсем маленькая, неопытная девочка и так странно, что через три недели мне 16 лет. Сегодня мне показалось, что мне только 12–13, но не больше. Но в своем новом настроении я тверда.

 

6–го января.

 

Странное ощущение. Я перестала чувствовать свое лицо, я не знаю его и не представляю его себе. Я ощущаю свои мысли, свой мозг, но лица я не ощущаю. Мне кажется, что вместо него я ношу пустоту. Я потеряла свое лицо и не знаю его. Я подхожу к зеркалу, вижу свою улыбку, глаза, брови, но не вижу внутренней физиономии лица.

 

8-го января.

 

Нового нет ничего, вероятно, не скоро и будет. Да это к лучшему. Жалеть мне нечего. Я довольна, спокойна и весела, у меня много книг и мои родители меня не стесняют. Случайно попались под руку мои письма к В.Н. Как все то было глупо и пошло. На улице совсем весна. Вчера вечером написала «Capriccio». Это миниатюра, но она крайне слаба.

 

Сейчас мне пришло в голову: кто мне ближе? Александр или Моза?

Я думаю, что оба одинаково далеки и что вся моя любовь к Мозе надуманная, искусственная. Я вздохнула тяжело и больно. Но о чем жалеть? Ведь это даже лучше, это хорошо, что я его не люблю, т.к. моя любовь была бы безнадежной, а потом не разбила ли бы она снова мою душу, если бы даже он и ответил бы мне взаимностью. Я думаю, что все к лучшему, даже то, что было и есть плохого.

 

9-го января.

 

Я думаю, что жизнь хороша уже потому, что я могу смеяться, могу играть на рояли, читать, гулять, смотреть на звезды, слушать пение птиц, смотреть на закат солнца. Они всегда чудесны и новы неповторимо. Жить стоит только для жизни. Жизнь и так хороша. Я дошла до того, что однажды сказал мне Александр Васильевич (доктор). Это было очень давно, больше трех лет тому назад. Я спросила его:

–        «Зачем жить?» – «Для жизни уже стоит жить, ради одного ее процесса».

Теперь я его понимаю. Он был прав. Я вижу это. Можно презирать любовь, человеческие чувства, радости и горе и в философском презрении сохранять радость жизни. Брать все, что дает жизнь – мимо ходом, не задумываясь, потому что стоит ли задумываться, если жизнь хороша?

 

10-го января.

 

Я слегка хандрю. Снова распух глаз и это действует мне на нервы. Я становлюсь раздражительной, придирчивой, надутой. Снова пропущу несколько дней гимназии.

 

 

 

 

11-го января.

 

Вот уже третью неделю я живу только умом. Это дает мне уверенность в себе и твердость. Я читаю, но читаю исключительно научные книги, это дает мне особенное спокойствие. Сегодня снилось много снов. Теперь у меня нет настроения, есть только обрывки настроений новых и старых.

То, что я смогла преодолеть в себе увлечение Мозой гарантирует мое спокойствие и впредь.

Но вчера или позавчера было несколько мгновений сложной, беспричинной и мне сначала незаметной тревоги, что показало мне существование во мне каких то неизвестных мне ощущений.

 

12-го января.

 

Во мне странная тревога. Хочется уюта сумеречной, теплой комнаты, глубоких, темных кресел, нежного и глубокого голоса и хорошего собеседника, тихих слов и утомленных улыбок.

Кажется, что я потеряла себя старую, а новую не нашла. Я перестала быть интересна самой себе. Я стала на уровне окружающих меня людей, такая же банальная и жалкая. Когда я вспоминаю мой роман с Виктором Николаевичем. Я презираю себя. Иногда я думаю, и даже убеждена в этом, что мои письма к нему натянутые, неискренние, заранее обдуманные и оттого «ласковость» их фальшивая и жалкая. Мне хочется их сжечь, они мучат меня, но я должна сначала перечесть их, пережить презрение в себе.

Сегодня в гимназии (я была первый раз) увидела Раю. Я немного беспокоилась за нее, т.к. перед Рождеством, крестьяне захватили у них хутора и была рада ее видеть. Она спокойная и милая. Она снова много пережила и оттого стала интереснее. Сегодня сократила уроки и гуляла с Женей Левадой. У нее развито эстетическое начало, она умная и беседа с ней оживила меня.

 

Как глупо было думать, что я стала новой иной. Я все такая же. И лунный свет пробудил во мне сегодня создания сожаления боли, когда то оскорбленного самолюбия, страдание нелюбимой никем женщины, женщины не знавшей никогда полонения и любви. Сегодня это мне было больно. А сейчас я уже спокойна. Мне кажется, что мои увлечения никогда не захватывали меня, и я, несмотря на все сотворенные глупости, интересовалась ими только поверхностно. Я настоящая далека от той истеричной девочки, которая устраивала В.Н. сцены и… прочее. Быть может это переоценка ценностей?

 

Мне пришло в голову: на каком собственно основании я ставила себя раньше выше общества, в котором я вращаюсь, выше среды? Чем я отличаюсь. Умом? – его у меня нет. Способностями? – Их у меня немного и даже имеющиеся мелки. Красотой? – но о ней и говорить смешно. Эстетически развитым вкусом? – но и он хромает. – Количеством переживаний? – Но я не так уж много пережила, а больше говорила о переживаниях. Множеством интересных настроений? – Но настроения у меня определенные и их немного. Взглядами на жизнь? – но мои взгляды банальны и поверхностны. Я ничем не отличаюсь и равна обществу в котором я живу. Я не имею право их презирать, а наоборот должна многому у них учиться.

Но я спокойна, совсем спокойна утверждая этот взгляд на свою особу.

 

13-го января.

 

Сегодня Поля Лифшиц объясняла мне математику. – «Вы знакомы с Горлиным?» – «Да», ответила я. – «Вам он нравится?» – «Он производит на меня хорошее впечатление. А вы с ним знакомы?» спросила я. – «Да, он был у меня под Новый Год». С одной курсисткой Верой Роган. Он, кажется, в нее влюблен. – «Да?» Я весело рассмеялась. В гимназии я была весела, шутила, а дома едва не расплакалась. Это последний в роде людей, которым я верила. Он мне солгал. Но зачем, зачем? Меня не обидела, не оскорбила его ложь, на я не понимаю его. Значит, он не уезжал. Зачем же мне он сказал это? Думал, что буду звонить ему? Я не хочу его видеть.

 

Сегодня утром Рая сказала, что я не такая в обществе, как нужно. Едва снова не распух глаз. Угнетающе действует на меня гимназическая обстановка и сознание, что меня так со всех сторон оплетает недружелюбие и ложь. У меня дергается лицо, рот. Во мне странная тревога, ожидание, порой даже страдание. Я не знаю чего я хочу, не знаю чего я жду. В гимназии за математикой не могла сосредоточиться и впервые после полутора месяца заниматься было тяжело и трудно. Я заметила на себе взгляд … и Рая наклонилась ко мне. – «Что с тобой? У тебя такой вид, что тебе дурно или кружится голова» – «Да?…»

Болит у меня грудь и я жду, жду чего-то, – еще более грустного, чем было.

Зачем мне все, все лгут?

Лгал Миша, лгал Рыков, а теперь лжет Моза.

С Верой Кузиной я разошлась. Я убедилась, что она интриганка и, пожалуй, занимается сплетнями.

Но нужно быть гордой и не искать больше искренних и хороших людей. Их трудно, а для меня быть может и невозможно найти. Я слишком некрасива, чтобы меня искренно любить.

Снова вспомнила Александра (доктора).

 

14-го января.

 

Перечла свои записки о бодрости, о счастье, о молодости и стало странно, показалось, что это писала не я, а какая-то другая веселая и радостная девушка.

Я люблю сейчас только свою кошку, потому что знаю, она всегда остается со мной и я могу ее мучить, ласкать ее пушистую шерсть, слушать ее тихое мурчание. Это мой единственный друг. Ляля хорошо, очень хорошо, как никто действует на меня, но она уже чужая, оттого что она самоуверенная, талантливая, оттого что она пользуется успехом, оттого что она многим интересуется и ей также многие интересуются. А я усталая, грустная и странно-спокойная, для себя не интересная и чужая людям.

 

15-го января.

 

Я спокойна, но не избавилась от грусти. Это грусть, тоска и нервы убили во мне талант. Я уже не буду писать. Я чувствую свою бесталанность. Это я говорю не в пылу самобичевания, как раньше, а говорю обдуманно и спокойно: больше я писать не буду.

Сегодня Поля рассказывала о вчерашнем собрании учащихся, сказала мне: – «Там были Бройда, Грингауз, Моза Горлин…». Вчера и сегодня мне только смешно, что он мне лгал. Это уже не огорчает. Вчера снился красивый очень красивый и значительный сон. На великосветском парадном балу я видела одного офицера и чувствовала свою власть над ним и Александра (доктора).

 

16-го января.

 

Сегодня, в этот для меня всегда значительный день, не случилось ничего или почти ничего. Приехал Сеня Чулков, был у меня, смеялся, шутил. Потом мы были в театре. Я болтала возбужденно и ожидающе, кокетливо оглядывалась, но Александра не было. Сеня в разговоре намекнул между прочим о моем стремлении к изысканной вежливости.

–        «О моей вежливости спросите В.Н.» улыбнулась я.

–        «Я думаю, что в том случае, когда был свидетелем, виноват он, а не вы. Я ему это сказал, а он возмущался вами. Я ему сказал, что не нужно было подразнивать вас, а он ответил мне»

–        «если она так нервна, то пусть идет в лечебницу Платонова».

Не смотря на изящную благовоспитанность он умеет быть грубым и под корректностью скрывает свое глубокое незнакомство с элементарными правилами этики. Но и это прошло в мимолетном впечатлении и потонуло в чем-то более глубоком, более волнующем и близком. Но что это что-то не знаю. Говорил стал для меня ничем. Этот последний детский роман кончен. А будущее спокойно и просто.

 

17-го января.

 

Сегодня, обнимая меня, Женя Левада сказала: – «Ты похожа на фиалочку… Моя фиалочка» Я улыбнулась. «Ты думаешь, я это только так говорю?» продолжила она. «Я серьезно говорю это».

Когда мы болтали с ней в конце зала, я ясно почувствовала, как постепенно растет и развивается, пускает пышные ростки, скорбь и таинственное страдание. Отчего? Какое это страдание? Какая его причина? – Я не знаю. Я потеряла себя и не понимаю себя. Я ничего не знаю. Я этом есть что-то невыясненное. Я не люблю Мозу и даже не увлечена им и вопрос об этом отпадает сам собой.

Вечером теперь неуютно и неприятно. Приходила Рая. Говорила о своей любви к мужу своей сестры несмотря на всю власть над собой, волновалась и смеялась возбужденно. И пробудила во мне стремление к острым захватывающим моментам переживаний. Но это ушло. Остальное время ушло на чопорные разговоры с знакомыми дамами. Завтра на заседании увижу Горлина. Я намеренно иду с Лившиц. Будет ли он мне продолжать лгать или скажет правду? Эта фраза-насмешка, ирония. Я привыкла теперь к насмешливой улыбке и ироническим словам и над собой практикую тоже.

 

18-го января.

 

Сегодня, о, сегодня знаменательный день! Встретила Мозу. – «Вы меня не узнаете, М.Н.» подошел он. – «Нет, узнаю». Несколько слов. – «Как же вам ездилось?» спросила я безразлично. – «Плохо, очень плохо. Через несколько дней вернулся». Смотрел мне в глаза. Его глаза мутные, лживые сегодня. Извинился делом и отошел к президиуму. Подошел Борис Красусский. Был весь вечер со мной. Напевал мне романсы, говорил комплименты. Был очень мил и любезен чрезвычайно.

–        «Вы разрешите мне подать вам дружеский совет? Когда вы будете дурно говорить обо мне, имейте в виду, что я всегда все узнаю у своих знакомых».

–        «Дурно говорить о вас?» удивился он. «Этого никогда не было. Честное слово».

Он долго говорил и уверил меня, что этого не было. Потом, когда мы перешли уже к другим темам, он сказал: – «Я с женщинами всегда откровенен. Это самое лучшее. И вообще я очень открытая натура».

Пожалуй это правильно. Он не будет лгать. Значит лгал В.Н. Но зачем, зачем? Когда мы уходили, то встретили В.Н.

Поздоровался. Был удивлен, что встретил меня с Борисом. – «Я вам не буду мешать», бросил он. Но мы вошли обратно в зал. Возвращаясь мы вместе с В.Н. и кузиной Красусского, Олей. Когда В.Н. переводил меня через дорогу, он дрожал, как фоксик. Потом он пошел с Олей вперед, а я с Борисом сзади. Борис держал меня под руку, много говорил. Он гораздо содержательнее и лучше, чем я думала. В.Н. с Олей ушли.

«Вы создали мне сегодня настроение», сказал Борис искренно. Быть может, это правда. Он говорил мне о стихах, о музыке, о цветах. Я призналась, что иногда люблю гармонику. Он согласился со мной. Мне было приятно, хорошо и свободно. Я пригласила его  к себе на 2-е февраля.

 

19-го января.

 

Утром смеюсь, а вечером иногда промелькнет какое-то томление, минутная, беспричинная грусть и уйдет так же незаметно и бесследно, как и пришла.

Должен был прийти сегодня Сеня, но не пришел, быть может, потому что вчера, когда он подошел я была с ним не особенно любезна.

Но это все совсем неважно. В воздухе совсем весна и оттого грезятся, чудятся иные, благоухающие дали. Нежная мелодия любовной песенки красивый, легкий аккорд, замирающий в конце сада, взгляды беспорочно чистые и пугающе – значительные и темное прозрачное небо.

У меня давно не было большого, настоящего переживания и оттого тускнеют образы грез и утонченности мысли. Я хочу большого, здорового чувства, сильного и захватывающего иначе я стану тусклой, пустой и полной страдание или же высшее счастье – только они возвышают улицу и уточняют нашу всегда грубую природу.

 

20-го января.

 

Особенного ничего не случилось.

Гимназия действует, как всегда угнетающе. Вернувшись домой, лежала и было странно. Показалось, что я живу с закрытыми глазами, живу, погруженная в глубокий сон и, как все сонные, утончив воспринимание впечатлений, я болезненно осязаю все впечатления, приходящие извне. Теперь долго жизнь будет пуста и бесцветна.

 

21-го января.

 

Сегодня встретила Горлина.

Все утро томилась, возбуждали отвращение и жгучее, едкое презрение к себе мелькающие воспоминания о моем романе с В.Н.  Каждое слово вспоминавшееся, терзало меня, каждое выражение моего лица, которого я не видела, но представляла себе ясно и тупо жгло меня стыдом. Я хочу сжечь письма мои к В.Н. и его письма ко мне…. Даже потому, что в каждом моем письме к нему часть моей души. Казалось мне, что я вся изолгалась изыгралась неестественно и карикатурно и я хотела все забыть, никого не встречать из моих теперешних и старых знакомых, из моих родных, хотелось уехать в другой город, в другую страну и начать новую жизнь.

А вечером пришла Ляля и Рая говорили, гадали, смеялись. Я забылась с ними, а когда они ушли, снова стало противно и едко.

Я знаю, что мне никто не интересен, что никого из них и вообще из людей не нужно видеть.

А гимназия угнетает, унижает меня, в гимназии я становлюсь глупой, шумной и неестественной, и дерзкой. Какие мы все, современная молодежь, вялая, неестественная, немолодая, несчастная, нездоровая, жестокая и порочная.

Я не чувствую в себе крови, не чувствую здоровья, жизни или молодости. Мне нужно солнца, много, много солнца и здоровья.

Никогда еще не сознавала я так ярко свою полную бесталанность, глупость и невыдержанность. Я типичная городская девушка. Нервная, анемичная, бледная во всех отношениях и расплывчатая. Я не чувствую своего тела, не чувствую себя всю, целиком, я сознаю только кусочки своей души, даже не души, а нервов. Я думаю, что душу заменяют мне нервы. Как быть может и большинству людей. Все это тоскливо и тупо.

 

22-го января.

 

Я отказываюсь понимать себя и должна признать, что себя я совсем не знаю. Что-то многосложное и непонятное шепчет мне неведомые слова и я ничего не понимаю в них.

Я знаю одно: я рабски люблю жизнь, ничего от нее не жду, от нее ни на что не надеюсь, не хочу продолжить, смеяться, страдать.

Недавно я поняла что такое позор… Когда вспомнила мое отношение к В.Н… Это едкое и острое слово. Оно появившись раз, ходит за мной всюду и углубляет во мне презрение к себе. Но когда я читала Шекспира, где герои умирают потеряв любовь и власть я не понимаю самоубийства ни в том, ни в другом случае. Я забыла любовь, не понимаю ее. А править толпой людей, которых я не знаю и в массе глупых и тупых людей не стоит. Сегодня Рая сказала мне:

 

–        «Я хочу поклонения толпы»

–        «Этого не трудно добиться», отозвалась я. Она удивилась. «Толпа преклониться только перед глупыми и хитрыми и сильными в своей хитрости, потому что умных она никогда не поймет и на их слова ответит идиотским смехом».

–        «Ты сегодня злостно настроена», сказала она.

–        «Нисколько, в этом я давно убедилась».

 

23-го января.

 

Говорила с В.Н. по телефону, пригласила к себе на 2-е, сегодня был учтив и любезен. И мой стыд ушел. Еще утром я смеялась над вчерашним настроением В.Н. я сказала. – «Мне очень непонятно, что вы проскучали у меня под Новый Год»

–        «Я не скучал… – ведь были вы…»

–        «Вы сегодня очень любезен против обыкновения…»

–        «А вы все такая же хитренькая и язвительная…»

Во всей сегодняшней беседе очарование легкой, пикантной …

Для всех мужчин нужно быть только бессердечной кокеткой. Принял мое предложение идти к нам в гимназию на вечер.

Сегодня я с утра бодрее и лучше.

 

24-го января.

 

Отчего в воздухе пахнет весной?

До марта еще так далеко…

Когда журчали глухие иностранные слова…, когда спокойно мягко сходили первые тени сумерек и за окном плыли по-весеннему звонкие и сильные песни колоколов от монастыря со старинными стенами, потемневшими иконами и засохшими в молитвах и бдениях старушками, захотелось мягких, ласкающих слов осторожно нежной внимательности и первых, несмелых и ожидающих взглядов.

А у нас все говорят о реквизиции комнат, об этом проклятом «свободном» времени, об убийствах, расстрелах и грабежах. Я хочу уйти от всего этого, от всех этих пугающих, приниженных разговорах.

Мне, воспитавшей себя и свой ум на эстетике и тонкости особенно тяжело и грустно переживать современность.

 

 

25-го января.

 

Все больше находит на меня темная и вульгарно-жестокая тень Революции, «бескровной» революции! (илл.045)

У нас сдадут кабинет, останется три комнаты и жизнь станет еще стесненнее, беднее и жалче. Мои родичи боятся разорения и всех прочих прелестей революции. Я почти не могу жить в этой сгущающейся пошлой атмосфере, в этих разговорах о ценах на продукты и опасениях, преувеличенных и недействительных.

Где любовь? – Ушла далеко и вернется не скоро. Теперь не время заниматься любовью, да и само понятие стало слишком пошлым и низким, не знаю отчего.

Отдыхаю только за книгами, – за большими томами мелкой печати, за учеными изысканиями, отвлеченными и успокаивающими, за книжечкой северянина, когда то мной так порицаемого и… отдыхаю за «размышлениями» и афоризмами Эпиктета.

Теперь контрасты стали возможны и отталкивающе близки.

Сегодня был у меня час почти отчаяния быть может, отчаяние пятеричного характера, навеянного событиями.

 

26-го января.

 

Сегодня мама сдала кабинет. Бывший военный. Ему лет 30. Дочь в одной из харьковских гимназий. И вдруг почему-то встала уверенность, что это Александр. Его зовут не Александр, но теперь можно менять фамилии?..

Остро вспомнилось старое и перемешалось с новым ожиданиями. Я не видела его, не знаю. Слышала голос, похожий на голос Александра и тогда была уверенность, что это он. А вот теперь знаю, что глупо верить. Завтра он придет. Первые слова о нем странно взволновало и обрадовало меня.

–        Отчего, отчего?

Сегодня должен прийти В.Н., но конечно, не придет или опоздает часа на 2.

 

Ожидание Александра ушло. Приходил В.Н., пил у меня чай. Потом были с ним на заседании абитуриентов. И оттого что я была одна барышня во всем собрании, чувствовалось, что для меня хотели быть остроумными и веселыми, что только на меня смотрели и мне улыбались. В.Н. говорил любезности, смотрел в глаза особенно ласково, вспоминал прошлое. Когда меня провожали Сеня и Стогов отстали, сжав мою руку сказал:

–        «Сеня около вас тает, так и тает»

–        «Не похоже», засмеялась я.

–        «А как я около вас таял… в особенности в Славянске…»

Я ответила шуткой, а подбежавший Александр Николаевич сказал:

–        «Мария Николаевна маленькая дрессировщица умных зверей».

Мы все расхохотались и Рыков заявил:

–        «Это удивительно метко ты, Шура…»

А я показала на пальцах, как я мала и, засмеявшись, спросила: – «Вот какая маленькая, да?…»

Когда В.Н. сегодня пришел, в передней наклонился, чтобы поцеловать мне руку.

–        «Вы с ума сошли?» удивилась я.

–        «Простите, я думал, что это Екатерина Николаевна…»

В воскресенье он придет ко мне.

Сегодня, когда мы прощались, Стогов захотел поцеловать мне руку.

–        «Э, нет», запротестовала я, «подождите, пока я выйду замуж».

–        «А это скоро будет?»

–        «Скоро ли?» Я думаю в июне, бросила я наобум.

–        «Вы нас пригласите на свадьбу?»

–        «Обязательно»

Вечер прошел оживленно и легко кокетливо. Если я не ошибаюсь, в В.Н. новое и для меня, пожалуй, более лестное отношение ко мне.

Мне нужно было бросить письмо на почте. Я побежала по темному коридору. За мной В.Н. Я опустила письмо в ящик. Он стоял рядом, протянув руку; нагнулся. Я сделала вид, что не заметила его движения и пошла обратно.

Меня интересует наш квартирант.

 

27-го января.

 

Меня волнуют предчувствия, ожидания, надежды. – На что? На кого?

Это сплошное, жгучее томление…

Вчерашнее далеко. Не знаю, ничего не знаю. Трепещут отзвуки грез, невиданных, незнакомых симфоний, встают невиданные образы…

Куда бежать от себя? Чего ждать? Вчера поссорилась с отцом. Он говорит, что вечером нельзя играть, что я привлекаю внимания проходящих светом и звуками(???) и т.д.

Просто трусость.

А я не могу жить не играя, именно, теперь. Сегодня ссора с маманей. На следующий год уеду от них. Так нельзя жить и им, и мне.

 

Вероятно я нездорова, тем лучше.

Все равно не могу ходить в гимназию. Не могу заниматься. Хочу болеть долго, долго.

Такая тоска и слезы.

С отцом не разговариваю.

 

28-го января.

 

С родителями я просто не могу жить больше. Ссоры, слезы и т. далее. Я не могу так. Не могу ничем заниматься в этом доме, не могу быть вежливой и сдержанной. Это нервирует и угнетает меня. Пожалуй, В.Н. был прав: мне нужно пожить у Платонова. Сегодня я уверенна в этом, он не придет. Побоится, что я стану для него немного больше, чем первой встречной. (илл.011)

 

В.Н. не пришел, как я и ожидала.

Была Рая, говорила. Я не понимала себя. Нервничала, болтала грустный вздор. Когда она уходила, сказала:

–        «У тебя прямо таки трагичное лицо»

–        «У меня вероятно, просто жар»

Это правда, мне немного нездоровится.

 

29-го января.

 

Я хочу уйти куда-нибудь: в театр, в кино, в гости, на вечер. Все равно куда. Я не могу больше быть дома. Я даже не знаю, отчего меня так тяготит домашняя жизнь. У Андреева часто бывает какая-то барышня. Кажется, что он хорошо относится к ней.

Мне не грустно и не больно. Но что-то тревожит меня едва приметно. Вернулись мои мысли об Александре, мысли ожидающие, беспокойные, безнадежные и покорные.

Мне нужно что-нибудь большое, захватывающее. Дело, чувство, идеи, но нужно  я должна же верить во что-нибудь нельзя же жить в таком холодном, насмешливом неверии.

По вечерам все нарастает тревога, волнуют тайные предчувствия и неверные ожидания.

Если бы встретить Александра. Он смог бы дать мне что-нибудь большее флирта и минутного беспокойства… Н с другой стороны я не верю в любовь, не верю в чувство и знаю, что все преходяще и минутно. Как совместить философские рассуждения и беспричинную, неясную тревогу?

Я не понимаю себя. Не понимаю и не знаю снова.

 

31-го января.

 

День семнадцатилетия. (илл.046)

Как всегда грустный и длинный. Вспоминается прошлое, весеннее и от него мне холодно и неуютно. Так неприятно действует вся эта демократическая обстановка нашей квартиры…

Мама подарила деньги, а отец даже не счел нужным меня поздравить. Раздраженно, скверно и слезно. Так все тяжело, так все ненужно…

Я хочу тепла, красивого уюта, солнца и ласки, нежной, дружеской ласки. Но нет у меня друзей.

Так холодно, так неприютно.

Позвонил и поздравил Абрамович.

И это чуть-чуть подняло мое настроение.

 

1-е февраля (14-е февраля).

 

Вчера, когда я уже легла, мне принесли письмо и книгу от Мозы. Письмо немного грустное и милое, а стихи Эллис нежны и красивы. Вчера заснула не сразу, думала о нем и старалась разгадать его психологию. Сегодня позвонила ему по телефону, поблагодарила за память, попросила прийти завтра ко мне.

–        «Спасибо, только едва ли… У меня такое настроение, что вы сами будете не рады, если я приду. Отвык я от всего этого. Живу совсем бирюком».

–        «Жаль, что вы вчера не пришли. Мы смогли бы с вами поговорить».

–        «Я еще больше вас жалею об этом. Мне очень хочется вас видеть».

–        «Так приходите как-нибудь запросто».

–        «Вот это хорошо. Я вам тогда позвоню»

–        «Хорошо»

–        Поздравил меня еще раз.

Сейчас иду на заседание. Быть может, увижу В.Н. или Бориса.

 

Так жить невозможно. Мне категорически запрещено играть. Именно теперь, когда я хочу много заниматься, оказывается, по каким-то дурацким соображениям, что это невозможно. Рано или поздно я порву с ним и уйду от них. Нельзя же размещать свой день по часам.

У меня вырастает огромное желание порвать сейчас же, уйти куда-нибудь служить и жить самостоятельно.

Но связывает эта проклятая гимназия.

 

3-го февраля.

 

Вчера утром звонила В.Н. Напомнила, что он обещал у меня быть вчера и попросила напомнить «Борису».

–        «Борису?» спросил он.

–        «Да, Борису».

Вечером у меня были гости.

Рая, Ляля, Вера Михельсон, Ося Сильман, Жорж и Валя Бурлаковы, Вадя, Оттон, Слава Бобков и В.Н., Борис не пришел. В.Н. хандрил, говорил утомительно и устало и видимо тосковал о чем-то. Когда я танцевала с ним, путал фигуры, а когда я кружилась с Валей, следил за мной. Я села рядом с Верой. Она подозвала В.Н. и попросила сделать гримасы. Он смотрел мне в глаза тоскливо и выжидающе. А вера рассмеялась нетерпеливо. За ужином я засмотрелась на Валю и забыла об этом. Услышала смех. Ляля и Оля смеялись моему пристальному взгляду, а В.Н. поймал мой взгляд…

Вчера моим гостям было веселее, чем мне. Я ко всем слишком безразлична. Жорж смотрел на меня странно, но об этом я вспомнила только сейчас. Юнкер Сильман много смеялся. Слава стал интереснее, эстетнее. Мы немного говорили с ним о стихах и философии.

Когда они ушли, мне было грустно. После слез вчерашних, напухал глаз и в душе остался след пустой след неудовлетворенности и легкой, невесомой грусти. Захотелось увидеть Мозу, поговорить с ним как всегда задушевно и грустно, поделиться легко-интимными и тонкими впечатлениями.

Долго не могла уснуть…

На улице то вспыхивал, то тушился яркий свет. Где-то скрипели и вздрагивали двери, и если бы я даже знала неверно, что к нам лезут воры, я не встала бы, – было мне слишком успокоенно-грустно и неудовлетворенно хорошо. Хотелось продлить хоть на мгновение это тяжелое состояние покоя и грусти. Сегодня на мне старое, почти монашеское платье, свободное, черное. Вчера Рая раза три бегала причесываться, эта прическа у нее была на месте и это раздражало меня. Ляля кокетничала с Осей, а Вера была немного грустная, потерянная, как я, когда я, В.Н. и Ляля ходили гулять и Ляля слишком много смеялась. Как она не сознает, что очень часто причиняет боль и что она легко могла бы обойтись без этого. Вчера она была интересная и веселая, в широком, шотландском платье. Она очень милая, но я не люблю ее в обществе молодых людей. (илл.047)

 

4-го февраля.

 

Вчера приходила Кэт Горянская и Вера Кузина. После урока танцев возбужденные и заинтересованные. Танцевали, болтали. Кэт просила прийти к ней и сама обещала заходить. Восхищались моим платьем, целовали меня.

Сегодня я никуда не могла выйти, болел глаз. Сегодня во сне (под воскресенье) вернулось прошлое с В.Н. Он был мил и влюбленно-несчастлив. Была Рая, как всегда, немного простоватая, но милая и такая смешная в своей боязни попасть под чужое влияние.

Мне кажется порой, что эта наступающая неделя будет содержательна и значительна и принесет мне нечто большое и новое, ведь жизнь всегда нова, даже в повторениях. Одна гадалка сказала мне, что через месяц (он истекает 9 февраля) я встречу Александра. Я смутно, боязливо уверена, что это будет май. И хочу этого. А впрочем, в глубине души, я всегда философски презрительно ко всему вполне безразлична.

Сегодня я окончательно решила, что буду служить, как только нас отпустят. Это будет в апреле. В мае я начну службу. Нельзя же жить всецело на содержание у родных.

 

В полумраке, наша гостиная, превращенная в спальню с мамой, почти красива. Нежны розоватые обои и покойны кресла в чехлах. Снизу прорывается мелодия красивая и убегающая. И стихи Н. Гумилева наивны и ново красивы. «О, в сумрак отступающие вещи, и еле слышные духи.

И этот голос, нежный и зловещий.

Уже читающий стихи…».

 

5-го февраля.

 

Стало совсем ясно, что прошлое с В.Н. не вернется, и иногда мелькали у меня самоуверенные ожидания…

Но не грустно, нет…

Я давно знаю «…не течет река обратно, что прошло, то безвозвратно…».

Он следит за мной, когда я подхожу к мальчикам, или иду и кем-нибудь под руку, но в его взгляде только ревность ушедшего. Я помню, с последнего заседания я шла под руку со Стоговым. Он низко наклонился ко мне. Случайно взглянула на В.Н. У него был измученный взгляд и высоко поднятые плечи, как всегда, когда ему больно… Ему было больно только за прошлое, настоящего у нас с ним давно уже нет. Я даже прошлое забыла и особенно безвозвратно забываю в его присутствии, а он, кажется, все еще не может его забыть и все следит за мной тоскливыми глазами, лживого и загнанного человека. Мне иногда смешно его болезнь подпасть под влияния и под власть женщины и он до сих пор не моет мне простить Славянских дней, потому что в течении двух недель я имела над некоторую власть…

Я увижу его недели через две. 18-го у нас в гимназии вечер и он идет со мной. А до тех пор он у меня, вероятно, не появится, хотя, как всегда, уходя от меня в последний раз, обещал. Все это неважно и странно, что я так много написала о нем, иногда это совсем ,совсем не нужно.

Вчера Рая сказал мне:

–        «Меня удивляет, что ты подходишь к людям и ждешь от них всегда чего-то хорошего и ты всегда полна тем, что тебе дают люди. А я наоборот, никогда не подхожу близко и никому не доверяю».

–        «Люди дают мне только настроения… А в глубине души я всегда спокойна, даже в минуты самых глубоких увлечений. Я делаю глупости и остаюсь спокойной и даже не знаю зачем я это делаю… Может быть, просто, ради разнообразия».

И улыбнулась я, как всегда, легко – насмешливо над самой собой.

Я всегда спокойна и мне ничего не нужно.

Придет весна, одно за другим совершиться ряд безумств. Вернется тоска, жгучие томления, острая, метущуюся жажда любви… И тоска такая острая, такая знакомая и нервная… Уже волнует узкий серп месяц и глубокое небо уже таит Обманчивые обещание и несбыточные сны… Я знаю, – буду много писать, много тосковать, много плакать и искать, искать чужих, но понятливых и близких глаз… Вернется все старое, на столе у меня будут только стихи, а научные книги уйдут до следующей зимы…

 

6-го февраля.

 

Сегодня была у Ляли.

Долго говорила с ней о прошлом…

Стала я старая, бессильная, бескровная. У меня рыбья, белая кровь. Я должна полюбить человека с африканскими страстями и огромным темпераментом. Только такой может вернуть меня и жизни… Я снова грустная и бледная и усталая. Ляля сказала сегодня:

–        «Вы живете тенями и ваша проза»

–        «Эта поэзия полутонов и теней…»

Во мне нет жизни. Я всегда устало – рассудочная и вымотанная.

Мне хочется иногда сжечь свой дневник, свои письма, свои «произведения» покончить со всеми старым и начать новую, яркую жизнь. «Все былое, как дым и как пепел, я как нива, побитая градом…»

Ну, а если и в этой своей «новой» жизни я не смогу отрешиться от старого? Как тогда? Зачем, тогда я переживу мгновения острой боли?

Сегодня я знаю, что кончать со старыми нельзя, – нового, я вас, все равно не начну. Я всегда останусь такой немного чуждой всему, немного грустной и истомленной.

Ляля сказала: – «Зачем вы так к ним относитесь? Все равно, никто из них не полюбит вас по-настоящему, хорошо…» – «Я знаю это… но когда-то я ждала от них хорошей любви…»

Никогда ни один мужчина не будет вполне близок женской душе… Я пришла к этому. Сегодня так нелепо чужды электрические пятна фонарей на глубоком небе… С отцом более или менее помирилась. Разговариваю.

Я ко всем так скучно-безразлична. Отчего меня совсем никто не интересует? Отчего я никого не хочу видеть особенно? Отчего мне все так безжизненно не нужны? Я хочу чего-нибудь острого, пьянящего, волнующего. Если бы я не была так привержена эстетике, я захотела ба наверно быть пьяной. Все же разнообразие и в первый раз – известная острота.

Сегодня встретила Митю Брусиловского, провожал меня к Ляле. Был, как всегда банальный и неинтересный. Мне нужно яркости и крепкой новизны. Нельзя же жить только тенями… всегда…

 

7-го февраля.

 

–        «Ты похожа на графиню… ты должна быть графиней…» сказала мне Кэт Левада. И мне почудились на чудесно утончившихся руках пожелтевшее кружево… (илл.050)

Я стояла возле не в строгом, свободном платье с головой поднятой устало и гордо.

У нее ко мне кокетная нежность. Ей, просто, нравятся линии моего платья и моя женственность. Но отчего, вот, я не чувствую этой своей знаменитой женственности? Сегодня я снова гордая прочтенными книгами, я снова без волнений, спокойная и грустная. Мне хочется вслед за Рескиным повторить:

–        «Разве прекрасно лицо нелюбимой женщины?»

Утром около гимназии была стрельба, были убитые, недалеко анархисты вырезали всю семью.

Но отчего, вот, я не чувствую этого, не думаю об этом, отчего я всецело погружена в свои эстетные и удобные переживания?

 

8-го февраля.

 

В душе обрывки.

Печальный Пьеро, тоскливо веселая Коломбина, строгие глаза героев только что написанной миниатюры, отзвуки снов, волнующих ожидания того, что могло бы быть и чего не будет и не было, и чего так трепетно ждала я в сумеречные, обволакивающие часы. Отзвуки того, что могло бы быть и чего не будет… И, как всегда, строчки нежных стихотворений, поющих о свирелях весны и любви…

Я кончаю гимназию и не знаю куда себя деть. Сначала я хотела пойти на медицинские курсы, но это не отвечает моим эстетическим наклонностям.

Юридический факультет не для меня. Филологический? – Но я не хочу быть учительницей.

Вчера и позавчера я думала о философском, а сегодня я и от этого далека.

Буду играть, танцевать, уеду в Москву. Год пробуду где-нибудь, а там что-нибудь решу.

Сегодня я жду опять. Кого? – Не знаю. Все равно кого. Но кто-нибудь пусть придет и возвратит потерянное.

 

Вечер такой долгий. Уже давно кончила «Жизнь Будды» Асвачоши, поиграла, перечитала стихи, тосковала, томилась у стены, кого-то хотела видеть, едва не плакала и при каждой набегавшей слезе, шептала устало и зло.

–        «Истеричка… истерия»

Но вечер еще не прошел. Еще два, три часа. Хотелось бы прочесть повесть для «молодых девушек» наивную и занимательную, но у меня только серьезные книги.

Чего я жду? Вернее, – чего я ждала?

Сейчас я устала и уже не жду ничего. А завтра неужели снова вспыхнут томления?! Я такие дни мне нужно быть в шумной толпе, среди смеха и шуток.

 

9-го февраля.

 

Так странно, так странно…

Говорила с В.Н.

–        «А вы собираетесь зайти ко мне?»

–        «Я не знаю, когда вас можно застать дома?» – «Всегда». – «Когда прикажете?»

–        «Завтра, если хотите»

–        «Разрешите мне принести вам ноты?»

–        «Хорошо, я с удовольствием вам буду аккомпанировать». – «Заранее целую ручки…» Я немного смутилась.

Я рассказала, что провалилась по тригонометрии – получила «3».

–        «Но это же хорошо».

–        «Нет, я привыкла к более высоким отметкам».

–        «Значит, вы совсем прелестная девочка…»

–        «Очаровательная!» засмеялась я.

–        «В этом я с вами вполне согласен».

–        «Вы сегодня очень любезны».

–        «А разве я когда-нибудь бывал нелюбезен?»

–        «Мил… бывало… ну, об этом не стоит говорить» капризно заключила я.

Он рассмеялся.

–        «Отчего вы у меня так томились…скучали?»

–        «Нет, я не скучал. Просто, у меня было странное состояние, когда я к вам явился, меня сразу же охватило несколько нервное и беспокойное настроение.

Я даже не знаю от чего… Я не отговариваюсь, а говорю вполне искренно». Я промолчала. Я рада, что он идет со мной на вечер. Вероятно, будет, как всегда теперь ласков по дружески и будет забавлять меня. А впрочем… за него никогда нельзя поручиться. А завтра?

 

10-го февраля.

 

Придет ли В.Н. сегодня?

Если придет, в каком духе мы с ним будем разговаривать? Но я знаю, что не будет ничего интересного.

Как всегда в таких случаях, вероятно, появится Рая или мои parents начнут длительные разговоры.

Но я спокойна, совсем, совсем, спокойна. Очень возможно и я опять уверена, что он, просто, не придет.

Сегодня, когда я шла в гимназию, шел снег, большими хлопьями… Я ловила ртом снежинки и улыбалась… Было так чудесно! (илл.048)

Когда я возвращалась, на углу Сумской увидела господина, похожего на Александра… Он посмотрел на меня, словно я ему кого-то напомнила. И смотрел, пока я не исчезла в доме. Что-то дрогнуло во мне. Но я также спокойно и безразлично – ровно прошла по улице. Карты все предсказывают мне встречи с ним и от него письмо, но я знаю, что этого никогда не будет. У этого господина усталое лицо. Если это Александр, то он очень постарел. Хотела ли бы я его видеть? Да… а впрочем, – мне даже это безразлично. Сейчас, я стою на распутье. Их трое.: Александр, Моза и В.Н. Но в сущности я ко всем безразлична и моя новая любовь будет принадлежать четвертому. В снах видела сегодня Александра и В.Н. Эти сны были тревожны, словно ждали большого и важного, что вот-вот совершиться.

На нашем вечере увижу Красикова.

Я чего-то жду от этого вечера.

 

Пришел и даже не опоздал.

Лицо у него было молодое, свежее. Весело смеялся. Я расспрашивала его, как он живет.

–        «А как вы поживаете, М.Н.?»

–        «Сама не знаю. Чего-то жду… на что-то надеюсь… Мне семь гадалок сказали, что на этой недели я увижу одного господина, которого я не видела 4 года. И конечно, не увидела… Они все указали на вчерашний день».

–        «Это не тот ли о котором вы говорили мне весной?»

–        «Право, не помню».

Я была с ним очень, очень любезна, дружески ласкова и проста.

Прочел мне свой рассказ. У него недурной голос и он пел под мой аккомпанемент. Потом я играла ему… Кончив одну вещь, я обернулась к нему.

–        «Знаете, всегда, когда прочтешь красивую книгу о хороших людей и красивой жизни, когда увидишь красивую вещь или послушать красивую музыку, как-то станет стыдно самого себя и хорошо. И очень жаль, что это бывает так редко. И в эти минуты хочется быть лучше, чем есть, чище, светлее… становится неприятно, что я не такой , как хотелось бы…»

–        «Правда?» он говорил грустно и так искренно, как не говорил пожалуй даже в наши первые встречи.

Я кивнула головой.

–        «И вот, когда вы сейчас играли, мне стало как-то не по себе…»

Когда я кончила играть, но поднялся уходить. Я попросила его зайти ко мне в среду.

–        «Спасибо приду. Только скажите правду, я вам не очень надоел сегодня?» спросил искренно и просто.

–        «Я была бы очень рада, что вы пришли».

Я осталась одна. Охватила легкая грусть, хорошая и свободная грусть… Но я ни о чем не жалею. Иного мне не нужно. Будем друзьями, а любить его я, все равно, теперь не смогу, да и не знаю, любила ли я его в прошлом? Иногда я думаю, что я создала эту любовь к нему, но не любила его никогда.

У меня к нему хорошее, теплое чувство, но не больше.

 

11-е февраля.

 

Совсем весенний, переменчивый день. Утром было такое яркое солнце. Так хорошо было слушать как бегут и переливаются струи воды по улице. Солнце слепило глаза. Весенний воздух шептал и смеялся бодростью. И странно: радостно и грустно пели в душе весенние свирели о красавице юноше в золотом солнечном плаще. А сейчас небо серое, пока я спала, ушло солнце. За окном капает с крыш растаявший снег и звонко шлепает по трубе.

 

В минуту, когда я считала, что совсем забыла В.Н. вдруг неожиданно ярко поднялось во мне что-то, чего я к нему никогда, никогда не испытывала. Мне даже показалось, что я люблю его. Захотелось написать ему, показалось, что до среды еще так отчаянно долго… Захотелось увидеть его, сказать много-много ласковых, теперь не надуманных и искренних слов. Но это было только мгновение. Я сейчас почти спокойна, почти…

Ждать еще три дня, целых три дня, пока его увижу. На 15-е, т.е. на среду назначена резня буржуев и он, наверно, не придет. Но я безразлична и спокойна. Уже. Проделаю над собой опыт. Попробую свою силу воли. Ни о чем не скажу ему, ни на что не намекну.

 

12-го февраля.

 

В душе так много нежности, пугливой и робкой. К кому? Не к В.Н.?..

Да… быть может к нему.

Но если он не придет в среду, то эта нежность сама уйдет. Даже следа по себе не оставит. Но отчего так дрожат во мне какие-то тихие, ласковые слова?

Кажется прошлого не было; – ждет меня только короткое, светлое будущее. Ну, ну… Улыбаюсь тихо-тихо… И ничего не жду…

Я совсем маленькая девочка и у меня пушистые локоны…

В субботу он смотрел на меня и все улыбался мне, все улыбался… и не хотел сказать отчего…

 

В гимназию я почти совсем не хожу. На улице теплый, радостный день. Бегут речки, звенят по камням, улыбается небо, ласкает теплый ветер.

Хочется широко, широко распахнуть окна, открыть балкон и в лунные, теплые и еще серые ночи недосказано мечтать. 15-е будет в четверг. Может быть он придет?..

Но образ В.Н. куда-то ушел и уже не волнует его вспоминающаяся улыбка. Часы будут за часами и мои занятия физикой не двигаются с места. А на этой неделе у меня зачет. Я не замечаю времени. Сижу и о чем-то грежу и сама не знаю и не замечаю этого. Сегодня я хочу красок, много, много, много красок… Пусть, расплывутся и уйдут тени. Пусть золото солнца зальет тени. Я хочу смеха, звонкого счастья и радостно-милых улыбок. «Пусть жгучее счастье сегодня, – окажется завтра ошибкой

Его я в душе не жалею… Другое найду на пути…»

Вчера была грусть и помнила прошлые обманы. Но солнце залило все тени. Жить так чудесно и сказочно. «И грезы не сбыться не могут». Все сбудется!

 

Я уже не та наивная девочка, которая всецело отдавалась своим эротическим переживаниям. В данный момент меня больше всего интересует, как я прочту завтра свой реферат по-русски. А все же… и все же француженка сегодня гадала мне и вышло, что прошлое вернется.

Какое кокетство даже с самой собой! Но это не огорчает меня. Я могу кокетничать только в минуты крайнего отчаяния или же действительно хорошего настроения. Сейчас очевидно, последнее. Мне, просто, хорошо. Если прошлое вернется, оно будет только дополнением, но никогда – центром. Я достаточна опытна, чтобы не позволить себе последнего. Я буду совсем иной не такой взбалмошно-злой и душевно больной девчонкой, какой я была весной. Я вздыхаю глубоко и свободно и в сущности ничего не хочу и всем довольна.

 

Я думаю, что любовь слагается из трех факторов, это: чувственность, т.е. половое влечение, потом наша трепетная болезнь одиночества и наши мечты, т.е. ожидание чуда. А за окном небо по-весеннему лилово-синее…

 

13-е февраля.

 

Сегодня день спокойный, длинный и серьезный. Утром было солнце и так золото радужно. А сейчас жду Лялю и юнкера Сильмана. Я даже не волнуюсь, придет ли завтра В.Н. или нет. Сейчас это мне безразлично. А как будет завтра, не знаю.

 

14-е февраля.

 

Мне больно за Россию, больно за свою большую и бестолковую родину, так униженную революционными проститутками.

Поговаривают, что Киев уже взят немцами и на днях они придут в Харьков. Меня жжет огромное чувство всепоглощающей боли.

Что в сравнении с этим любовь, одиночество? Даже говорить об этом стыдно. В эти дни не о чем говорить и говорить нельзя. В эти дни пробудившееся гражданское самосознание должно заставить нас пережить едкую боль, как наказание, как справедливое возмездие за разоренную и разоряемую родину.

 

Жду В.Н. ровно, почти не волнуясь. Но чему-то радостно улыбаюсь. Не знаю придет ли он?

Очень часто мне кажется, что он не придет. На улицах неспокойно и очень возможно, что его не пустят домашние.

 

Звонила ему по телефону. Его нет дома. Забыл ли он, что обещал быть у меня? Или ушел куда-нибудь в более интересное место? Уже восьмой час и он не придет.

Сейчас я все же жду его. Так все эти слащавые мечты – глупости.

 

Не пришел. Чтобы это могло значить? Впрочем, это неважно.

Я только что сожгла часть своих рассказов из прежних и почти все стихи. За окном капает с крыш и мне немного больно. В сущности все мы такие же одинокие и безразличные, как я, когда стояла и глядела на последние догоравшие листочки.

Все наши увлечения идеями, делами, искусством, людьми немного деланное и всегда можно отказаться от них, потому что они не проникают нашего «я». Наше скрытое «я» очень мудро и всегда пребывает в покое.

Быть может, наше истинное «я» божественно-философское, всепрощающее начало.

Правы были все, кто говорил, что в мае мираж и пустота, кроме великой природы и нирваны.

 

15-го февраля.

 

Сегодня такое чудесное было утро. Я болтала вздор, как маленькая девочка, счастливая и свободная. Когда я сказала Рае, что вчера В.Н. не было, она посмотрела на меня, удивленно.

«А я думала как раз обратное Ты сегодня такая сияющая».

Я засмеялась. Так легко и свободно. Чего еще можно желать? Что значит маленькая любовная неудача в сравнении с развитием моей индивидуальности, вечность моего «я» и в сравнении с солнцем?

Сейчас немножко хмурое небо, а я чуть-чуть устала, весенней, легкой усталостью. Андреев (наш квартирант) напоминает мне Александра, не знаю даже чем. В гимназии, когда гуляла с Бэллой по коридору, она сказала:

–        «Миша (это ее брат) просил, чтобы ты пригласила его к нам на вечер. И он хочет прийти к тебе».

–        «Скажи, что я оставлю за ним билет. Приходи ко мне с ним в воскресенье».

Вечер у нас в гимназии отложен. Но отчего то меня ничто не огорчает и я всему, всему улыбаюсь.

Жизнь слишком хороша сама по себе, чтобы стоило из-за чего-либо огорчаться. У меня есть все, нужное для жизни. Следовательно мне не из-за чего огорчаться.

 

Какие бодрые и уверенные слова я писала несколько часов тому назад. И как тяжело и горько плакала. Я немного играла, потом сидела в полутемной гостиной и плакала. Не знаю отчего. Стало одиноко и так грустно. Вышла гулять, зашла к Рае. Она встретила меня возбужденная и радостная: приехал знакомый ее, которого не видела она почти два года и о котором тосковала.

Я сейчас же ушла… На улице была сыро и неприятно, но я не могла вернуться домой. Было слишком тяжело. И так одиноко, так одиноко… Я уже не верю во все эти слащавые, сентиментальные бредни во все эти имитированные чувства, в поддельные симпатии.

Ляля совсем не появляется. Вероятно, слишком занята. Рая теперь счастлива, или во всяком случае заинтересована. Вера Кузина дитя и очень своенравное. Бэлла далека мне и чужда. Я одна, одна…

Мозе звонить я не хочу. Но этот раз выдержу характер. По временам я хочу его видеть. Но он молчит. И я тоже буду молчать.

 

16-го февраля.

 

Утром встала утомленная, разбитая почти больная. В гимназию не пошла. Звонила В.Н. сказать, что отложен наш вечер. Сначала был очень любезен.

–        «Что же вы тогда не пришли?»

–        «Никак не смог» – «И экстренно забыли номер моего телефона?»

–        «Нет, М.Н.. В следующий раз принесу вам мои уши».

Он снова стал вспоминать весну и Славянск. – «Помните?..»

–        «Нет, не помню» – «Это странно, такая хорошая память и вдруг вы забываете».

–        «В один прекрасный день я сказала себе, что ничего не помню. И все забыла.»

Он не унимался. В веселых словах чувствовалась усталость и ложь. Отошла я от телефона чем-то недовольная и сосредоточенная. Показалось, что-то кончено. Что? – Я сама не знала. Ночью снились мучительные сны. А сейчас буду жечь свои письма к нему.

 

Писем не стало жечь: нужно же сохранить такие редкие документы своей глупости.

Плачу, как заблудившаяся девочка и сама не знаю о чем. Я хочу иметь большого, большого друга. Мне нужно любви, ласки, света и искренности. Я не могу так жить: всегда лгать, всегда носить маску, гордо и одиноко носить свою голову. Иногда это тяжело.

Пусть это малодушие. Я все признаю, со всем соглашаюсь, но не могу жить так. Мне тяжело, мне душно. Мне нужно чей-нибудь нежности и комфорта, и уюта. Пусть я только глупая девочка, но я не могу так…

 

17-го февраля.

 

Вчера было много тоски и слез. Читала Локка, этого милого идеалиста, сидела бездумно глядя на огонь, бродила по городу, когда уже горели фонари лживые и тупые, как город, а потом играла банальные, тоскливее вальсы у раскрытого окна галереи, глядела на огни, прислушивалась к засыпавшему, умиротворенному городу. Веяло весной, смутными брожениями безнадежными исканиями.

А сегодня мартовский, солнечный день. Немножко бодрее, но все же порою тяжко и смутно.

Отчего то грустно и безнадежно.

Куда ушли все гордые слова и фразы?

Я сидела, читая, но моя кошка все прыгала мне на колени, заглядывала мне в глаза, выгибала спину. Я высоко приподняла ее за желтую шкурку и опустила на пол. Она посмотрела на меня золотистыми глазами. У меня невольно мелькнула мысль, что моя следующая любовь должна быть такою же, как моя любовь к кошке. Сегодня сама приласкаю, а завтра больно прибью и прогоню, как надоедающего и навязывающегося зверька. Довольно нежности и мягкости. У нас нет мужчин людей, только звери.

 

Была Рая, гадала и вышло опять, что встречу я Александра. Но уже не верю в возможность этого. Он далеко и ко мне никогда не вернется.

 

19-го февраля

 

Вчера были в театре с Раей на «Романе». (илл.049) Было так много еще неразгаданных настроений, когда я пришла домой. У нас подняли тревогу. Прислали из домового комитета сказать, что нужно быть настороже. Будто бы немцы подступают к Харькову и через час будут здесь. Опасались матросов, организованных грабежей и т.д. Стали собирать деньги.

Никто не раздевался.

Я легла и стала читать свой роман с В.Н. повеяло на меня наивными, весенними ароматами, больной, но все же красивой и нежной любовью. Прошлое показалось чудесной, милой, ушедшей сказкой. Несколько засушенных цветов: нарцисс и розы…

Но мне даже не стало жаль, что это ушло. Я забыла прошлое, читала страницы дневника, как забытую, случайно попавшуюся под руку детскую немножко смешную в своей наивности книжку. Эти робкие, детские грезы, милая мечтательность, такая большая и свежая вера в человека и ворчанье от которого хочется звонко-звонко рассмеяться, эта моя такая молодая и здоровая «сердитость…»

Милый, забытый и нежный сон…

Я слишком хорошо знаю, что не вернется ни один взгляд из этого счастливого времени. То, что меня когда-то слегка укладывало, сгладило время и чиста и свята память о прошлом.

 

Я совсем свободна и горда.

Нет ничего у меня в прошлом, и в настоящем и будущем моя вольная, большая душа.

Меня никто никогда не целовал, я ни с кем никогда не была нежна и никогда никто в моих глазах не читал отражения моей души. Я горда в своем вечном одиночестве, одиночестве белых снегов и орлиных полетов. Я чиста и горда.

Смотрю, как плывут по небу облака, слушаю, как шумит весенний вольный ветер, стою у высоких окон задумчиво и бездумно…

Плывут неуловимые мысли и грезы, быстро, быстро, плывут, как облака…

 

20-го февраля.

 

Была Ляля. Гуляли с ней, болтали. Я смеялась быть может, слишком звонко… Вечер был весенний, прозрачный. Солнце слепило глаза.

Потом сидели у меня. Пришла Рая и, как всегда, устроили у меня гадательные сеансы. Я была чужая, среди них, усталая. Он говорил о будущности друг друга, разгадывали характеры.

–        «Ну, а мне что вы скажите?» спросила я.

–        «У тебя вся твоя душа в тобой же придуманной грусти. Ты что-то выдумала и в это время вложила всю свою душу…»

–        Я снова почувствовала себя грустной и чем-то … печально связанной.

Сегодня опять тревожно у нас в городе.

 

В комнате полумрак.

Уже два раза одевались и собирались бежать. Теперь мама лежит. Брат Николай (он снова приехал) в столовой, папа вернулся с дежурства. (илл.007) Чего-то ждем. Не спим уже третью ночь. Эту неделю, вероятно, не будем посещать гимназию. Сегодня, когда я туда шла, попала под перестрелку.

Сегодня вечером захотелось увидеть В.Н., поболтать с ним о прошлом. Но это мимолетно обожгло мне душу желанием и ушло. Я спокойна, далека происходящему, чужда этим страхом. Равнодушно-спокойная и ясная читала новый роман, ходила по комнате, ступая размеренно ровно.

Не знаю что будет, но не волнуюсь, не боюсь я даже не думаю об этом. Спокойно и уверенно твердо, как никогда.

 

21-го февраля

Сегодня, когда шла к Ляле, на другой стороне улицы увидела В.Н. под руку с …. Стогова.

Мне стало очень  больно. У Ляли я смеялась. Но что-то болело во мне.

–        «У тебя сейчас ожесточенное лицо. Ты на кого-то очень зла».

Я улыбнулась любезно и мило. Я люблю иногда под учтивой улыбкой скрывать злость и обиду.

На обретенном пути я опять встретила его. Он шел по другой стороне с той же барышней. Мои глаза скользили равнодушно и невидяще по фасаду противоположного дома, когда я его заметила. Посмотрел на меня. Ждал пока я его увижу, поклонился. Противный сноб! Мне стало чего-то досадно.

Значит, он мне еще не совсем безразличен. Шли тоже, что и у него – ревность прошлого?

Теперь это уже прошло.

Занялась новой шляпой.

С Лялей вероятно, дружбе нашей конец.

Я выработала в себе удивительную бесчувственность. У меня нет родственных связей, дружеских привязанностей. Я отдала свою душу и всю себя беспредметным, отвлеченным фантазиями и ничто из реального мира меня не трогает и не огорчает. Я нравственный уродец в некотором отношении и спокойно сознаю это. Моего брата могли убить на войне и если бы это случилось это бы меня не удивило и не обеспокоило. У меня в жизни нет событий, после памятного события 1-го сентября 914 года. Могу выйти замуж там же спокойно и безразлично, оттого что это не коснется и не заденет меня, даже не заинтересует. Все равно…

 

Эта мертвая, липкая скука, это тоскующее небо, это нежелание занять себя чем-нибудь… Как все надоело, как все скучно и пресно. Почти невыносимо, невозможно. Все что я слышу, буднично глупо, все, что я вижу банально скучно и всегда одно и тоже. Все люди кажутся глупыми, все слова – пустыми, все мысли – одинаковыми… Как скучно, пресно…

Это долгое, мучительное томление…

 

22-го февраля.

 

Вчера долго гуляла по улицам. Это всегда успокаивает меня. Сегодня опять больные, бесполезные слезы, немощное безделье. Рано или поздно, а я кончу у Платонова. Эта безвольность и отсутствие какой-либо энергии.

Дома я жить совершенно не могу. Нервируют Николай, как всегда надоедливый и грубый. (илл.005)

Жизнь снова стала серо-липкая.

 

23-го февраля.

 

Вчера была с Раей в театре.

Сразу собрались и пошли. Шутили, смеялись в фойе, разглядывая проходящую публику. Два офицера оглядывались на меня…

Я легла спать умиротворенная. Сегодня занималась математикой. Вышла на минутку на улицу. Погода весенняя, солнечная. А я как-то специфически нездорово чувствовала, что у меня нет души, нет желаний, нет даже впечатлений. Все мимолетно и чуждо. Я когда-то давно растратила свою душу, промотала ее или отдала кому-то… Не помню. А дома это животное и непоседливое животное Николай раздражает меня. Из дому я должна буду уйти, если захочу сохранить хоть что-нибудь от себя. Растратить на пустяки вслед за душой и ум – это уж чересчур. Хорошо.

Я снова простужена и слаба.

 

Вечер долгий, бездельный…

Занималась перепиской стихов. Часть новых снова жгу, часть оставляю. Все последние мои стихи посвящены исключительно В.Н.

Отчего это так? – и сама не знаю. Я совсем о нем не думаю.

Иногда хочется лихорадочной, большой работы, талантливых набросков, захватывающих положений, хочется писать, писать, писать… Но я почти ничего не пишу. Проделываю над собой эксперименты и потом, – стоит ли?

 

26-го февраля.

 

23-го начала новый рассказ «Крах», а сегодня закончила. Теперь займусь отделкой его. Читала его маме и, быть может, оттого что я в него еще не вгляделась, рассказ мне понравился.

Мама сказала о нем: – «Весь рассказ написан в стиле ампир. Он похож на картины Жукова: цветы, небо, нарядные кавалеры и дамы…»

Я опять простужена, хриплю и кашляю. В субботу, 24-го, была у Ляли, гуляли по городу, пришли домой усталые, изможденные.

Потом по поручению Ляли говорила с В.Н. по телефону.

Ему видно не особенно хотелось говорить со мной. Вероятно, он устал. Но вежливость не позволяла ему первому сказать «до-свиданье», а мне захотелось чуть-чуть помучить его.

Вчера мы были с ним у Ляли. Я смеялась над вчерашним разговором и рассказала ему о своем тайном желании.

–        «Но это не помешало вам кончить наш разговор так внезапно, как будто бы вы не прощались»

Взял меня под руку, близко прижал к себе мою руку, говорил так, как когда-то, когда хотел быть со мной особенно нежным.

Немножко нервничала. Не помню, зачем я сняла перчатку. Когда я стала надевать ее, бросился мне помогать. Два раза хотел, чтобы я упала, и злился, когда это ему не удавалось.

Заглянул мне в глаза, отошел от меня выпустив мои руки, хлопая себя перчатками. – «Ах, ну…» больше ничего не сказал.

У Лялиного подъезда я остановилась вытереть ноги. Он стал напротив и смотрел на меня, словно ждал чего-то. Я подошла к двери и открыла ее. Он смотрел на меня. Я сделала вид, что ничего не замечено. У Ляли я сидела и смотрела на них, почти не принимая участия и я в разговоре, не испытывая боли, когда он рассыпался перед нею.

Когда она вышла, он подошел ко мне и стал рассматривать гравюры по стенам. В другой раз он мне как-то сказал, в отсутствие Ляли:

–        «Вы мне, М.Н., не противоречьте»

–        «Что за глупости?» Что вы мне такое, чтобы я вам не противоречила?

–        «Не что, а кто…» вошла Ляля.

–        «Что же вы стоите, Витя?» Садитесь, заметила она.

Я обратилась к нему с чем-то, а потом добавила: – «Я вас сейчас чуть-чуть не назвала так, как не следует».

–        «Отчего же вы меня зовете просто Витей?» – «Привыкла»

–        «Я вас теперь буду звать Мусей, хоть вы тут что …»

–        «Это совершенно излишне», пожала я плечами

Когда мы шли ужинать, задержались в ее комнате я и В.Н. Ляля поправляла что-то в коридоре. Я стояла почти рядом с ним. Чтобы скрыть замешательство Разглядывала книги на полке. Он опять чего-то ждал, потом отошел в другой угол комнаты.

За ужином Ляля укоряла меня, что я мало ем. Я напоминала ей, что у меня она тоже ничего не ест.

–        «Наоборот Ляля так много ест у вас, что я ее даже удерживаю. Вы мне должны быть благодарны, М.Н.»

Я не слушала и думала о другом.

–        «Да, я вам благодарна», по привычке говорить что-нибудь отозвалась я.

Они рассмеялись.

–        «Простите», спохватилась я «я думала о другом».

–        «Вам хочется спать, съязвил В.Н.»

–        «Тебе скучно?» спросила Ляля.

–        «Нет, мне очень весело. – Я сижу и смотрю на вас обоих…»

Рыков посмотрел на меня как-то особенно значительно, чему-то улыбаясь.

–        «Вас обоих нужно в кино. У вас такие молниеносные взгляды», заметила Ляля.

На обратном пути он снова держал меня под руку и другой рукой взял мою руку.

–        «Не шалите и будьте паинькой», сказала я.

–        «А разве я не паинька?» тем голосом, который когда-то заставлял меня вздрагивать отозвался он и высунул мою руку.

Наш разговор не представлял ничего особенного на обратном пути.

Только раз, снова взяв меня под руку, странно и значительно поглядел на меня. Я обернулась к нему, но не захотела встречаться с его взглядом, побоялась. Да еще как-то я сказала ему, что потеряла способность кем бы то ни было увлекаться.

Прощаясь, он задержал мою руку и остановился, словно хотел что-то сказать. Но подошел один студент из нашего дома и открыв дверь мне, ждал пока я попрощаюсь с В.Н. и уйду. Да, он стал называть меня Мусей. Он сам прислушивается к моему имени. – «Ну что вы со мной серчаете, если я буду вам так называть?»

–        «Сделать я вам, конечно, ничего не могу. Знаете как это говориться «плетью обуха не перешибешь»».

Я почувствовала, что он недоволен ответом. Вчера был похож на того В.Н., который в парке, когда мы были с ним во второй раз читал мне свои стихи и пользовался случаем почувствовать мою близость, взяв меня под руку. В среду он и Ляля будут у меня. Сегодня он мне снился всю ночь, был странным во сне, но знакомым и близким.

Настроение у меня недурное, потому что я довольна своим рассказом, а больше писать не о чем.

 

Последние дни у меня нет желаний, нет стремлений. Просто, пусто и скучно. Мертвая, пустая скука подавляла во мне все. Все были неинтересными и скучными.

А вот сейчас у меня большое желание увидеть Мозу. Я снова живой человек, а не … мертвое тело.

Вчера я долго не могла заснуть и мне все казалось, что у меня не тело, а кусок полотна или дерева так бесчувственно – мертво было во мне все. И я жалела, что не имею сил желать. А сейчас я слегка ожила, хочу видеть Мозу, очень хочу. Почему-то кажется, что он позвонит мне на этой неделе.

 

28-го февраля.

 

Все эти дни не выхожу из дому: кашляю и прочее. Вчера отделала и перечитала свой новый рассказ. Сегодня он мне уже не понравился: он не выпуклый, пустой.

Должна прийти Ляля с В.Н. У меня довольно хорошее настроение. Что еще написать? Нечего. Ни о ком не думаю и мыслей новых у меня нет.

 

1-го марта.

 

Вчера был у меня один В.Н. Ляля заболела. Пел мне. Но, конечно, мама не преминула просидеть весь вечер в гостиной и развлекать его разговорами. Я не сказала почти ни слова. Завтра он, может быть, придет ко мне. Принесет стихи и ноты. А я обещала ему прочесть свой рассказ.

Вчера, когда мама играла, мы стояли у столика. Он только что дразнил меня. – «Теперь это меня уже не трогает» отозвалась я. У него как-то странно и очень ярко блеснули глаза.

Завтра в коммерческом училище бал… (?).

 

Хочется стоять лунными, летними ночами у обрывов, смотреть на голые скалы, любоваться бесконечностью бездн, хочется солнечными днями бродить по безлюдному … и слушать. Хочется мечтательного уединения и быстрой смены мест… Хочется пережить восторги высоких мыслей, радость полной, глубокой свободы.

 

2-го марта.

 

В.Н. наверно не придет. Он сам как-то говорил, что избегает видеть часто одних и тех же людей. Побоится надоесть мне.

Отчего иногда я хочу вернуть прошлое? Я не увлечена им, я только смеюсь и шучу. Но почему я хочу видеть его, почему хочу продолжить эту игру? Почему мне неприятно и тяжело, когда он не приходит? Иногда я думаю об естественном подборе. В конце концов, мы с ним друг к другу удивительно подходим. Почему мне было противно поцеловать Мишу, Александра, почему мне было бы противно поцеловать Мозу и всех остальных моих знакомых, но мне не было противно, а, просто, безразлично, когда меня целовал В.Н. Почему?

А ведь Александра я почти любила, а В.Н. только увлечена и то не надолго, и я сознавала это, однако… Быть может, оттого что раньше я была моложе? Но мне и сейчас было бы противно поцеловать кого-нибудь, а вот его, думаю, нет.

Почему я задрожала, когда услышала звонок брата? Но я не увлечена В.Н. Для меня эта игра стала делом самолюбия. Я внушила себе что-то и вот, последствия…

Сегодня мне было скучно перечитывать свой рассказ (последний). Скучно читать то, что я так лихорадочно быстро писала несколько дней. Тому назад и что считала лучшим из всего написанного. Рассказ пустой, мне даже не стыдно за него. Как томительны и бездеятельны часы ожидания…

 

Не пришел. К семи часам у меня искривился рот, жалко, уныло… Это было только мгновение. Сейчас у меня настроение лучше, чем когда-либо.

Снова займусь созданием философского спокойствия. Оно избавит меня от возможности пережить третий душевный крах, который будет для меня роковым: почти неизвестно приведет меня в сумасшедший дом.

Два раза я уже была душевно больна: летом 1915 года и летом 1917 года. Философское спокойствие… это создание искусственное и оттого крайне шаткое. Работа долгих недель и месяцев рушится от одного слова.

И в сущности не стремимся ли мы все к более легковесным и более человеческим радостям: к любви, к дружескому общению и людьми, к богатству. И мы все при всяком удобном случае откажемся от самых истинных философских истин, которые когда-то излечивали наши души, забудем их в одно мгновение и погонимся за одним ласковым словом.

(через 10 минут)

Как мне скучно, так скучно! Это почти отчаяние, быть может, истерия.

Я не могу переносить демократичности нашей жизни, не могу видеть этих растрепанных голов, неряшливых костюмов, всей этой тесноты и убожества… Когда я вырвусь, уйду от всей этой неприглядности!!! Во мне отвращение, протест против всей жизни нашей семьи. Николай грубый, с тупым, животным лицом, папаша растрепанный в халате и вся, вся обстановка. Какое оскорбление моим эстетическим вкусам, моим стремлениям.

Какая жизнь стала убогая и липкая.

Эти разговоры о керосине и сале, эти ненавистные разговоры о деньгах и дороговизне… Вырваться, уйти, уйти от сюда. (илл.051)

 

3-го марта.

 

Я культивирую в себе злость.

Разве можно мне быть доброй с людьми? Нужно быть злой и безразличной ко всем. Разве этот мальчишка, В.Н., поступал бы со мной так, если бы у нам в доме был бы известный …., если бы мы жили так, как могли бы жить?

Конечно нет. Все его симпатии к Ляле объясняются тем, что ее отчим богат и она носит старую, дворянскую фамилию, Фольтанской де Гелиф.

Он слишком расчетлив для того, чтобы часто бывать в доме у людей, которые ему не могут быть полезны.

Это преклонение перед богатством свойственно всем людям и его нельзя осуждать за это.

Какой наивной и детской была моя прошлогодняя вера, что все увлечения обусловливаются исключительно человеческими симпатиями.

Сколько уроков за этот долгий год, жестоких крушений моей веры в людей…

Теперь и я буду также расчетлива, также благоразумна и сильна своим благоразумием и красивыми фразами прикрывать расчет.

Да, вся искренность, доверчивость, наши симпатии ничего не стоят. Все, что я вижу и слышу дает только уроки расчета. А все же жаль прежней красивой веры…

Но в жизни все так.

И когда я определяла любовь я забыла четвертый и самый важный фактор: расчет.

Мои мечты, моя искренность должны кануть в вечность. Я не достаточно богата для этого.

Вчера вспомнила мальчика Геню и это лето 1913 года, когда мы жили на даче в Покотиловке. Эти лунные ночи, это неосознанное детское спокойствие… Если бы вернуть эти дни! А впрочем… проходить еще раз все эти практические уроки, лучше не нужно.

 

Захватила меня апатия тихая и безвольность, бездушность. Скучно, скучно жить и даже говорить об этом скучно…

 

4-го марта.

 

Вчера написала новый рассказ «Два письма». Сегодня вышла в первый раз. Была у Бэллы, потом у Ляли. После обеда пришла Поля Лившиц и мы пошли на заседание делегатов. Мельком видела Мозу.

Сейчас у нас тихо, тихо. Внизу кто-то хорошо, очень хорошо играет…

Как хочется иметь мне друга, даже не друга, а человека с которым можно было бы поговорить просто и искренно, ничего не скрывая и ничего не открывая… Иногда очень хочется встретить нового человека, умного и тонкого. Я так страдаю от всей этой пошлости. Какое одиночество, какое грустное одиночество… Мечтать неопределенно, бездумно, забыть о гимназии, о всех сказанных словах, пустых и лживых, о всех надутых и пошлых людях. Сейчас красивая, хорошая грусть на душе и сожаление…

 

6-го марта.

 

Ночью стреляли, два раза поднимали у нас тревогу, трубили, мы оделись, чтобы уйти. К нам хотели явиться с «обыском», но вызвали милицию и эти типы ушли.

Вовремя всех этих передряг была я странно-спокойная, как всегда безразличная. Даже смеялась.

В гимназии сегодня улыбалась, говорила, но было мне в сущности очень скучно. Я дрессирую себя. Скрываю свою душу и стараюсь ничем не выдавать своих настроений, ни вкусов. Томлюсь и болтаю непринужденно и весело.

У рта у меня брезгливая, скучающая усмешка… Иногда мне хочется быть искренней и просто, – но с кем? И стоит ли?.. Зачем навязывать свою тоску? А друзей у меня нет. В моей скрытности есть тоскливая, гордая сила, – что мне еще нужно? Утром видела Шмита. Сначала не узнала, шла, задумавшись. Потом оглянулась и увидела его. Посмотрел он на меня как раньше, пристально и остро… После обеда видела Горлина,  Красусского. Улыбнулся странной неопределенной улыбкой.

День длинный, утомленный, скучный. Я осталась совсем без знакомых. Рая уехала  и не приезжала пока еще. Ляля занята своими романами. Вера Кузина мне чужда и неинтересна, Бэлла, как всегда, беспечна и мила. Вадя уже давно у меня не показывается, Сеня Чулков куда-то уехал.

В.Н. небрежен до неприличия и я не знаю когда я его увижу.

Моза? – Поля Лившиц говорила, что видела его и на него хорошо повлияла весна, значит, с ним я нескоро увижусь.

«Непродолжительна была твоя весна,

Мечты волшебные умчались,

Ты поседела, ты одна

И от друзей твоих остались

Одни пустые имена…»

Так, и все в жизни. Что радость? Что весна? Все уйдет и не ввернется.

Сегодня, когда я была в библиотеке, мальчики, подававшие книги, расшалились и смеялись и я невольно подумала. – «Это ли молодость? Это ли радость? И стоит ли чего-нибудь эта пресловутая молодость?..» быть может, эти мысли пришли, потому что я очень устала после бессонной ночи…

 

 

 

 

7-го марта.

 

Сегодня утром пришла Рая, мы гуляли перед тем как идти в гимназию и она говорила мне о себе, о своей любви к мужу ее сестры, о своем успехе у молодых людей. Она говорила, говорила и я знала, что ей нужно рассказать все, облегчить себя. Утро было солнечное, теплое. Я была уже в весеннем. Рая хорошо, оживляюще повлияла на меня. Но это едва-едва. Я слишком погружена в свое мертвое спокойствие и бесчувственность. Я так далека от любви. Я не знаю ее. Вот, Раю действительно любят, а меня… Таких, как я не любят.

Потом мы ходили после гимназии по улицам, я искала книги себе и я видела Мозу. (илл.052) Шел впереди нас под руку с какой-то барышней. Лицо у него было усталое, желтое, скучающее. И у меня ничто не зашевелилось в душе. Он стал простым знакомым также мне безразличным, как Вадя или ему подобные.

Я чувствую себя пошленькой, глупенькой и пустенькой барышней настолько ничтожной, что ее не трогает даже сознание собственного ничтожества. Я стала вне себя, вне своих личных, присущих каждой живой особи интересов. Мне все равно какая я. Мне безразличны все люди. Весна не пробуждает во сне грез любви. Все это когда то было, а сейчас кажется, что этого даже никогда и не было.

В моем теперешнем безразличии нет ни грусти, ни безнадежности, ни туманных надежд, ни ожиданий. На все смотрю презрительно скептически с скучающей и противной миной. Собственная пустота заставляет меня видеть эту пустоту всегда и во всем. Я знаю это и презираю собственное презрение – этот  недурен для иного рассказа. Я замечаю, что когда я встречаюсь с людьми мне не о чем говорить, я не знаю о чем говорить, т.к. я стараюсь скрыть от всех свою душу, не хочу открывать ни своих вкусов, ни желаний, ни огорчений. Я прячусь за банальными и вздорными фразами, за болтовней о политике. Я ревниво и холодно, сама не знаю зачем, прячу себя.

 

8-го марта.

 

Вчера написала миниатюру, несколько философского характера. Сегодня я думала: Затем я в сущности пишу? Ведь я же остро сознаю свое бессилие, ведь я же знаю, что мне не подняться до уровня даже, просто, талантливой писательницы. Когда я задумываю тему, мне кажется, что я напишу хорошо, но, садясь писать, я уже знаю, что все выйдет далеко не так, как я хочу.

Зачем же я пишу? В сущности мне доставляет удовольствие, меня заинтересовывает и на некоторое время заполняет мой ум, написанное. Я могу в это время спокойно и глубоко обдумывать положение, которое потом на бумаге теряют аромат своей свежести и искренности. Меня заедает моя же, уже более или менее определившаяся манера писать. Иногда я думаю, что буду писать по новому, но незаметно возвращаюсь к старому. Сегодня в гимназии мне пришла в голову тема для миниатюры. Живу я опять исключительно умом. Спокойно и тихо Они идут быстро, но они все таки долгие, слишком долгие, быть может потому что я опять стала уставать, посещая гимназию. Я уверена в себе, т.е. знаю, что сделаю ту работу, которую требует от меня гимназия. Нет ни пустоты, ни тоски, ни грусти, ни апатии. Порой мне кажется, что во мне совершаете новый глубокий и еще таинственный процесс и он окажется для меня важным, изменив меня, мою душу в самой ее основе. Но что это? – я сама не знаю и быть может я, ошибаюсь. Я кажусь себе и считаю себя самой заурядной, посредственной девушкой, оттого я и не могу в своих «произведениях» выйти из созданных, узких рамок. Я стою на границе между умом м глупостью, понимаю это и вижу ошибки, совершаемые глупостью и недостатки ума. Не обладаю ли я несколько философским складом мышления именно поэтому? И не есть ли спокойствие философа и его созерцания жизни и именно посредственность, именно неспособность на великое?

Вероятно, за эту мысль меня обвинят в пристрастии и односторонности. Вчера в миниатюре я написала: «бессмертие – это вечный сон, чистейшее созерцание мудрых». Но не есть ли и бессмертие уже поэтому посредственность? Отсюда недалеко и до того, чтобы признать великим все мгновенное. Я пишу и сомневаюсь в справедливости своих рассуждений потому что во мне живут предрассудки и рутина, как и во всех людях.

 

9-го марта.

 

Я думаю: зачем меня хорошо одевают, зачем я завиваюсь, зачем я слежу за собой. Все это ни к чему. Час тому назад. Я даже не чувствовала себя женщиной. Эти несколько дней я производила на себя впечатление некоего бесполого существа. Рая сказала (даже она!), что я становлюсь добродетельной, как классная дама. Я такой была эти дни. А вот мгновение назад загорелась во мне такая неудовлетворенность, жажда жизни и протест… Но сейчас я снова спокойна. Я должна быть сильной и гордой, гордой и сложной, сложной, т.е. злой.

 

Стояла на галерее, смотрела на огни, они похожи на золотые хризантемы, курила, слушала чьи-то разговоры, звонки трамваев, свисты проходящих и уходящих поездов, лай собак… Когда долго смотришь в тьму взгляд становится проникновеннее и видишь, то что незаметно сначала. Я люблю слушать зовы города в вечерние часы, когда уже совсем темно. Тогда я лучше понимаю себя, меня окрыляет умиротворенность и спокойствие. И всегда в такие часы думаю об Александре. Жаль, что потерян и стушевался его образ. Он мне дал так много, так много настроений и ощущений, как никто, никогда…

Все мои увлечения ничтожны в сравнении с моим отношением к нему.

Где он теперь? Что с ним?

Я бы хотела его видеть. Сейчас у меня к нему нет ни злости, ни обиды: ровное и благожелательное отношение. Кажется, что он где-то близко…

 

Опять это специфически нервное, больное, жестокое томление и безволие. Не знаю буду ли я через минуту смеяться или плакать, тосковать или радоваться.

И это брезгливая усмешка!

Как противны, наивны все слова.

 

10-го марта.

 

Сегодня каждое ничтожное впечатление долго и уныло отдается во мне. От гимназии я устала. В голове обрывки фраз, слов, вспоминаются лица и жесты. И все это отчаянно долго. Благополучно ответила по математике. Это самое важное событие. Больше ничего, ничего.

День серый, холодный и сырой. Дома скверно, уныло и скучно. Я гляжу на людей, слушаю их, но в сущности вижу только себя, в них я вижу себя и в их словах ловлю свои мысли и свои впечатления. Внизу кто-то берет красивые и легкие аккорды… Я не хочу людям открывать себя, но жду, что меня кто-нибудь поймет. Может быть, это уже и не так трудно. Да, иногда хочется друзей, внимания и заботливости.

А в сущности, меня съедает эгоцентризм, поэтому я и не могу стать выше себя.

 

12-го марта.

 

Вчера была на заседании с У.Д. Было странно. Мне кажется, что я была вчера за фиолетовой, полупрозрачной завесой.

Когда я и Сара Зеленченок стояли на улице, у входа и ветер развивал ее волосы, в ее глазах светился тот молодой восторг, который в такие минуты бывал когда то у меня. Она декламировала: «Небо голубое, тучи тяжелые». Она очень патетична и непосредственна. Это хорошо.

Потом стояла у окна галереи, смотрела на огни, на звезды и думала о своей детской любви к Павлу. Теперь, когда он уже совсем забыт и я о нем никогда не думаю, мне кажется, что он любил меня. Тогда – это было самое красивое и самое лучшее из всех моих увлечений. Зачем поцелуи и объятия? Это пошло и банально. Не лучше ли любить взглядами и улыбками? Это гораздо красивее и милее.

Сегодня серый и холодный день. Он будет, как и все долгим и однообразным. На новое я не могу надеяться. Я даже не знаю новых людей. Пойду в гимназию, потом к Ляле, а вечером француженка, потом занятия физикой. Вот и весь день, который другим быть может, принесет так много. Все заранее известно и рассчитано. Но не лучше ли это? Нет, неожиданности ярче, и от них жизнь полнее. Но у меня неожиданностей, кроме домашних, не бывает. Я все заранее знаю.

 

День прошел так как я и предполагала. А сегодня, когда я шла в гимназию и падали большие белые хлопья так захотелось невозможного, несбыточного… Сейчас идет дождь, шумит ветер.

И я уже невозмутимо-спокойна. И желаний у меня нет, и души у меня нет, и радости, и гор у меня нет.

Жизнь – хорошая или плохая? – но спокойная.

 

13-го марта (26-го)

 

Верить – это заблуждаться. Сегодня, сократив физику, мы сидели с Раей на кладбище. Она стала разговорчивая, уверенная. Она говорила, что верит в свою силу.

–        «По-моему это заблуждение» сказала я. «Твоя сила зависит от обстоятельств и может быть тысячу раз разбита на твоем жизненном пути. Это хорошо, что ты веришь, но это заблуждение».

–        «Значит, ты ни во что не веришь?» спросила она, немного удивленная.

–        «Ни во что».

Над нами было ясное, холодное небо и солнце. По дорожке лежал снег.

–        «Знаешь, я часто думаю, куда пойдет душа человеческая после смерти?»

–        «Душа? Души нет. Когда человек умирает, тело его съедят черви, соки его впитают деревья, тело пойдет на удобрение земли» отозвалась она.

Душа, определила я сегодня, – души нет. Есть в человеке нравственные качества, которые находятся в зависимости от физических.

Сегодня мы говорили с Раей о Боге.

–        «Бога я понимаю, как отвлеченное, любящее людей существо. Верить в него хорошо уже потому, что в тяжелые минуты будешь иметь тихую пристань. Только я в Бога не верю. Но была бы рада сильно, не рассуждая верить».

Когда я говорю я подвожу итоги всем моим промелькнувшим мыслям. Рая спросила у меня: – «Есть ли у меня душа?»

–        «Да, уже потому, что ты ищешь в других душу».

–        «А ты не ищешь?»

–        «Нет».

–        «А чего же ты искала в В.Н.?»

–        «Свою фантазию и эксперименты над его психологией. Знаешь, когда я слушаю тебя, я чувствую в тебе молодость. А я уже взрослая».

–        «Почему же я молодая?» спросила она.

–        «Ты чего-то ждешь, на что-то надеешься»

–        «А ты ничего не ждешь?»

–        «Нет. У меня сухое благоразумие и спокойствие».

–        «Ты говоришь, как моя мама. И потом ты очень изменилась».

–        «Да, у меня каждый день новое настроение мыслей. Я одним довольна в своей перемене: это что я освободилась от тоски и от того напряженного ожидания любви, которое меня мучило года три».

Рая говорила, о той большой и красивой любви к ней мужа ее сестры, которая дала ей так много настроений, мыслей и впечатлений.

На кладбище Рая сказала мне: – «Знаешь, если бы я вот так ни во что не верила, я бы застрелилась».

–        «Я верю, нет, не верю, а просто люблю самый процесс жизни, – сознания, что я живу. Правда, это сознание бывает у меня очень редко».

Как все меняется на свете. У Раи много желаний, надежд, грез несбыточных и ярких, она сможет делать глупости, а я сухая и благоразумная., думаю о своем спокойствии и так близки к нирване.

 

14-го марта.

 

Сегодня была в гимназии. Возвращалась, встретила Мозу. Он шел с опущенными глазами с детски-милым, огорченным выражением на лице. Он не увидел меня. Мне стало смешно и приятно. От Леонида Арсеньевича получила письмо. Вчера хорошо, спокойно провела вечер с Лялей.

Сегодня слишком много смеялась с Раей. Что еще? Что еще?

Больше ничего.

Но меня уже не томит и не гнетет одиночество. Я уже не тоскую. Неудовлетворенность и недовольство жизнью создаются нашими желаниями. Но у меня нет желаний, следовательно, я всем довольна.

 

15-го марта.

 

Вчера была у меня Ляля. Я пошла ее провожать. Прощаясь, мы поссорились. Мне стало неприятно.

Вернулась домой и читала Софокла. Я ясно поняла, что мне не нужно людей. Никого из них мне не нужно. Мне будет хорошо жить и одной. На что мне люди? На что мне их пошлые разговоры, банальные улыбки? Одиночество это высшая гордость, свобода и счастье. На что мне все эти люди, которые полны вчерашним поцелуем или мелькнувшим настроением? На что мне люди, которым нужно для их душевного равновесия рассказать хоть кому-нибудь всю свою жизнь? Молчание и одиночество – это лучшее в жизни.

 

16-го марта.

 

Вчера помирилась с Лялей.

–        «Ты не сердишься?»

–        «Нет» ответила я.

Потом были у меня В.Н. и Стогов. У В.Н. были порой слишком нежные взгляды.

Я обменялась с Александром Николаевичем кольцами. Рыков лукаво улыбаясь закрылся газетой.

–        «Это обручение, господа» заявил он. «Теперь становитесь на коленки и я вас благословлю. Серьезно». И он помахал над головой Стогова журналом.

–        «Оставьте» потянула я его за руку. «Вы мне лучше спойте». Я чувствовала, что краснею. Он смотрел на меня, улыбаясь.

Александр Николаевич нам играл польку. В.Н. стоял за мной так близко… слишком близко.

–        «У вас падает поклонник, М.Н.»

–        «Да?» обернулась я. «И пусть».

–        «Да». Он смотрел мне в глаза.

Последний романс я саккомпанировала лучше предыдущих. Он глубоко поклонился.

–        «Целую ручки… целую ручки» пробормотал он глядя мне в глаза. Я сделала вид что не слышу и подошла к Стогову.

Целый вечер мы дурачились. Когда я, прощаясь подала руку В.Н., он низко поклонился, сделал неопределенный жест и сказал: – «Я опять вам чуть-чуть не поцеловал руки». Я пропустила это мимо ушей. Мы еще долго болтали в передней. Уходя, он слишком долго и выразительно пожал мне руку. Но в сущности зачем все это? Любви он мне не даст, а чувственное увлечение… Зачем оно мне?

Уже в прошлом году это была ошибка, если это вернется, то это будет еще большая ошибка. – «Зачем?».

Для меня это стало даже меньше игры. Вчера, когда мы болтали, В.Н. заявил:

–        «А знаете, Шура была вами увлечен».

–        «Ну положим…» улыбнулась я и пошутила «Нет, совершенно серьезно».

–        «Страдал, М.Н.» неопределенно добавил Стогов и я не знала шутит он или говорит правду.

Какой он оторванный от мира и как он глубоко прячет свою душу. За стенками его очков его глаза живут странной, интересной и значительной жизнью.

Лицо у него часто бывает строгое и серьезное и мне с ним даже неловко бывает шутить и улыбаться. Но в свою душу Александр Николаевич никого и никогда не пускает.

Он очень высокий, худой и бледный. Порой мне кажется, что он переломится пополам так низко он кланяется.

 

17-го марта.

 

Я одна дома. К магазину, где мой отец доверенный, подъехали товарищи с намерением грабить. Отец и Николай пошли к коменданту. Мама тоже ушла. Я лежала и думала, думала о В.Н… Снова много фантазий и грез. Но я ведь знаю, что прошлое не вернется. Я не хочу, чтобы оно вернулось. Оно сломает, а не выпрямит мою душу. Я должна понять, что это невозможно.

Если В.Н. снова станет мне близким мне и я буду знать, что он меня не любит и даже не увлечен мной, меня никогда не покинет чувство неудовлетворенности и грусти. А о том, что он будет увлечен мной, – об этом не может быть даже речи. Этого никогда не будет. Должна же я в конце концов иметь чувство собственного достоинства, ну хотя бы для людей иметь его.

Быть может, все мои фантазии возникали под влиянием сна? Мне снилось, что В.Н. любит меня, и что он особенно нужно целует мне руки. – Но довольно об этом.

Вчера, в сумерки, когда так нежно и грустно небо, я о чем-то беспричинно тихо томилась. Вспомнила Мозу.

–        «Жизнь прекрасна уже потому, что можно встретить таких, как вы…»

Как много было лжи в этой фразе. Он сам не верил в то, что говорил, – это была первая ложь. Я не верила в это, – вторая ложь и третья ложь это то, что этого не было на самом деле, т.е. я не была прекрасна!

Но все же захотелось его увидеть. Потом, глядя на огни во тьме, я стала спокойна и размерена и ничто, ничто не волновала и не беспокоило.

На днях мы, кажется, действительно увидим у себя немцев. Полтаву уже взяли. Ночи опять вероятно, будут тревожные и долгие.

 

 

 

18-го марта.

 

Утром была в мастерской искусств, где читались футуристические произведения. Поэма Каменского «Стенька Разин» производит странное впечатление на ряду с дикими звуковыми выкриками – порой нежный и красивый, а порой сильный и смелый стих. В антрактах, когда мы с Раей были в фойе и во время действия на меня часто оглядывался не то инженер, не то студент-технолог. Я люблю эти мгновения «романы», в которые все говорится тайными ожиданиями. Я знаю, что никогда его не встречу и даже не узнаю кто он. Но не лучше – ли это? Не самая ли красивая – мгновенная и неразделенная любовь? И В.Н. я уже охладела. Это лучшее. Я буду играть, но всегда должна вполне владеть этой и не увлекаться фантазиями. Интересно придут ли они со Стоговым послезавтра?

 

19-го марта.

 

Только что вернулась от Раи. В сумерках мы говорили долго и грустно о пресыщенности, утомлении и моем разочарованном безверии. Я снова грустная, грустная и устало-безразличная. Но все ли равно? Что меня интересует? Чего я хочу? – Ничего, ничего. Во что я верю? – Ни во что.

–        «Я верю», сказала Рая, «в человека, в то, что он сможет создать красоту».

–        «Зачем?» утомленно отозвалась я.

–        «Для души. У меня понятие о душе и красоте неразрывно связаны».

–        «Да, если верить, что душа есть».

–        «Ну, а вот у тебя бывает тоска, беспричинная грусть. Мне кажется, что это наша душа».

–        «Нет», тихо сказала я, «это потому что когда я еще не родилась у моей матери были большие неприятности, потому что отец мой неврастеник… Это и наложило на меня печать тоски и грусть».

–        «Нет, а я все таки не верю, что человек животное».

–        «Это наиболее разумное животное, животное, которое больше всего эволюционировало в смысле ума». Я снова мечтало о длительном отдыхе и одиночестве. Я так устала от шума, криков, слов и пустых фраз.

–        Квартира в три, садик с нарциссами, хороший рояль и библиотека и долгие часы в …. на солнце. Чтобы я никого не видела, чтобы мне никто и ничего не говорил. Только солнце и рояль. Даже рояля не нужно. Не двигаться, не думать, не говорить. О! Какое блаженство. Отдохнуть от себя от всех апатичных больных теорий, отдохнуть от своего неверия.

Кем-нибудь, чем-нибудь увлечься, хоть на день, на два… А впрочем, Зачем? Не нужно, ничего не нужно. Поток молчания и одиночества. Люди так лживы и тупы. Иногда жизнь становится тупая и плоская.

 

20-го марта.

 

Что-то говорит мне, что ни Стогов, ни Рыков сегодня не явятся.

Посмотрим, но в сущности это неважно.

Вчера перечитывала «Ольгу Орг» Слезкина. Это уже в третий раз. И в … я узнавала себя. Только я не смелая и некрасивая. Этот роман поднимал во мне страстную, беспокойную тоску, стремление куда-то уйти, что-то найти. А теперь этого нет. Меня слишком захватило глубокое безразличия и одна мечта: покоя, долгого и красивого. Утром было солнце и таял снег. Я шла и думала о В.Н. В самом деле чего я от него хочу? Любви?.. Но я знаю, что это с его стороны невозможно. Дружбы? – Но он никогда не выдержит этой роли. Хорошего знакомого ищу я в нем? – Нет, что-то большее. Тогда к чему эта игра с ним? Так, беспредметный и жалкий флирт, такой же, как у тех девиц, что ходят по Сумской. Зачем мне все это? Но может быть я ошибаюсь, и только в своих фантазиях играю с В.Н.? Ведь я так часто не отделяю действительности от грез. Возможно. Сегодня я впервые задумалась над вопросом о замужестве. Почему все мы девушки, улыбаемся, когда нам пророчат замужество? Почему мы думаем, что муж будет любить и баловать нас всю жизнь? Ведь то, что мы видим говорит как раз о противоположном: о ссорах, кухне, прачке, деньгах и пр. Почему мы забываем о том, что ждет нас через год после свадьбы (в лучшем случае), о пошлости и гадости брака, о супружеских обязанностях ставших привычными и мощными?! Почему так легкомысленно большинство из нас думает только о «медовом месяце»?

Что можно выбрать из двух зол: свободную любовь или замужество? И то, и другое некрасиво и пошло. Как создать для любви новые рамки? Как снова возвести ее из грязи и будничности на присущую ей высоту?

 

Не пришли ни тот ни другой.

Тем лучше. Ведь все к лучшему. Не буду видеть людей, подумаю, отдам отчет себе в своих мыслях.

Одиночество это самое сильное на земле. А сколько мне стоило трудов, лжи и обманов, чтобы устроить сегодняшний вечер только втроем. Рая сказала, что иду к Ляле, а Ляля – что буду заниматься. Когда она пришла сегодня я довольно очевидно (в первый раз) нервничала. Но она ушла уже в 5 ч. Они обещали быть в 5, а сейчас 7. Как все это мне надоело. Как надоело! Я лгу, мне лгут и обо мне лгут. И вся эта ложь не нужна никому. Вечер разбит. Уже ни за что не возьмешься.

 

22-го марта.

 

Вчера у меня было вечером хорошее и свежее настроение.

Я сидела с Раей у раскрытого окна галереи. Город тихо шумел в сумерках. Один за другим зажигались огни. Я вспоминала Горлина, Мишу, Славянского офицера. Где-то в тумане плыл образ Александра. Все они стали красивым, бесплотным воспоминанием, когда-то читанными страницами романа.

–        «Что ждет меня?» спросила я. И ждала, ждала увлекающих, мучительных и нежных снов, бесконечной смены милых призраков.

–        «Быть может, захватит что-нибудь…» отозвалась Рая.

Сегодня утром учила физику и вспоминала Мишу и все эти памятные дни. Эти лунные ночи, вес этот огромный и веселый весенний «роман». День солнечный и теплый, слишком теплый. О чем думать? О чем грезить? На что надеяться?

Весенняя, утомленная неопределенность.

 

23-го марта.

 

В гимназии томилась и думала. Зачем я смеюсь, зачем говорю, зачем болтаю пошлости и по-детски шалю. Я устала и скучаю. Здесь меня не любят и когда Елена отчитывает класс, она не упускает случая отчитать меня отдельно. Я всем чужая. Говорю я это, не страдая, не огорчаясь, не чувствуя боли, – просто, констатируя факт. Шла домой усталая, сосредоточенная. Потом какие-то мучительно-ненужные разговоры с родителями. А сейчас придет madame. Как в прошлом году я увлекалась, безумствовала, страдала. Был какой-то призрак жизни. А теперь этой жизни уже нет. Но разве жизнь только в этом? – Конечно нет, но у меня нет и другой жизни. И плохо только то, что у меня нет никакой жизни.

Утром, когда шла в гимназию захотелось алых первых черешен, сирени, ландышей и цветов, цветов…

И я почувствовала: – «Ведь это же весна! Весна? Но отчего не чувствую, не замечаю? У меня нет ни тоски, ни грусти. Я спокойна и ничего, ничего не жду. Сегодня, как вчера и завтра, как сегодня. Дни солнечные, теплые, сухие… У меня не кружится голова, я не тоскую над веселыми ручьями и весенними, талыми лужами, не влекут меня их … звон и их напевы». Я смотрю на зачарованные лица девушек, слушаю их звонкий смех. Быть может придет ко мне смерть сегодня, – что мне до этого? Разве это огорчит меня? Ах, да, ведь тогда я уже не смогу огорчиться. Как все на земле условно и глупо. Как надоедливо однообразно.

Минуту тому назад я безумно хотела, увидеть Александра. О! увидеть его!.. Этим можно оправдать все безумства. Уехать в Москву, разыскать его… Я знаю, я способна на это, но зачем?

Далекими дорогами под небом синим, уйти, далеко, далеко… от самой себя уйти. Ах, ну что все мечты! Пустой звук. Никогда, никогда не увижу я Александра. Говорить даже от этом не стоит. Все заранее знаю. Пройдет много дней однообразных и долгих, много ночей спокойных и бессонных, когда томится по неведомому душа. Просмотрела свои записки. Как я много значения придавала моим встречам с Мозой и с В.Н. как ждала из и на каждую, на каждую надеялась. А в сущности необыкновенного и нового ничего не было. Это вечное и спасительное заблуждение, – думать, что ново новое увлечение. Все банально, одинаково и старо.

 

24-го марта.

 

Все вчерашнее так далеко, так ненужно и чуждо.

День был солнечный и жаркий. В гимназии я была уставшей и бледной, внимательно следила за объяснениями …, а в переменах читала. Дома читала, обедала, потом гуляла и… читала снова.

А сколько было настроений в прошлом году, сколько надежд, сколько ожиданий!.. Но ведь человек всегда останется неудовлетворенным, а в частности, такие как я всегда будут неудовлетворенны, всегда чего-то будет не хватать. Быть может, оттого что нет ни вечной любви, ни дружбы, ни кровных уз, нет вечного ума, вечных талантов, вечной памяти. Каждый день человек может лишиться ума или таланта, может потерять друга или возлюбленную, может умереть и на смертном одре знать, что его зайдут и его могилу заплюют и засорят.

Чего мне желать сейчас?

Я могу быть довольна: у меня нет желаний, своей жизнью я поэтому довольна, не волнуюсь, ни о ком и ни о чем не беспокоюсь. Но отчего же я хочу, хочу этих волнений, вернее, – оттого я хочу хотеть этих безумств, что совершались мной в прошлом году?

Путешествовать, в быстрой смене лиц и мест. Заботить себя, уезжать от своей души, безликой, но многогранной и требовательной. В длинных коридорах гостиниц забыть свои мечты, в шумных ресторанах и cafe потерять свою неопределенную грусть…

Было бы хорошо, если бы все совершалось так, как мы хотим. Но не последовало ли бы вслед за этим … Думаю, нет, – ведь наше желание быстро меняются. А когда надоело бы исполнение, можно было бы пожелать неисполнения. А в сущности, нужно признать, что жизнь ставить несколько трудных вопросов.

Как любить и быть любимой без пресыщения? Как, разойдясь, не накопить в душе горечи? Как пользоваться благами жизни, чтобы они всегда казались новыми? Как верить в себя, зная недостатки? Как прощать людям их подлости, не унижая себя? Как умирать, не жалея о прожитом и как жить, не призывая смерти?

Стояла у окна галереи, смотрела во тьму и думала.

Знаю одно, что это стало таким дальним и незаметным – Мозу я не вижу. Стал хорошим воспоминанием для меня и память о нем чиста, – чего еще можно жалеть?

А любовь его и вообще любовь – пустяки и говорить об этом не стоит. И то, что я только что написала, вздор. Я, просто, утомленная девушка с подгулявшей нервной системой. Жизнь проста, несложна и однообразна. Нужно верить в целесообразность совершающегося, – это и есть разгадка всех этих, поставленных мной вопросов, таких высокопарных и никчемных.

 

25-го марта.

 

Скучно и грустно.

Ночью около нас стреляли. Все ждут немцев, говорят о бомбардировке. Уже и это надоело и перемен не ждать. (илл.053)

Сегодня я рассматривала свое лицо и свои профили, ведут у каждого из нас два профиля. С одной стороны, один профиль у меня надменный, холодный и утомленный, а другой капризный, кокетливый и грустный.

Дни все такие же веселые, весенние и солнечные. Веселые – для кого?

 

Сегодня мне нездоровилось утром. Но все же гуляла, потом лежала, истомленная и бледная. Потом занималась. Пришла Ляля. Посидела, поболтала, веселая, интересная и тонкая. Я проводила ее. Она шла в гости. Я была подавлена и грустна. Вдруг сразу что-то больно сжало мне грудь, так больно, что выступили на глазах слезы. Вечер был тихий, кроткий и ясный, как в первые летние дни. Я затомилась и заметалась в тоске.

–        «Что с тобой?» спросила Ляля.

–        «У меня такое настроение, что хоть в воду».

Раньше, когда я тосковала, я думала, что это временно, что это пройдет, что придет удовлетворение и радость и начнется настоящая жизнь. А теперь я томлюсь, я знаю, что это навсегда, что лучше не будет, что впереди меня ничто не ждет.

Раньше я была оптимисткой в пессимизме, а теперь я в оптимизме пессимистка.

Все к лучшему, потому что все ведет к успокоению и смерти, потому что вместе с моей смертью умрет и моя тоска, и мое недовольство.

Как звонки голоса и так четко доносятся слова с улицы!

Идут по улице много народу, слышно пушечные стрельбы. Завтра ждут немцев. Овалы стекол сини и загадочны сквозь тюль занавесок. О чем грустить? О чем тосковать? Я снова спокойна и спокойна.

 

26-го марта.

 

Немцы уже в городе. Нас в гимназии отпустили на два дня. Когда я возвращалась домой, на улице не было нахальных физиономий, патрули городской охраны шли размеренно. Меня обрадовало это. Я не знала, что через два часа здесь будут немцы. Хотелось верить в русскую, победную силу. Что-то странно напомнило первые, восторженные дни революции. Слышнее становилась мольба. Также тепел и ясен весенний день. У нас открыли балкон. А полчаса тому назад проехал первый немецкий автомобиль и в Гранд-отеле уже разместились немцы. (илл.054) Не вспыхнет ли хоть теперь в сердцах русских истинное, национальное чувство? Не полюбят ли они хоть теперь свою уничтоженную страну? Хочется верить в русского человека. Быть может, теперь полюбят они свою страну? Внизу кто-то играет. Как соответствует музыка моему настроению. Мы только что похоронили свой город, а на улице смех, шутки, праздное любопытство и семечки, «пролускали» свою вторую революцию, обещавшую так много и не давшую ничего. (илл.055)

Н это все не изменит моей жизни. Я не смогу работать как политическая «деятельница», не смогу увлекаться этой идеей. Останусь скучающей и скучный барышней.

 

Ходила смотреть на немцев. Встретила Раю и Славу. Сколько я увидела этих торжествующих, презрительных немецких рожь! Стало жаль, что весь город пошел встречать немцев, а нужно было бы, чтобы они въезжали в опустевший город. Тогда не было бы такого торжества. Потом пошла к Ляле и встретила ее на дороге. Она злилась и ругала немцев. Когда мы поднимались у них на лестнице, нам навстречу шли два военных. Что-то в первом из них заставило меня обернуться.

–        «Здравствуйте, М.Н.» голос когда-то так мило рокочущий… Моза, как всегда радостный и бодрый. В охране города, я увидела это по повязке.

–        «Я вас сразу не узнала» сказала я задумчиво. Он было кинулся ко мне, но мой холодный и безразличный вид остановил его.

–        «А я вас сразу узнал». Тоже в словах радость, та же сила увлечения, вернее способность увлекаться.

Ляля на площадке болтала с каким-то господином. Я стояла рядом с ней, а у дверей внизу Моза смотрел на меня. Я смотрела на него, его не видя и не ощущая.

Он не нашелся сказать мне что-нибудь. Мы даже не простились. Отвернувшись, я позвонила… Через четверть часа о встрече забыла.

Дома меня ждал сюрприз. У нас поместили 6 немцев. Все веселые, довольные, сытые. Неприятный и беспокойный час, бесконечные и бесплодные разговоры объяснения.

Все перессорились и переругались. Я живу с закрытыми глазами. Встреча с Мозой убедила меня в этом. Я даже не знаю, его ли я видела или другого? Что мне до жизни? Что мне до все этих событий?

Я оторвана от этого уже давно, я живу в созданном мною монотонном м спокойном сне, изредка обеспокоиваемая В.Н. Кстати, его я совершенно забыла, да и вообще никого не помню и ничего не помню. Мои несуществующие грезы, мои планы, которые никогда не сбудутся, мои одинокие и никому не повторяемые мысли и их грустное …, да еще длинный ряд читаемых и читанных книг, – это и сам тот мир в котором я живу. Что мне до людей, до жизни, до их пошлой и ненужной суеты!?..

«Любовь это позор души», нашла я в Лялином рассказе, – и позор тела, добавила я. Что мне до этой глупой и жестокой игры? Когда умирает вера, вера в людей, в жизнь, в силу, в ум, в Бога, или черта, все равно, когда умирает. Это святая святых человеческой души, тогда умирает и сама душа. Я знаю, что такое смерть души. О, да, я знаю…

Пришла весна, я стала много писать в своем дневнике. Если вернется прошлогодняя старая тоска, тогда уйдет моя гордость и быть может, как в прошлом году нагнутся мои увлечения от отчаяния, оттого что я на все махнуло рукой, отчего не жду и хочу только в чем-нибудь, хотя бы в унизительном и ничтожном увлечением найти забвения, забвения своей тоске и отчаянию. Потому что я слишком хорошо знаю, что того чего я хочу и я его я ищу и по чем тоскую я никогда, никогда не получу.

Как все это теперь ясно и понятно, как понятны причины тех прошлогодних безумств…

Но теперь этого не будет. Как светла улыбка Николая-брата, когда он улыбается Зинаиде Богдановской, в которую он влюблен! Он с ней целыми днями и под ее большим влиянием. Она живет в квартире напротив. Как смешна и жалка любовная радость и чего она стоит? Ничего не стоит. Это утехи молодых и ничего не понимающих людей, увлекающихся весной и увлекаемых «жаром в крови…» когда приходит весна, я много говорю и смеюсь и о чем говорю – не знаю и не думаю.

Все это написано под аккомпанемент немецких слов и немецкого смеха. Как все противно, скучно и нудно…

Как сера и ничтожна человеческая жизнь. Быть может, если бы была я серьезно больна и очень близка к смерти, а потом выздоровела, быть может, тогда я почувствовала и я приобрела бы вкус к жизни. Но один хиромант сказал мне, что мне никогда не будут грозить никакие опасности. Он был прав. Я всюду всегда попадаю, когда уже все кончено и спокойно. Я собиралась записаться в санитарный отряд, сформировавшихся на время тревожных дней в Харькове, но сегодня уже вступили немцы. Не за ними же в самом деле я буду ухаживать? И так всегда. Оттого то я так безразлична ко всем опасностям, так странно равнодушна к опасностям, нам будто в глубине души я убеждена, что со мной никогда и ничто не случится. Оттого то жизнь моя так монотонно спокойна и пресна. Нет ни волнений, ни опасностей, ни увлечений.

В сущности я примирилась с жизнью, потому что мне от нее ничего не нужно и все в ней безразлично.

 

27-го марта.

 

Сегодня после чая Николай рассказывал, что как-то застал меня и Раю курящими.

–        «Вспомни лучше себя», сказала я. Еще несколько фраз. В разговор вмешался отец.

–        «Когда мальчишки курят раньше времени это скверно, но когда девушки – это позор и бесстыдство».

–        «Что ты сказал?» спросила я и мой голос что-то жестко пообещал. Отец промолчал.

Я оделась. – «Я ухожу», сказала я маме. Она бросилась в переднюю: – «Надолго?»

–        «На час, на два»

–        «Не опаздывай, а то буду беспокоится».

–        «Очень жаль…» сухо заметила я.

Ходила по улицам и думала что мне нужно от них уехать и что так продолжать жить я не хочу и не могу. Буду служить и сама смогу заплатить за свою комнату. (илл.022)

Сумерки обволакивали город, синие и нежные. И в них потерялось представление о красивом и безобразном. Красивое стало пугающим, а безобразное утомительно-тонким. Так хотелось с кем-то просто, не выдумывая и не прибавляя поговорить… Но это желание рождалось, не облекаясь в вульгарную форму истасканных и пошлых слов…

Неясно думала о Мозе.

Когда пришла домой и стояла на балконе и ветер развевал мои волосы и пробегал по мне холодом, когда надо мной были тучи вечером ставшие черными из серых, я подумала: «Зачем в сущности мне вся эта имитация страданий? Ничем я не обижена, ничем не огорчена, а для собственного удовольствия разыгрываю сценку».

Рот иронически зло усмехнулся.

–        «Да?» хочу спросить и не знаю кого и зачем, и о чем. И сама себе отвечаю я: – «да, да, да, да…» Желтоглазая кошка только что была рядом со мной и ушла.

Сегодня говорила с нашими немцами. Один из них играет и рисует, другой смешной, молодой и застенчивый. Как можно иметь что-нибудь против определенной нации? Этого я совершенно не понимаю. Я всегда была против …фобства. Мне это кажется отсталым и некрасивым, почти варварскими тенденциями. Как можно ненавидеть народ? Можно бороться с ним, воевать в силу политических или экономических соображений, но ненавидеть – за что?

Все люди – люди.

Пусто и нелепо.

 

28-го марта.

 

Мама играет серенаду Брага. В столовой бьют часы. Утром видела Агафонова. Несколько раз поймала на себе его взгляд сосредоточенный и грустный…

Сейчас вернулась от Раи.

–        «Как все весной хорошеют. Тебе удивительно идет этот костюм. Мне на тебя так приятно смотреть». Это сказала она, – О!..

Прошлась по вечерним, что-то скрывающим улицам. У нас на лестнице встретила инженера-старичка и одного из наших немцев, того, что часто говорит со мной. У меня был такой задумчивый вид, что он долго стоял на площадке. Словно чего-то ждал.

Вчера, засыпая, думала о Николае и о любви. Он влюблен и счастлив. У него бывают дикие припадки восторга после свидания я с … Богдановской.

–        «Его любовь удовлетворяет только его чувственное начало и совсем заглушает его философии – мудрое начало, которое в интеллектуально и индивидуально развитом человеке должно занимать первое место, следовательно, его любовь является фактом отрицательным. И соответственно этому всякая любовь является фактом отрицательным. Т.к. у нас нет души, то чувство очевидно относится к области чисто чувственных восприятий и является также, как любовь отрицательным и животным явлением.

Я думаю, что эти мудрые рассуждения останутся хоть на всю весну со мной. Таким образом я буду гарантирована от этих увлечений.

Мой восторженный задор уже погас, но я свободна от тоски и прочего хлама, присущего человеческой душе.

Я живу, почти не видя людей и даже не жалею об этом, этого не замечаю и вполне удовлетворена своей жизнью. Что мне в самом деле до людей? Так, хорошо и так гордо быть одной и так чудесно немножечко дурачить всех.

 

28-го марта.

 

Сегодня ходила гулять. На Сумской встретила Бориса Красусского, Мозу, а когда возвращалась, – В.Н. с Багалей. В том же порядке, как когда-то на заседании. Если бы еще и Мишу Косою, то все были бы в сборе. Когда увидела В.Н. стало опять неприятно и зло.

Дома в зеркале увидела свое злое лицо и противные, от злости пожелтевшие глаза. Это в передней.

У меня другое, овальное, туалетное зеркало и в нем мой профиль всегда изысканно-спокоен и грустен. В этом зеркале все лица красивы и нежны. При известной доле воображения и желания мой профиль в нем похож на профиль Пьеро на картине одного английского художника. Внизу картины подпись: «Когда любовь потеряна и жизнь грустна…Забытый Пьеро».

Вокруг него желтые листья и ветер, и он весь изящный и грустный.

 

С Раей сегодня много смеялись и шалили. Потом были в театре. Слишком пристально смотрел на меня какой-то студент, садился на барьер и ловил мой взгляд. Мне было смешно и скучно. – К чему все это? Как отличается весна теперь от прошлогодней, взволнованной весне. Долго играла. После курила на галереи. И оттого, что уже не слышно у нас выстрелов и все так глупо-спокойно, было скучно и снова скучно.

Завтра уходят наши немцы. С одним из них только что говорила, прощалась.

Отчего всегда так грустно мне, когда кто-нибудь, хотя бы первый встречный уезжает? Взволнованно и грустно. А сейчас опять та же желтая скука и пустое безделие. Отчего хочется мне часами сидеть не думая, не двигаясь в тишине и покое.

Смутно желание во мне уехать в глухую деревню, где бы меня никто не видел, ни одеваться, ни завиваться, ни менять туалетов.

Отдохнуть от всего этого.

А у нас практикуются Кавказ и, конечно, Ессентуки и Кисловодск. Опять туалеты и все остальное.

 

 

30-го марта.

 

Сегодня рано утром ушли наши немцы. В гимназии из-за переставленного времени было сумбурно и нелепо. Потом была у Ляли. Она болтала утомительно и глупо. Вернулась домой, уставшая и грустная. И так не хочется говорить и ходить. Сегодня холодный и серый день… Болит голова.

Стоит ли чего-нибудь желать?

–        «Нет, в жизни нет ничего, чего бы стоило пожелать. Это сознание пропитало меня насквозь оттого я часто чувствую себя бессильной. А впрочем, почему нужно быть обязательно сильной? Почему позорно быть глупой? Может быть глупость умнее ума?

–        Жить в глухой деревне носить в косе красный … и какую-нибудь распашонку, варить кофе и копать огород. Не лучшее ли это?

Как трудно сказать, что хорошо и что плохо, что глупо и что умно. И не трудно, а невозможно сказать истину о чем-нибудь.

 

31-го марта.

 

Завтра день будет долгий, тоскливый и наивно праздничный. День моих именин. Когда он кончится, я вздохну с облегчением и, как всегда, неудовлетворенная лягу спать. Зачем мы чего-то ждем от этих дней? Это, пожалуй, вкоренившаяся в нас глупая, детская привычка. А сегодня день был тоже неявный и долгий. Он еще не прошел, но я знаю заранее, что будет и что меня ждет. Придет Ляля возбужденная весной и флиртом, будет говорить о своих знакомых, заинтересованных и веселая и будет играть в непонятную никем и особенную девушку. Все это и мне знакомо и мной говорилось и делалось. Потом буду заниматься, читать, быть может, – курить на галереи и глядеть на огни. По весеннему тает в воздухе колокольный звон.

 

Отчего в весенние сумерки так грустны глаза одиноких девушек на улицах и отчего у других, счастливых, так звонок смех?.. Я долго бродила по улицам, ждала невозможного, о чем знала всю несбыточностью. А вернувшись, едва не плакала… Потом закрыла окна глухими занавесями, и весна сразу ушла. В овалы окон всегда так загадочно и грустно небо, в сумеречные часы. Сегодня первый день нового месяца. Этот узкий золотой серп всегда возбуждает так много надежду самых необоснованных и всегда упорных.

Но уже подавлена тоска и эти сентиментальные и глупые бредни.

 

Читала статьи о Софокле. Глупая девочка! Огорчаться из-за какой-то несуществующей весны (ведь весна, как нечто единообразное создана только нами, это измышление праздных и поющих умов), огорчаться, когда есть Софокл, Шекспир и философия и, столько героических мифов! Жить так чудесно, – стоит ли из-за чего-либо огорчаться? Думать, читать, гулять – разве этого не достаточно?

Все эти настроения и пресловутая «мировая» скорбь и тоска выдуманы больными, неврастениками, так настойчиво заключающими наши души в неразрывный круг тоски. Но тоска и «мировая» скорбь это только переутомление нашей нервной системы, а не что-либо другое, т.к. существование души я отрицаю. Это детская привычка говорить о душе чисто физиологические явления приписывать духовному началу. Единственно, что я признаю, это философски-мудрое начало, всегда пребывающее в покое.

Быть может, это и есть душа? Но вопрос можно решить иначе: это глубокая мысль, пронимающая того или другого человека, мысль о бренности всего.

Ее происхождение? – быть может, при нашем рождении, в силу таинственного соединения материи, как результат этого процесса возникает в нас мысль, которая в течении нашей жизни старается примирить нас со смертью. Недавно мне пришло в голову, что в сущности, прекрасным подтверждением знаменитой теории Дарвина о естественном подборе полов может служить мое отношение к В.Н. Когда долго побудешь сама с собой, как эти два-три месяца, начинаешь подводить итоги своим мыслям и невольно схематизируешь свои рассуждения. Быть может, эта наклонность к итогам – признак взрослости?

Сегодня утром я была утомлена и хотелось быть маленькой девочкой, так наивно верившей в существование добрых людей, верных людских чувств и т.д. приходившей в ужас от мужского поцелуя, нет от страшного позора. А сейчас я довольна всем. Не потому что снова не хотела бы пройти всей этой школы, и не хочу, просто, – в силу своего довольства.

 

2 апреля.

 

Вчера день был сумбурный.

Снились странные, значительные сны, новое знакомство, на апреле какие-то обещания. Утром рано гуляла, была в церкви, на балконе шалила с кошкой. Потом была Рая, Ляля м Бэлла. С Бэллой ходила гулять. Было хорошее радостное настроение. После обеда опять была Рая, т-elle Богдановская. Когда Рая играла ноктюрн, я думала…думала об Александре.

Потом опять гуляла. Вечер темный и небо звездное с молодым сияющим месяцем.

 

Сегодня утром и днем у меня было хорошее, ровное настроение. Гуляла, купила цветов. В моей записной книжке над одним афоризмом Николай написал: «Ложь». Я швырнула книжку на пол. Несколько разных «домашних» фраз и слезы. А зачем все это? Комедия и все это только игра. В сущности мне все безразлично. Ну, да, испорчено мое настроение. Почему у меня на глазах слезы, а в душе покой и скука? Как вся эта домашняя канитель приелась и прискучила!

Утром видела Мозу.

Шел задумчивый, бледный, рядом с высокой барышней, с той, что была раньше в котиковом пальто.

Мне показалось, что не теперь, а после он сам придет ко мне. Вчера мне так хотелось позвонить ему, но разговоры запрещены в городе.

Уйти из дому, от домашних…

Но у меня нет сил этого желать, меня насквозь пропитала мысль, под которой Николай сегодня так мило подписался, – в жизни нет ничего, чего бы стоило пожелать.

Сегодня Сара прочила меня в политические деятельницы, но как я могу, я и на это посмотрю скептически и не веря в целесообразность какой-либо деятельности вообще, а политической в частности. Каждое положение имеет свою обратную сторону. Даже доброй, обратной стороной имеет зло, а зло – добро.

 

4-го апреля.

 

Я была не права, презирая социалистов, обвиняя в частности русских социалистов в партийности и недальновидности. Это было презрение невежественное, хамское. Презрение воспитанное во мне мелкобуржуазной средой, в которой я живу. Идеи социализма велики и светлы. Только наш русский социализм выразился в нечто отталкивающее и безобразное.

Я преклоняюсь перед идеями социализма. Быть может социализм – это …, это не соответствует жизни. Но можно быть … и замученной за его идеи.

Я не отрекаюсь от своего кадетства. Но я увидела, поняла, что есть в мире не только произведения искусства и рафинирования эмоции, а действительная неприглядная и серьезная жизнь. Я поняла, что человек должен жить не только эмоциями, но умом, и общественными интересами и творческой созидательной деятельностью. Жизнь это не приятное.. в обществе приличных кавалеров и нарядных дам, не тоскливое ожидание «чего-то». Но я могла думать, что любовь может быть центром жизни?! Как можно прятать себя от людей, которым что-нибудь можешь дать, ведь это же нечестно и скверно. Как нездоровы и бледны мои философские размышления, как жалки скептические принципы…

Сегодня день был многообразный, многоликий. Утром гимназия, потом встреча с Лялей.

Банально-приличный разговор с Асей Офситидийской, француженка, портниха. Вечером была у Горянской, но не застала дома. По пути к Бэлле встретила … прошлогоднего знакомого. Провожал меня, поблескивал своими грузинскими глазами. С Бэллой и ее знакомым собирались в кино, но не пошли, а по дороге увидели Митю Брусиловского. Говорил, как всегда комплименты, смеялся. Вот и все, кроме оставшегося без ответа по неизвестной причине поклона Алеши Офситидийского. А вчера не была в гимназии, хандрила и словно спала с открытыми глазами. Вечером вчера дурили с Раей и были оперетте.

Скверно, что я живу в среде людей, говорящих только о любви, томящихся по ней, вижу только людей, находящихся в непрерывном, нездоровом чувственном воображении, – людей, которые давно и основательно забыли о всем, что не касается и не оставляет любовных эмоций, которые говорят только о себе и о своих переживаниях или же болтают лживый вздор и не искренно, шипяще смеются. Таковы В.Н., Ляля, сама я, Рая. Это ограниченный круг ограниченных людей.

 

5-го апреля.

 

В этот час, когда умирает утомительный солнечный день захотелось поговорить с Мозой, как когда-то давно летом… Но разговоры по телефону все еще запрещены.

Сегодня я читаю уже вторую книгу и оттого лицо мое бледно и я грустна. Талантливо и нежно пишет Клод Беррар и его книга «Душа востока» как и все остальные очаровывают меня медленно и неслышно.

О времени я потеряла представление сегодня я снова убежденнейшая кадетка и я снова в своем знакомо и близком мне кругу изящной беллетристики и изысканной музыки.

 

6-го апреля.

 

Кажется мне, что где-то близко, в Харькове живет Александр.

В сумерки почудилось, что В.Н. снова приобретает власть над моей душой. Нет. Читаю Виндельбанда[9] «Историю философии».

Хочется смеха, цветов, туалетов, нарядных и светлых, хорошей погоды и простых, и остроумных шуток. Я знаю, что не могу жить просто и шаблонно, но сейчас я верю в эту несложную и быть может красивую жизнь, для себя верю. Пусть завтра будет голубое небо и солнце – но осень или весна? (илл.017)

Сегодня я поняла почему не удовлетворил меня мой последний большой рассказ «Нирвана». Дело в том, что во мне вновь были здоровые и немного чувственные переживания, … было писать о здоровой и счастливой девушке, потому что сама никогда не знала этого счастья, а нервный порыв, реакция против тоски это во всяком случае тоже нервное явление, хотя и вполне нормальное.

В учениях древних философов я нашла уже продуманные мной мысли.

Я могу быть довольна одним, если любовь и придет теперь, то она не станет центром для меня ни в каком случае.

Я отвожу маленькое место. Это не праздник. Быть может, любовь – это веселый будень, а дни размышлений и итогов это праздник человека.

 

8-го апреля.

 

Вчера была у меня Рая и Вера. Рая мечтала вслух о будущей жизни, потом заметила, что я стала с ней менее откровенна.

Пришла Вера. Проводили Раю домой, а сами бродили по улицам. В ограде Мироносицкой церкви сидели и думали. (Илл.019) Доносился шум города. Тихо плыла луна. У Веры были тесные, милые, широко-открытые глаза. Она еще никого не любила. И ни кем не была обманута. Я говорила стихи, замолчала, задумалась. Почувствовала, как встает волна воспоминаний и вот-вот потянет в сожалениях и тоске мое счастливое спокойствие. Я отвела глаза от луны, улыбнулась и что-то сказала. Я овладела собой вполне, подавив даже ту едва уловимую грусть, что была со мной весь день и вечер. В кафе за мороженым все забылось. Я улыбалась, свободная и ровная. Сейчас слушаю перезвоны колоколов в постели, вижу серое, светлое небо и плывет за мной тихая, тихая грусть… О чем? Не знаю. Быть может, грусть навеяна стихами … и Ахматовой.

Утром была у Раи, после обеда пришла Ляля, а потом снова Рая. Сегодня от них я наслушалась милых комплиментов, сказанных, конечно, дружеским тоном. И сейчас мне смешно. Я знаю, между мною и ими встало что-то, именно мое отрицание любви и флирта, мое не «барышнинская», а человеческое «я».

Они примерно в одних и тех же словах и в ранние часы, сказали одно и то же: – «я синий чулок, я заучилась на философии, я стала грубая, потеряла душевную тонкость».

Потому, что в ответ на Раины мечты, где главную роль играет любовь я отозвалась: – «У меня любовь на втором плане. Будущность свою я представляю так: буду заниматься наукой, займусь политической или общественной деятельностью, буду развивать свою умственную жизнь, а потом уже любовь и прочее».

А Ляля совсем потерялась в флирте и разбита своими сердечными делами. Мне грустно за нее, но с этим ничего нельзя поделать. Она должна переболеть это, как и всякая женщина и как всякий человек.

Сегодня долго говорила с Раей о умственной и душевной жизнь. Я отделяю ум от души. А она глядит на то и на другое сквозь призму любви и любовных мечтаний и утоньшает себя, чтобы окружить себя поклонением. Мне эта цель кажется ничтожной, а может быть она права. Ведь правы все взгляды, т.к. мы не знаем истины и никогда не узнаем.

Что написать еще? О себе писать нечего. Я живу исключительно умом. У меня даже нет настроений. Чего мне пожелать? У меня все есть: книги, зрение, рояль. Могу ходить, смотреть, слушать. Разве это не самое лучшее, – созерцательное, философское спокойствие?

В душе у нас неприятно и грустно. Николай надерзил мне, чем всегда заканчивается его пребывание в семье.

 

9-го апреля.

 

Вернулась из театра после хорошей и настраивающей комедии. (илл.016) Лунной ночью стало грустно… На балконе ветер развевал мои волосы. Чего я хотела? Не знаю. Я думала, зачем люди отводят такое большое место любви, ведь любовь это жестокая, зверская и жалкая игра… Сегодня я думала встретить в театре Александра. Но потом о нем забыла. В фойе было много лиц глупых и умных.

Как хорошо, что я давно не вижу В.Н. Он вносит в мою жизнь беспокойство и грусть.

Теперь у меня нет настроений.

Порой мне хочется поболтать с Сеней или Мозой. Но что мне в сущности до них? Каждый человек представляет отдельную и всегда одинокую индивидуальную единицу. Я не верю так как раньше в теорию разделенных половин. Одиночество это именно то, что человека отличает от животных.

 

11-го апреля.

 

Вчера была у Ляли. Она нездорова и хандрила. Я развлекала ее разговаривали, смеялись, чувствовала себя здоровой и сильной.

Потом быстро, быстро шла домой и знала, что глаза мои горят восторгом жизни и молодости. Я верила в себя, в жизнь. Я знаю, что это только до поры до времени, поэтому это даже не было верой. Просто, меня заливал восторг и языческая жажда жизни.

Я снова с удовольствием и легко занимаюсь, смеюсь, чему-то радуюсь.

Надолго ли? – Неважно.

Сегодня снова веселый и теплый день. Мне ничего не нужно и оттого я счастлива. Быть может, я ошибаюсь и мое счастье, вернее то, к чему я применяю это немного смешное слово, быть может это не счастье, а быть может это счастье интеллектуальное. В области эмоций все возможно, но я думаю, что мое удовлетворение согрето теплотой чувства.

Я знаю, что сейчас пишу какие-то глупости, это оттого что мне хочется знать, и завтра ждет меня психология. Сегодня разрешили переговоры по телефону. (?..).

 

12-го апреля.

 

Только что звонила вновь по телефону

–        «Узнаешь?»

–        «Узнаю».

Завтра он придет и мы пойдем гулять. Я смотрю на фиалки у меня на столе и я спокойна. Горлин даже меньше, чем простой знакомый.

 

Была с Раей в кино. Смеялись и дурачились, как никогда еще. Гуляла, встретила Кэт Горлянскую. Проводила ее, подошел Борис Красусский, как и раньше, худой и высокий.

–        «К вам не заходил сегодня В.Н. и Стогов?»

–        «Не знаю, я еще не была дома. А он собирался?»

–        «Да. Он теперь такой смешной в офицерской форме украинца. Сабля по земле волочится и все булыжники сбивает».

–        «Интересно было бы посмотреть».

Прощаясь я сказала: «Может быть вы зайдете ко мне как-нибудь».

–        «О, с удовольствием. Тогда, когда я должен был прийти и не пришел, я из Харькова должен был удирать от большевиков».

–        «Ну, приходите в воскресенье в 6. И В.Н. скажите, что я его буду рада видеть».

–        «Хорошо».

Завтра придет Моза. Сегодня он был в разговоре странный и чем-то неуловимо напоминал В.Н.

Я всем довольна и хочу много, много, много смеяться, еще больше, чем сегодня с Раей.

Ну что ж, тем лучше.

 

 

 

 

Письмо к П. Лившиц от 12 апреля (25-го)

 

Наконец собралась написать Вам и этому очень рада. Хотелось поговорить с Вами уже давно, да все как-то не приходилось. Я живу теперь исключительно умственной жизнью. Так спокойнее и лучше. Говорят, что я стала синим чулком, что я засохла и т.д.

Не знаю, быть может, это правда. Но если это даже и так, то я теперь вижу, что лучше засушенность и синий чулок, чем болезненная впечатлительность. Я теперь скорее оптимистка, чем пессимистка, и хочу подготовить себе будущность кабинетного ученого, потому что самое лучшее скептическое спокойствие и отвлеченные изысканные грезы можно настигнуть только путем научной деятельности. Мне часто кажется, что я живу с закрытыми глазами и ничто из вне до меня не доходит. Даже на луну, раньше пробуждавшую во мне столько мечтаний я смотрю, как на красивый фонарь. Солнце, цветы, ясное небо, туалеты красивых женщин – это только декорации, театральная бутафория более или менее сносная. Не есть ли и наши чувства тоже в сущности ненужная бутафория, иногда, как это было и вчера меня заливает восторг молодости, жажда деятельности. Но это проходит скоро и я не жалею об этом, потому что стоит ли вообще о чем-нибудь жалеть? Придет или уйдет радость, печаль или отречение от того, что считается дорогим, но все ли равно? Одно сменится другим, другая уступит место третьему. Так и жизнь можно рассматривать как цепь изменений. Желаю, Поля, и Вам обрести этот покой, потому что только в нем истинный смысл человеческого существования. А впрочем, об истинности трудно говорить и доказать истинность чего-нибудь невозможно.

Прощайте.

 

13-го апреля (26-го).

 

Сегодня все вышло все совсем не так, как я предполагала.

После француженки пришла портниха, а потом В.Н. В офицерской форме выглядит моложе и красивее. На лице нет этих, так портивших его лицо морщин. Немножко смешной, но милый. Болтал вздор, а о чем-то более важном говорил глазами. Когда стемнело мы вышли на балкон.

Я стала перин. Он смотрел на меня, не отрываясь.

–        «Что вы на меня смотрите? Можно подумать, что соскучились»

–        «Конечно, соскучился».

–        «Если бы соскучились, то пришли бы раньше».

Он ответил не то серьезно, не то обижено:

–        «Вот так всегда бывает. Я совсем замотался (он адъютант у коменданта), устал я в первый же свободный вечер пришел к вам, а вы так».

–        «Ко мне первой» насмешливо спросила я.

–        «Да, к первой» с досадой отозвался В.Н.

–        «Неужели?!» Он странно вытянулся.

–        «Ну, верю, верю…»

В теплоте близко заглядывал мне в глаза и я видела его расширившиеся сосредоточенные зрачки.

Я куталась в мех.

Говорили о любви, о пажах и т.д.

Я уверяла, что пажи чрезвычайно пресны и любовь скучна.

–        «У меня был раньше серый … и он мне всегда царапал руки. А второй был пресный какой-то».

–        «А он тоже должен будет царапаться?»

–        «Право, не знаю».

Он подошел ко мне чересчур близко и я знала, что он ждет: Я поверну к нему голову. Но я не сделала этого.

«Я думаю, что для «него» это будет слишком поверхностно», и он наклонился еще ближе.

Я сделала вид, что ничего не замечаю. Отошел в другой конец балкона.

–        «Я сейчас загадаю, а вы потянете палец».

–        «Встречу ли я Александра до 16-го?» загадала я.

Он угадал и поцеловал мило руку. Я отнеслась к этому странно безразлично. Чему-то засмеялась и продолжала говорить вздор. Он стоял напротив.

–        «Мое сердце бьется только вами».

–        «Только вами бьется мое сердце», это можно истолковать в обратную сторону»

–        «Как?»

–        «О, я не стану объяснять».

Потом мы перешли к более серьезным вопросам.

–        «Знаете, для того чтобы говорить серьезно нужно иметь большой запас времени. Вот, если у вас будет свободная минута, мы с вами поговорим».

Он ушел рано, накануне был на дежурстве. Уходя, тепло и немного странно: не то почтительно, не то благодарно, поцеловал мне руку.

Когда у меня уже был В.Н., пришел Моза.

–        «А нам вероятно, не придется погулять» сказала я.

–        «Отчего?» спросил он.

Я объяснила. «Тогда отложим до другого раза. Вы завтра свободны?»

–        «Да, в 6 часов. Может быть вы посидите у меня?»

–        «Благодарю, но мне очень хочется погулять. Я целый день был дома».

У него свежее лицо и большие глаза. Как-то по иному пожал мне руку, а в чем по-иному – не знаю. Итак, завтра. Завтра… А в воскресенье Борис, Стогов и В.Н.

 

14-го апреля.

 

Только что звонил по телефону Моза.

–        «М.Н. нам с вами фатально не везет».

Сегодня я не смогу прийти к вам. Отложим до завтра?

–        «Завтра я целый день занята», невольно улыбнулась я.

–        «Завтра вы заняты?»

–        «Да. Если хотите в понедельник часов в 6»

–        «Я вам тогда позвоню и сговоримся окончательно».

–        «Хорошо».

Сегодня ночью проснулась, когда рассветало и в странном состоянии не то во сне, не то наяву грезила о любви В.Н. Я днем показалось излишним и ненужным все вчерашнее. В самом деле, зачем я ему позволила целовать мне руки?

Это странно, но как заполнилась жизнь и заполнилась она, в сущности, пустяками. Или в самом деле для женщины вся жизнь в любви? А может быть это просто молодость?

Вчера я сказал В.Н.:

–        «Знаете, я теперь согласна с вами. Любовь слишком маленький центр и вокруг нее нельзя сосредоточить все».

Он злорадствовал.

–        «И знаете, я добилась в себе того, чего хотела. Я ни о чем не жалею»

–        «Так ли это, М.Н. Проанализируйте себя».

–        «Я не жалею, потому что, все равно, все к лучшему. Все ведет к смерти, а смерть – величайшее успокоение, т.е. лучшее что у нас есть».

–        «Трудно», отозвался он. «трудно сказать где у нас лучше. Вы проследите за каждую радость вы заплатите соответственным огорчением. Нам дается в одинаковой мере хорошего и плохого».

Я не помню дальнейшего хода нашей беседы. Запомнилась только моя реплика. – «Я предпочитаю философии, созерцательное спокойствие и, что может, это и есть та нирвана, о которой мечтали индийские философы».

–        «Я не философ и мне надоело то спокойствие, в котором я жил последнее время, он улыбнулся».

Разговор перешел в легкую causeria.

Однажды он низко нагнулся, прикоснувшись горячим лбом к моим рукам, потом выпрямился, закинул голову, глядя мне в глаза. Я смотрела поверх его головы, но заметила легкое удивление, скользнувшее в его лице.

Все, что я пишу, кажется мне странно близким к вымыслу. Кажется, что ничего не было. Странно, что год тому назад в этот же день, 13-го апреля, Миша целовал мне руки и чего-то от меня ждал. Этот день породил тогда много ошибок, был началом сотворенных мною глупостей. А в этом году, я думаю, этот день не вызовет никаких особенных последствий.

 

Ходила к Ляле пригласить ее ко мне на завтра. Встретила В.Н., пошел меня провожать. Говорили о смотре, на котором он сегодня был, улыбался. Прощаясь, посмотрел на меня странно и улыбаясь… Я заметила над ним закатное небо.

Мне было хорошо и весело.

Потом видела Красусского.

Вернулась домой и стало отчего-то странно грустно. Быть может, я просто устала, не спала почти всю ночь. Это «вредно для здоровья». Все хорошо, я всем довольна, но… А впрочем зачем лукавить: всем ли я довольна?.. Я хотела бы действительной любви, а не чувственного каприза. Но зачем же я хочу любви? Ведь любовь это предрассудки.

Да, любовь это отравное питье, кто только почувствует ее близость, затомится, затоскует, замечется. Чем было мое отношение к В.Н.? Жалкой пародией на любовь, даже не намеком.

Грустно, очень грустно сейчас. Тем лучше, – завтра смогу много смеяться. Это известный закон сохранения энергии. Я должна взять себя в руки…

 

Были у меня Женя Левада и Вера Кузина. Смеялись, обе забавные, милые и нежные. Я играла, потом играла Вера, а Женя уселась у моих ног и целовала мне руки и пальцы.

Я смеялась, как и они, но мне было скучно. Я вышла проводить их. Первой попрощалась Женя. Когда она ушла, говорила Вера о себе, о своей «любви» ко мне и Жене. Прощаясь, целуя меня, сказала: – «Я тебе благодарна за этот вечер…»

Помню, Женя сидела у моих ног положив голову мне на колени.

–        «Ты любишь, когда тебя гладят по лицу?»

–        «Не знаю, не приходилось. Я люблю, когда меня берут за подбородок…» она спрятала свою хорошенькую Головку.

–        «А кто так делал?» улыбнулась я.

–        «Не скажу…»

–        «Хороший?»

–        «Чудный… Разве могут у скверных быть хорошие жесты?»

Я подавила вздох. – «Свята твоя вера…Именно у скверных красивые жесты».

–        «Я верю в хороших…»

Она красивая по содержанию девушка, обаятельная в своей кокетливой женственности.

С В.Н. вчерашнее больше не повторится. Нет, мне не нужно этого оторванного и тоскливого цветка. Нет. Я должна сказать себе нет, потому что иначе все будет, как прошлой весной: тоска, слезы, неудовлетворенность и в результате снова неврастения и третий крах. Этого не должно быть.

Пусть, я буду жить спокойно ровно и скучно, как жила последние месяцы. Мне ничего не нужно и я ничего не хочу и ни о чем не жалею.

 

15-го апреля.

 

Сегодня встала усталая и больная. Вчера в глазах подметила ту больную, желтую тоску, которая характеризовала мое настроение вплоть до половины января. Утром иду в театр, вечером В.Н. и Ляля завтра, быть может, Моза, а во вторник Вадя и т.д.

Я уже устала от людей.

Мне нужно снова забраться в научные книги, пофилософствовать, подумать.

 

В.Н. очевидно не придет. Не придет и Ляля. Вероятнее всего, – я Борис. Я скорее рада, чем огорчена, что не пришел В.Н. Это дает мне повод забыть. Такое маленькое событие на два дня разбило мою веселость и жизнерадостность, а быть может, я ошибаюсь и легкий оттенок грусти сохранится надолго? Очень возможно. Жаль, что у меня пропал вечер, который я могла бы хорошо провести в обществе Мозы. Но это не важно. Я употреблю время на чтение истории философии и, вероятно и об этом, так же, как и обо всем другом, не пожалею. Я была права: для меня лучше всего наука и спокойствие. Я боюсь любви и не хочу ее. Для меня она яд. Прогулка с Мозой, вероятно и завтра провалится и я снова буду спокойна и одинока.

 

В.Н. пришел, опоздав на полтора часа. Потом он, я и Ляля гуляли в Технологическом саду.

Я сделала вид, что в пятницу ничего не было, а если и было, то это, просто каприз с обеих сторон. Мы добрые знакомые, но не больше. Я довольна, а впрочем – во мне еще слишком сильно женское, глупое самолюбие.

Проводив Лялю на обратном пути мы говорили о высоких материях, о философии, о предрассудках и т.д. Я говорила о своем спокойствии. Прощаясь, он чего-то ждал от меня. Я подала ему руку в перчатке. Он посмотрел на меня и пожал мне руку.

 

16-го апреля (29-го).

 

В прошлом году и по старому и по новому стилю это были для меня самые важные дни: первый поцелуй с Мишей, а 29-го – объяснение В.Н. А в этом году этот день пусть и незначителен. Даже Моза не позвонил, и, очевидно, что прогулка не состоится. Итак, мы с ним больше не увидимся.

Утром кокетливо смешливо болтала с Аг. У него весеннее настроение и сияющие глаза. Потом была у Веры.

Иногда я задумывалась над вопросом: как в каждом человеке тесно переплетается наружное, лишнее и пустое с глубоким и важным.

Сегодня, проснувшись, я заметила, что мне с В.Н. уже скучно, что его в большинстве пустые, светские разговоры меня совсем не занимают, что он далеко не так умен, как я его себе представляла, что у него масса самонадеянности и самоуверенности и нельзя сказать, чтобы эти качества были особенно обоснованы.

Ляля удивительно подходит к нему: вся нахватанная, вся для людей, неглубокая, так возмутительно расточающая свой талант на флирт пустой и бессодержательный. У нее так много фраз за которыми скрывается решительно ничего, так много надуманного Она удивительно неделикатна с людьми и часто по пустякам оскорбляет людей. Она, как и Рыков, самонадеянна и самоуверенна, также как и он, преувеличенно увлекается аристократическим изяществом, как и он вся полна собой, своими тяготеньями, своей раздражающей и нарочно подчеркнутой нелогичностью, своими мгновенными победами над мужескими сердцами. Все, что было в ней поверхностного и пустого с весной выступило с особенной силой и все некрасивое стало особенно заметным. Я бы много дала, чтобы иметь человека, с которым я хоть изредка могла бы поговорить на серьезные темы. Но его даже в перспективе не существует и едва ли я его скоро найду. В том обществе, в котором я вращаюсь такие людей нет.

 

17-го апреля.

 

Сегодня утром встала свежая и бодрая. Чему-то радовалась, смеялась, заинтересовалась своими туалетами. Мне принесли новое пальто. Я вышла купить себе духов. Но тех, что я хотела не было.

Еще несколько подсобных мелочей и мое светлое, радостное настроение перешло в подавленность. Но и это минутно.

Утром мне снова попалось на глаза объявление от продовольственного совета за подписью: А. Никольский.

Я невольно вспомнила Александра. Он однофамилец с этим. – А если?.. Но это не меняет положения дела. Я его все равно не увижу и даже не узнаю он ли это? А в сущности зачем он мне нужен? Он, как и все, мне безразличен и чужд.

Как я далека тому, что было еще позавчера и даже вчерашним настроениям. Перечитала и показалось: записанное мной еще пять минут назад чем-то старым, давним. Как-то все странно туманно и быстро.

 

Утром была у Кэт Горянской. Мы хорошо поговорили с ней. Потом пришел ее брат, Вова, посидел с нами, поиграл на рояли. У него некрасивое, но очень милое лицо. Он очень высокий и худой.

Кэт восхищалась моим туалетом. После обеда была у Бэллы. Жарко и душно. Делать ничего нельзя.

Когда в воскресенье я была с В.Н. и Лялей в Технологическом саду и Ляля ругала украинцев, а Рыков стал их защищать (он ярый украинец) и увлекся защитой, – я в первый раз увидела его человеческое лицо. Ведь у людей так страшно редко бывают человеческие лица. Они выявляются обыкновенно в минуты гнева, любви или увлечения высшими идеями.

Человеческое лицо у В.Н. чудесное, воодушевленное защитой, молодое и даже красивое.

 

Письмо к П. Лившиц от 18-го апреля 1918 г. (1-го мая).

 

Милая Поля.

Снова пишу Вам, как видите, исполняю обещание.

Но что сказать Вам? Что сказать?

–        Не знаю.

Я и так разболталась в предыдущем письме – это значит, что я уже привыкаю к Вам. Я теперь не так доверчиво открываю свою душу, как когда-то раньше. Больше всего ценю свое гордое и, теперь счастливое одиночество. Да, именно одиночество и отличает человека от животного. Милая Поля. Знаете… три-четыре дня тому назад, точно не помню, я почувствовала весну. Прошлое, которое полгода назад я считала счастьем, вернулось. Я не спала всю ночь, видела, как бледнело небо. А утром все вчерашнее показалось мне ненужным и даже банальным. Прошлое не должно вернуться. Я боюсь третьего душевного краха. Итак, Поля, я снова спокойна, мое сердце пусто и у меня нет желаний. Вы думаете, я жалею о чем-нибудь? – Нет, ни о чем не жалею. Ведь все к лучшему. Иногда мне кажется, – у меня не осталось ни одной эмоции, а моя душа умерла еще осенью, у меня нет души. Мне кажется, – я никогда не увлекалась, никогда не плакала, никогда не жалела, а тем более никогда не делала глупостей. Простите, это письмо вышло немножко грустным. Это, вероятно, от того что я много занималась и очень устала. Пишите мне побольше о себе, Поля. Как живете? Что делаете? Чем и кем увлекаетесь? Я буду читать Ваше письмо и вспоминать «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…» ну и т.д.

Прощайте. Желаю всего лучшего.

 

19-го апреля.

 

Вчера целый день занималась. Вечером написала письмо Поле Лившицу, копию его сохранила. Это письмо характеризует мое вчерашнее настроение. Сегодня была Рая, ходила с ней в «город». От новых духов слегка кружится голова.

Да, чуть не забыла «важное» происшествие. – Вчера должен был прийти В.Н., т.к. мы вместе собирались зайти к Ляле, но не пришел. В первый раз его «не явление» не произвело на меня никакого впечатления. Вот именно теперь он мне абсолютно безразличен. Это странно, но я чувствую, что не могу припомнить его лицо, не могу воспроизвести его голос. Итак, finita la comedia.

Уже зазеленели деревья, на улицах свежо и солнечно. Только теперь, именно на моем отношении к В.Н. я вижу как я изменилась. У меня исчезла глупая привычка, привычка волноваться по пустякам. Я становлюсь взрослой. Мне кажется, – я очень выросла и созрела.

 

20-го апреля.

 

Утром была у Беллы. Милая, утомленная любовью и увлечениями девочка. Она так трогательно говорила о своей пресыщенности, о своем утомлении. В течении одного года три поклонника, три увлечения: Гарри, Володя и Яша. Ей нужно отдохнуть, обновить впечатления, нужно пожить одной. «Воробышек» устал смеяться и любить.

Настроение скорее хорошее, чем плохое. Так странно, что когда-то я тосковала.

Вчера была с Верой в цирке. Сгущались сумерки в позеленевших, но еще сквозных аллеях, пели соловьи. Мне стало как-то неопределенно грустно, многое вспомнилось из того, что когда-то считалось красивым и светлым. Невольно растрогалась, глядя не темнеющее небо. Ведь парк был все тот же, все тот же, что и в прошлом году… Потом сидели в ограде кладбищенской церкви, глядели на пляшущие и плывущие вдалеке огоньки. Вчера были Страсти.

В газете снова объявление за подписью: Председатель продовольственного комитета А. Никольский. Он или не он? А впрочем, все равно.

 

21-го апреля.

 

В прошлом году в страстную субботу я кончила первую большую тетрадь своего дневника и начала новую. В эту страстную субботу до конца тетради еще далеко.

Утром была в Технологическом саду, читала Тургенева. Потом сидела на солнце у обрыва, смотрела на зеленеющие деревья, слушала птиц, вдыхала ароматный сырой воздух, смотрела на небо. Все глядит обновленным, чистым. Я чувствовала, что я снова меняюсь и скоро покончу с софизмом и больными «завиральными идеями». Жизнь и нехороша и неплоха. Софистическое мышление быть может и изящно и красиво, и порой даже оригинально, но это не достаточно продуманно, не достаточно глубоко. Софистике я, правда, обязана выработкой удовлетворенного спокойствия, но нельзя, не стоит задерживать на ней свое развитие. Я должна жить здоровой жизнью, без легкомыслия, но и без культивируемой тоски, нормально мыслить нормально чувствовать. Здоровье, самое красивое, что может дать жизнь – и здоровье во всем.

Сегодня мне показалось, что я иногда мыслю эмоциями. Теперь я поняла, что наше мышление стоит в тесной связи с нашими эмоциями и что мысль это только итоги чувства или известного восприятия. Мы не можем мыслить, не имея никакой реальной почвы, а такой именно почвой является чувство. Вчера была на кладбище, курила и думала. Гранила бездумно, по-весеннему тонко и по-весеннему красиво об Александре.

Если бы мои мечты осуществились это не было бы красиво и хорошо, но в мечтах даже безобразное становится чудесным и самое грубое и вульгарное – тонким и невозможным. Быть может в силу этого превращения мы все так любим грезы? Ведь грезы у большинства людей на одни и те же темы, и только оттенок они приобретают в зависимости от настроения и индивидуума.

Сегодня утром поссорилась с Николаем

 

Любовь это порой позор, отравное питье, яд. Любовь это болезнь. Любовь это морфий и бесконечная … Любовь это ложь без конца и обоюдный, преднамеренный, обдуманный и хорошо рассчитанный с обеих сторон обман, обман ненужный и в сущности бесцельный.

«Довольно» Тургенева.

«Строго и безучастно ведет каждого из нас судьба и только на первых порах, мы, занятые высокими случайностями, вздором, самим собою – не чувствуем ее черствой руки. Пока можно обманываться и не стыдно лгать – можно жить и не стыдно надеяться. Истина, не полная истина – о той и помину не может быть – но даже та малость, которая нам доступна замыкает тот час нам уста, связывает нам руки, сводит нас на «нет». Тогда одно остается человеку, чтобы устоять на ногах и не разрушиться в прах, не погрязнуть в тине самозабвения…самопрезрения: спокойно отвернуться ото всего м сказать: довольно! – и скрестив на пустой груди ненужных руки, сохранить последнее, единственно доступное ему достоинство, достоинство сознания собственного ничтожества».

Когда я думаю о молодежи современной мне, невольно приходят в голову слова, сказанные Тургеневым - же в его «Переписке»:

«Совмещая в себе недостатки всех возрастов, мы лишаем каждый недостаток его хорошей, выкупающей стороны. Мы глупы, как дети, но мы не искренни, как они, мы холодны, как старики, но старческого благоразумия у нас нет. За то мы психологи. О да, мы большие психологи. Но наша психология сбивается на патологию, наша психология – хитростное изучение законов больного состояния и больного развития, до которых здоровым людям нет дела. А главное мы не молоды, в самой молодости мы не молоды!»

Умный и талантливый был человек. Писал просто, но умно и тонко. Я помню читала его в 1914 г. перед встречей с Александром. Тогда я еще ничего сама не писала и оттого больше всего меня занимала … а также «грустность» судьбы героев. Теперь всего больше меня привлекает ум, манера писать, а в ней нравится благоразумная простота, а также специфически писательское отношение к произведению. Для последнего очень характерна изощренная наблюдательность, пытливость, желание проникнуть в мотивы и пути творчества.. Почему-то я раньше не любила Тургенева, как не любила Шекспира. Без определенных причин не любила, а вчитавшись, заинтересовалась и увлеклась и тем, и другим. Так всегда бывает со мной. Человек поэт писатель, с которым я должна близко сойтись или которого я полюблю обязательно в первую минуту меня оттолкнет. Какие люди в частности молодежь стали глупые, обыкновенные. Большинство искривлялось, изолгалось. И зачем, к чему? – Неизвестно. От этой лжи и от этого кривлянья и они утомляются. А у тех, кому приходится их выслушивать остается всегда чувство досадливого раздражения. Но в силу гордости, которую они признают глупой и ничтожной, на которой подчиняются, продолжают кривляться и лгать.

К таким принадлежу иногда и я. Теперь трудно встретить умного, свежего и талантливого человека. Таких или я не знаю или их вообще нет. А порой я мечтаю девушку, женщину или мужчину – это не важно – искреннюю и сильную, настоящего человека, без мелких недостатков, так присущих этому поколению, поколению, которое никого и ничего не любит и любить не умеет, ничем не интересуется, ничего не хочет знать и уметь, а только носится со своим ничтожным и изломавшимся «я». Взрослые люди, старое поколение как-то моложе, свежее, талантливее, даже, потому что талант – это не есть определенная способность, а, просто, богатство души, старое поколение сильнее и умнее и искреннее, быть может оттого, что все пороки молодости в них уже перебродили, ведь в сущности, молодость чрезвычайно порочна. Недавно я услышала фразу, которая меня поразила своей правдивостью: – «Трудно не быть негодяем в 17, 18, 18 и 20 лет». Но может быть люди вырождаются? Не даром же такими несчастными цыплятами глядят все совращенные юноши, эти доморощенные негодяи. Когда я в четверг была у Ляли, к ней пришла ее подруга, Тася Румянцева. Они говорили о своих поклонниках, о своих знакомых Я поглядела на Лялю. От нее сразу повеяло «барышней», даже в позе, в наклоне головы почувствовалась эта пустая, лживая, скучная атмосфера, окружающая «барышню». Я употребляю это слово, как синоним тупой, бессодержательной, мелкой девушки, которая ради своего, ей не нужного успеха пойдет на многое. Но об этом довольно.

Сегодня Страстная суббота и у нас собираются в церковь. Какая желтая и пустая комедия! Ведь я же прекрасно знаю, что мама я Бога не верит, Николаю все безразлично, а мне даже странно подумать, что люди могут верить в Бога. И таких комедий много, ах, как много!

Люди гордятся красотой, божеством, талантом, но ведь все это не они приобрели, а только получили и в любую минуту все это может уйти от них. Родились красивыми, богатыми и талантливыми, а умрут, быть может, безобразными, бедными и ничтожными. Сегодня Зинаида Ниловна (т-elle Богдановская) хорошо говорила о музыке:

–        «Музыка – это религия будущего. До сих пор к ней подходили с чувственной стороны, смотрели, как на что-то сладенькое. Теперь к ней стараются, подойти с интеллектуальной стороны, она не должна быть чем-то приятным и легким, классическая музыка скука; она скорее мысль, а не чувство». Она говорила убежденно и у нее загорелись глаза.

Сегодня я спросила ее:

–        «Верите ли вы в Бога?»

–        «Конечно верю» и ей показалось невозможным не верить в него как мне кажется невозможным в него верить.

Сегодня мне хочется познакомится с … Багалей. Говорят, она содержательная и интересная барышня.

 

На столе у меня нарциссы. Запах тонкий, запах … и простой, белый венчик этого нежного цветка напоминает мне время, когда я была еще наивной, доверчивой и глупой девочкой и когда в парке так призывно пели соловьи…

А теперь темнеет небо, в парке также поют соловьи и по вечерам алеют закаты, но я одна и мне даже не грустно, что я одна. Я не та доверчивая девочка и как странна, как непонятна мне моя вера! Теперь на те фразы, что я слышала почти год назад от В.Н. я бы в душе, а может быть и вслух рассмеялась, а тогда по-детски поверила, что я единственная (вероятно, только в своем роде), что я лучшая, что я возмутила его покой (?) и т.д.

А все же хороша и чиста была моя вера и все, что было к лучшему.

Помню, когда я видела Рыкова в последний раз и он провожал меня домой, он стал что-то завираться.

–        «Вы мое горе, мое несчастье, моя единственная…»

Мне даже не пришло в голову, что но может это говорить серьезно.

–        «Бросьте ваши завиральные идеи…»

–        «Ну вот. Я вам серьезно говорю. Женщины любят быть несчастьем»

–        «Да, когда это правда»

–        «А вы мне не верите?»

–        «Конечно нет» засмеялась я.

А как я была слепа раньше, как слепа!.. Но каждому из нас нужно пережить именно такое позорное чувственное увлечение. Последний год меня состарил, а может быть я, просто развилась и созрела. Много в любви причин и элементов, но теперь я ясно вижу все свои ошибки.

В квартире у нас тихо и чисто как всегда перед большими праздниками. А завтра будет скучный и длинный день. Я сейчас проста, ясна и спокойна.

 

Мне кажется, что меня что-то ждет, ждет неожиданное и важное. Не хочу предполагать, что идут сборы в церковь, одеваются и т.д. А я думаю: каким изящным мыслям можно было бы предаться, если бы я жила одна в со вкусом обставленной квартире… В гостиной поставить много цветов, раскрыть рояль, положить томики стихов новых поэтов и книжки древних философов. Как хорошо и красиво можно было бы провести тогда эту Пасхальную ночь, провести одной, без шума и лжи громких фраз. Раньше, мечтая об одиночестве, у меня невольно закрадывалось в душу чувство отречения от чего-то, теперь – чувство облегчения. Как хорошо было бы пожить одной свободной, сильной! Семья – это пошлейшее учреждение, теперь даже потерявшую какую-либо основу. Да, как хорошо можно было бы подумать в эту ночь под звон колоколов. Ведт самое чудесное и самое тонкое, что у нас есть – это мысль. Чувство всегда отдает вульгарным, обыденным. Мысль, как итог, как более совершенная форма грубого чувства, – такая мысль глубока и красива. Да, так и нужно понимать наше мышление.

 

Вернулась с заутрени. (илл.060)

Религия это вера во что-то и, как таковая, она существовала с первых дней человечества. Выдвигаются только различные постулаты, употребляются различные обряды и только… А религия и вера всегда одна и та же. Мне было скучно в церкви. Как все условно и убого. Сегодняшний день показал мне, что во мне окончательно убита вера. А обряды у нас исполняются небрежно и буднично.

 

23-го апреля.

 

Я думаю, что все: известная форма искусства, культура данного народа, власть определенного лица или лиц  культы святых и известная религия переживает три периода: период возникновения, период расцвета и – упадка. Христианство уже пережило первые формы и теперь находится, именно в периоде упадка. Оно уже отжило свой век.

Во что выродилась эта религия в середине века, во времена инквизиции. По числу жертв инквизиция, вероятно, превосходит число жертв халдеев. Но те, последние, сжигали людей, чтобы предотвратить несчастье, а инквизиторы – во имя пустого фанатизма и сухой догматики.

Все народы меняли религию, только евреи остались верны своим древним верованиям. Я умничаю. Так, вероятно, назвала бы мои рассуждения бабушка.

Вчера, когда Николай подошел ко мне христосоваться, я засмеялась.

–        «Чему ты?» удивился он.

–        «Все это пустой обряд».

Утром был Агафонов. Сегодня он был интереснее и занятнее, чем всегда. У него смуглое лицо и молодые сияющие глаза, а ему уже за тридцать. Как всегда, болтала с ним немного в легком тоне. Он очень вежлив и порой напоминает мне старинных кавалеров. Потом пришла т elle Богдановская. Она ставит мне русскую и сегодня был первый урок под музыку. Танцы удивительно освежают и оживляют. Я думаю брать уроки где-нибудь. Т-elle первого мая уезжает.

После обеда был В.Н. немного странный и парадный с адъютантскими аксельбантами. Чему-то лукаво улыбался и о чем-то умалчивал. Вечером собрались пойти к Вере. Я стояла у зеркала когда позвонил Андреев (наш квартирант). Я открыла ему. Он очень низко наклонился над моей рукой, увидел в гостиной брата и выпрямился, улыбнувшись мне. Я последние дни мне пришлось раза два-три поболтать с ним. И при встречах я уже подаю ему руку.

На улице я шла быстро.

На Рымарской, когда я проходила мимо дома, где живет Горлин, он вышел из парадного. Сначала прошел мимо, но через несколько шагов остановился:

–        «М.Н., поедемте со мной снимать дачу» я удивилась

–        «Где?»

–        «В Славянске»

–        «Опять?»

–        «Да. Вот вы где будете?»

–        «В Кисловодске или в Ялте»

–        «Как же вы проберетесь туда?»

–        «Если можно будет…» отозвалась я. «А вы когда едете?»

–        «Сейчас. Я сегодня хотел вам позвонить, поздравить с праздником, да задержался как-то»

–        «Жаль, мне хотелось с вами поболтать»

–        «Вот и великолепно. Во вторник я вернусь».

–        «Ну, я пожелаю вам всего хорошего» поспешила я.

Моза выглядит свежее и моложе. С весной люди становятся интереснее.

Странное впечатление остается у меня от таких неожиданных встреч и недолгих разговоров. Я никого не замечаю, в особенности не замечаю тех, кого я встречаю или с кем говорю. В эти мгновения я как-то всецело погружена в себя и, кроме себя ничего не вижу. Я например, совсем не помню выражения лица Мозы, даже его глаз, хотя он стоял от меня на расстоянии одного шага и было еще совсем светло.

Веры не застала дома.

 

23-го апреля

 

Снился Агафонов, стоял за мной, что-то говорил мне, в чем-то убеждал, а я думала об одном: как избежать его поцелуя? Потом, помню, длинные лестницы и знаю, что он шел за мной. И мне приходит в голову странная и отталкивающая мысль, даже не мысль, а уверенность. Мне кажется, что он моя судьба и если я выйду замуж, то только за него. Тогда опущусь, опошлею, но так будет. Я боюсь этого, но порой уверена в этом. Сегодня Моза кажется был гимназистом, наигранным и доморощенным.

Теперь нет даровитых людей, есть талантливые, способные, но даровитых нет. И я не такая. Я знаю, что я подхожу под общий уровень, я не выше его. У меня только немного объективнее мышление, быть может, я чуть-чуть умнее остальных, т.е. таких, как Рая, Ляля, В.Н., Вера и т.д. Но я равна им. Во мне, как и в них, нет силы, нет даровитости и именно это приравнивает меня к ним. Во мне нет стихии, нет чего-то прирожденного, что отличает даровитую натуру. Я такая же серенькая как и все. Как странна моя самоуверенность год назад, как смешна моя убежденность, что я в чем-то выше остальных. Во мне нет ни особенных недостатков, ни особенных достоинств. Я вся пустота. В людях теперь нет индивидуальных очертаний, они все общие, одинаковые. У них нет больших пороков, нет смелой дерзости и стихийной силы. Нет титанического. Все обмельчали и выродились.

 

Отец второй день стонет и охает, Николай вот-вот скажет дерзость и устроит сцену безобразную и наивную. У мамы помятое лицо и бледные глаза. В семье совсем невесело. Если бы уехать, уехать куда-нибудь Б… Отдохнуть от домашних историй. У меня каменное, пустое сердце и глупая голова.

Я никуда не уйду. Буду сидеть и ждать, что кто-нибудь все за меня устроить. Разве способны мы, мы на что-нибудь другое? Мне нужно растопить лед, окруживший меня, почувствовать тепло, искренность, доверие, уют. А впрочем, зачем? Да, зачем? Туманно и холодно.

Почувствовать теплоту дружеского участия. Найти «добрых людей». Но где они теперь, эти «добрые люди?» Я знаю только глупых, больных и зверей. Как хочется оживления, простого веселья, животной жизни. Но это все малодушие. Я всем довольна. Вчера на минуту поднялось во мне сожаление: зачем испортила я себе этот большой праздник «мудрыми» раздражениями, зачем иссушила себя сухим неверием и насмешкой? Если бы просто поверить в доброго Бога и помолится Ему по детски доверчиво.

Я знаю, что приходится лгать, лгать, всегда; лгать лицом, движениями, словами, улыбками, смехом.

Это …, но когда устаешь и захочется простоты и правды, тогда это, жестоко и трудно. Неприятно сейчас.

Но сидит у нас Зинаида Ниловна и через несколько минут буду смеяться, болтать и любезно слушать.

 

24-го апреля.

 

Вчера, задумавшись над собой, я пришла к заключению, что я, просто, размышляющая дилетантка. Дилетанткой я буду во всем: в музыке, в писательстве, в рассуждениях, в науке.

Вечером пришла Ляля. Как всегда играла, ломалась. Мы были: в кино. По правде, мне надоела вся эта комедия, в продолжении которой я храню непоколебимое, спартанское спокойствие. Я совсем перестала волноваться. Элемент волнений, пока что ушел из моих впечатлений.

В кино люди показались мне стадом.

Проводив Лялю, я поймала себя на том, что я жду Мозу. Чувство моего ожидания вряд ли можно назвать особенно нетерпеливыми, но вчера я ждала Горлина, хотя совсем о нем не думала. Характерным для этого состояния явилось то, что я не поставила себе приличного вопроса: зачем? Это уже хороший признак.

 

В современных людях нет прямоты врожденной частности. Не все теперь подлецы и негодяи. У нас частность надуманная, наигранная, мы всем, даже чувствами перед собой будто любуемся и ломаемся. Чего-то вспоминается тот офицер, с которым я сама познакомилась в Славянске. Вот, интересный был человек, а я и его проглядела все чего то боялась.

Утром смотрела «Дворянское гнездо». Как мы, теперешние люди, не умеем ни любить, ни отзываться на любовь, а каждое чувство на элементы разложим, всю суть его выскребем. Вся цель и целостность чувства пропадает. Оттого не умеем мы чувствовать. Нет у нас ни восторга, ни радости. Словно всех под одну мерку сфабриковали и номерки навесили.

 

25-го апреля

Я вспомнила слова Сары Зеленченок:

–        «Я заметила, Муся, что вам неловко быть ласковой и вы не умеете и не знаете как начать».

Я улыбнулась тогда в ответ и подтвердила это.

А ведь и правда, я заперлась в своем душевном холоде, у меня черствая душа. И таковы большинство людей. Но как иногда нужна дружеская ласка. Как была она мне нужна осенью этого года. Как хорошо было бы иногда прийти к кому-нибудь и рассказать все, не преувеличивая, не уменьшая без насмешек и лжи.

Тогда все было бы проще и лучше. Но у меня не было таких друзей. Когда я говорила с Раей, я смеялась, а перед Лялей скрывалась, отрицала и молчала. И все теперь такие холодные, лживые и черствые. И оттого так ценны искренние и простые и ласковые. Но я их не знаю.

 

26-го апреля.

 

Когда я сейчас задумалась над датой, я вспомнила, что 26-е – день открытия «Дома учащихся» и моей первой, значительной встречи с В.Н.

Вчера была в театре на «Мечте любви». Поразили меня слова так трогательно сказанные Полевицкой, игравшей героиню Мэри – «Проклятие моей жизни в том, что меня не любят, когда я люблю. Я мертвая, я призрак». (илл.070)

Рядом со мной сидели студенты. Часто оглядывались на меня, говорили на мой счет комплименты с расчетом, что я услышу. Какие они все пошлые, будничные. В третьем ярусе увидела девушку. У нее красивое и нежное лицо, а руки – это мечта. Длинные, тонкие пальцы, изящная кисть. В мое отсутствие приходил Вадя, а потом Вера и Катя.

Отчего во всех нас нет глубины переживаний, а все показное и рассчитанное. Засыпая, думала о своем отношении к В.Н. Ведь я любила его, любила живой, человеческой любовью и это была единственная такая любовь: Не вымышленная, не интеллектуальная и холодная. Я скрывала это от себя. Но я любила его, зная все его недостатки любила не летом, не весной, а позже, осенью, когда я думала, что между нами уже «все» кончено. А потом, кого уже действительно «все» было кончено, тогда я стала для него более или менее занятой барышней. Отчего же не раньше?.. Потом думала я об Аг. Этот все же живой человек. Он все же немного глубже других. Вчера он «изводил» меня В.Н. Кончилось тем, что я ушла из дому. Он умеет, не ставя точек над «и» подчеркнуть то, что захочет. А все это – чепуха.

Сегодня дождливый, сырой день. Перечитала записанное в феврале и холодно удивилась. Я уже, и этому безразлична, и этой скуке далека и чужда, также, как – любви, тоске и грусти. Я ушла от всего этого. Это осталось позади. Я знаю, что иду вперед, вперед, не задерживаясь или мало задерживаясь. Вероятно, это и есть пресловутое развитие.

 

Сегодня пошла к Ляле, но не застала ее дома, хотя она сама просила меня прийти сегодня. Когда я думала, как записать сегодняшний вечер, мне не хотелось упоминать о последнем обстоятельстве, потому что оно характеризует Лялю не с особенно хорошей стороны (принимая точку зрения большинства), но потом я вспомнила много случаев, когда это скрывание перед самой собой чужих дурных поступков обходилось мне дорого и решила исправить в себе эту черту характера. В самом деле нужно приучаться трезво смотреть на веши и уметь не закрывать глаза на, что не совсем приятно или лестно для меня. А так именно я поступала до сих пор. То, что в отношении близких людей ко мне, мне не нравилось, я старалась обойти молчаньем, забыть, от самой себя спрятать. Этого не нужно делать и даже больше – так нельзя дальше поступать.

Вечером я зашла к Бэлле. Пришел Митя, смеялся и занимал меня светской болтовней. У него, как всегда глупое лицо, помятое от кутежей, но он имеет одно достоинство: мне с ним очень весело. Не знаю даже отчего. Бэлла щебетала с Яковом Власовичем (фамилии не знаю), довольно красивым офицером.

Я научилась смеяться, не уставая, не тоскуя и не томясь.

Я думаю, что умной женщина может быть только тогда, если она не увлекается сентиментальными бреднями.

Приходили ко мне Вера и Катя, но меня не было дома.

Записалась в студию к Маршевой. Во вторник, 1-го мая, у нас первый урок. Какие успехи сделаю я в танцах?

Наконец, нашла я то, чего так долго искала: полного удовлетворения и спокойствия. Чего еще мне пожелать. Я ни о ком не думаю, не волнуюсь, не страдаю, ничего, вернее, – никого не жду и ни на какие особенные приключения не надеюсь. Все отлично и я вполне довольна.

Как это отлично от моих переживаний в прошлом году… За год такие перемены. Я начинаю уважать себя: во мне все-таки есть сила воли и упрямство в достижении целей. Я пишу это, вспоминая осенние мои желания: покоя и ничего не жалеть. Этого я и добилась. Быть может, это заблуждение, но заблуждение во всяком случае приятное и не опасное.

 

27-го апреля.

 

Утром, когда учила математику, отчего-то вспомнились переживания этого времени в прошлом году. Вспомнилось, как, 30-го, бросив необходимый зачет по физике, стояла на балконе улыбалась, вся залитая восторгом. Сколько было наивного доверия, юношеской, светлой, простой радости… Ведь это было пережито только два раза: 14-го апреля и 30-го апреля. Как много было восторга но и сколько ошибок. Быть может, ошибок было так много именно потому, что своему восторгу отдавалась я безудержно. Захотелось, как прежде когда-то, туманной, мягкой нежности В.Н., его простых и сначала не лживых, ласковы слов. Лгать он стал летом, в письмах. Как я этого не увидела? На мгновение захотелось вернуть все… Захотелось собственной слабости, захотелось отдаться настроению…

Потом завтрак, разговоры с мамой. Я стояла в передней. Андреев вышел показать что то маме, да – показать настоящий белый свежий хлеб (этакую редкость!). Извинился, что не может помочь мне одеться, у него заняты булкой руки.

–        «Она еще очень молода, еще не привыкла» заметила мама.

–        «Представь себе, что привыкла…» задорно улыбнулась я.

Он поглядел на меня смеющимися глазами: – «Это делает честь вашим успехам…» Я рассмеялась. И как ни странно, но такое маленькое, больше ничтожное впечатление подавило мое мимолетное настроение, а в настроении подавило мое увлечение В.Н.

Была у Ляли. Она пишет большой роман и когда мы читали, я почувствовала как полна ее жизнь, полна именно ее романами, выводимыми переживаниями и обрезами. Я поняла, что для моего полного счастья сейчас мне нужно писать, писать большую, увлекающую интересную вещь, озарить свою душу восторгом творчества, радостью разнообразных, человеческих эмоций. Жизнь показалась мне особенно чудесной, а я сама – особенно сильной. Любовь я назвала: пошлой трагикомедией.

Сейчас это мне уже далеко. Плывут тихие мечтательные сумерки, бледнеют облака и теплеет небо. 27-го апреля 1917 это было в четверг. У меня были белые, нежные нарциссы и как долго и как хорошо и чисто и откровенно в первый и в последний раз говорила я с В.Н. Все эти чувства: восторг, ошибки, облака, разочарование и тоску нужно пережить каждому из нас и чем раньше, тем лучше. Меньше опасность, больше возможности снова возродиться к жизни.

 

Провожала маму в гости. Возвращаясь, тихо шла по темнеющим улицам. Стало вдруг не то грустно, не то утомленно. Я стала безвольной. На глазах показались слезы. Я сознала себя маленькой, слабой. Дома бросилась на кровать, свернулась от боли в груди и усталости проронила несколько слез. В зеркале позже увидела запавшие глаза, бледное лицо и покрасневший (весьма не эстетично) нос. Но это в пять минут прошло. Только голова сейчас немного тяжелая. Вот, как плохо действует на меня весна? Не от этого ли преувеличивала я дурное в прошлом году? Не это ли измучило меня тогда? Сейчас вспомнилось мне письмо, написанное мной В.Н. 5-го мая, в котором я говорила: если вы не достаточно серьезно ко мне относитесь, то лучше кончить эту историю. Этого письма я ему не отдала. Почему? Кажется побоялась его обидеть.

В то время, да еще несколько месяцев тому назад я так была погружена в себя, так исключительно вдумчиво себя созерцала, что часто не сознавала, терялась: как может быть принят мой тот или другой поступок людьми? Я не сознавала что я говорю, – что мне говорят. Слова, связанные с мимикой или – общим смыслом давали мне впечатления почти всегда ошибочное, которое я в себе и перелистывала. Когда я говорила дерзости, я часто этого не понимала, не могла понят, что у других людей могут быть такие же чувства, если я дерзости говорю без намерения оскорбить. Кончилась и эта тетрадь. Кончилась скорее, чем я предполагала. Но я последнее время я что-то расписалась. Это – итоги, подводимые за год. По разному кончились первые три большие тетради. В первой говорила я о Мише и о Боге, во второй – о Мозе, в третьей, в этой, так обо всем понемножку.

Знаю, что многие фразы неправдивы, некрасивы, поражает в них порой нелепая постановка слов. Это оттого, что слова появлялись в моем сознании параллельно мышлению, оттого что писала я вдумываясь в саму себя, в свои мысли и рассуждения и для меня самым важным было, именно, правильно записать ход рассуждений. О стиле не думала. Хотелось быть простой и искренней.

Сегодня, когда шла я усталая и сращу измученная, мне невольно пришло в голову. Как хорошо было бы иметь такого друга, чтобы прийти в какую угодно минуту и перед человеком, не стыдясь и не скрывая поплакать. Но у меня этого никогда не будет. Во мне, не смотря на многое, тема гордости иногда даже нелепой. Этой гордостью коверкала я себя с детства. Быть может, продолжаю коверкать и теперь

Возможно, что я в этом ошибаюсь и все совсем не так. Но в данный момент мне это кажется именно таким.

Когда я об этом думала, вспомнила я Раю. Однажды передо мной она расплакалась, расплакалась совсем неожиданно для самой себя. Это был большой удар ее самолюбию. Успокоившись, она просила меня смутившись и опустив голову, об этом никому не говорить. А я самая ее близкая подруга. Да впрочем и я тоже не плакала бы перед ней. Помню, часто в гимназии в детстве я плакала, швыряя нотами, приходя в ужас, если меня оставили на шестой урок. Наказание казалось мне позорным. Когда как-то я расплакалась, будучи уже в пятом классе, я казнила себя недели две.

С моей старой точки зрения эта тетрадь не дала мне ничего нового, т.е. новых любовных дел. А с моим новым миросозерцанием, я этим довольна. Я снова спокойна.

 

            ***

Я в тебе полюбила тоску,

Первый грезы обманутый стон,

Бледных сумерек ласки и сны,

Сказки долгих, бессонных ночей…

Я в тебе полюбила закат,

Полутоны утонченных мук,

Зовы прежних, причудливых грез,

Невозможных, упрямых надежд.

Я в тебе полюбила всю боль

Ожиданий бесплодных часов

Острый с… поцелуев и ласк,

Весь спокойно мучительный бред.

 

В.Н.Р.

 

С тобой я хочу быть жестоким и властным,

Измучить тебя нежно-печальную,

Сделать тебя покорно-безвольной,

Чтобы ты плакала, если я грущу.

С тобой я хочу быть суровым и строгим,

Говорить с тобой о грехах и Боге,

Шептать тебе об ужасах ада,

Чтобы ты Его молила о прощенье.

С тобой я хочу быть льстивым и мягким

Когда ты станешь девочкой заблудившейся

Целовать твои побледневшие руки

И утешать тебя горестно-тихую.

 

В.Н.Р.

 

Ты резал мне душу всечасно,

Смотрел, как она металась,

В предсмертных муках молила

И улыбался льстиво и ясно.

От тебя ждала состраданья.

Передо мной ты стоял безразличный

И говорили покорно бесстыдно

О тяжкой доле состраданья.

Как всегда, привычно-учтивый

Просил о ласке прощальной

Но стал одинаково-чуждым

В толпе невесело-шумной.