В 1986 г. один из авторов листал только что вышедший из печати еще пахнущий типографской краской том Велимира Хлебникова «Творения» [1]. И неожиданно для себя отметил, что четверть книги связана с Харьковом и, в основном, с сестрами Синяковыми. Попытался выяснить, кто они такие и где жили. Но ничего существенного тогда ему не удалось узнать. Совершенно случайно его хороший знакомый художник Дмитрий Дымшиц  как-то в разговоре сказал ему, что один из старейших преподавателей Харьковского промышленно-художественного института Борис Васильевич Косарев, рассказывая студентам о художественной жизни Харькова 1910-х годов, упоминал о сестрах Синяковых. В одну из этих сестер - художницу Марию Синякову - был тайно влюблен Борис Косарев. Но она казалась ему недоступной. Мария была старше его, очень красивая и высокая, а Борис Васильевич был невысокого роста. Косарев вспоминал, что когда он был у нее в гостях в селении Красная Поляна, то за ней усердно ухаживал В. Хлебников, и когда тот пытался уединиться с Марией Синяковой в зарослях возле реки, то Борис Васильевич из засады бросал в него камешки. Хлебников чертыхался, озирался и пытался отыскать озорника, который ему мешал общаться с девушкой.

Воодушевленный этим рассказом, автор попросил Дмитрия Дымшица на правах бывшего ученика и коллеги расспросить у Бориса Косарева, где жило семейство Синяковых в Харькове, и сохранился ли их дом в Красной Поляне. Несмотря на все старания Дмитрия Дымшица, Борис Васильевич так толком ему и не ответил на все заданные вопросы. Мы это восприняли, как нежелание Косарева по какой-то причине рассказать подробности о давно минувших годах. Но каково было наше удивление, когда в журнале «Волга» за 1999 г. мы не нашли в записях интервью, взятого В. Яськовым у художника Бориса Косарева осенью 1985 г., харьковского адреса Синяковых. Там были приведены лишь различные предположения корреспондента, бравшего интервью [2]. А Красная Поляна, по словам Бориса Косарева, находилась где-то под Мохначем. Эти факты говорят о том, что Борис Васильевич после того, как уехал в 1920 г. из Харькова в Одессу, и после своего возвращения в Харьков ни в доме Синяковых в Харькове, ни в Красной Поляне больше не появлялся. Тем более что и членов многочисленного семейства Синяковых с середины 1920-х годов в Харькове не осталось. Одни перебрались в Москву, другие погибли.

Поэтому естественно у нас возникло желание выяснить подробности жизни семейства Синяковых в Харькове в 1910-1920-х годах. Проследить их связи с выдающимися деятелями культуры того времени, определить вклад членов семьи Синяковых в творческие процессы становления нового искусства начала ХХ века.

Вначале мы проанализировали литературные источники, их оказалось не так уж и много. Кроме коротких воспоминаний Марии Михайловны Синяковой-Уречиной и Ксении Михайловны Асеевой-Синяковой [3-5] и нескольких работ о Синяковых [6-10] в основном пришлось выискивать информацию в комментариях к сочинениям В. Хлебникова, Б. Пастернака, Н. Асеева, В. Маяковского и М. Цветаевой. [11-15].

В 1995 г., просматривая сборники «Весь Харьков» за 10 лет (1907-1917), в книге за 1910 г. мы нашли имя Синюкова Михаила Ивановича, проживающего по Никитинскому переулку, № 22 [16]. Этот переулок оказался недалеко от ДК Червонозаводского района. Мы нашли этот дом, который неплохо сохранился до нашего времени и в котором сейчас располагается Харьковское областное пуско-наладочное управление. Нас смущало немного, что фамилия владельца была не Синяков, а Синюков. Но это могла быть русифицированная версия украинской фамилии Синюк. А отсюда - Синюков-Синяков. Мы обратились к специалистам харьковских музеев и библиотеки им. Короленко, но никто из них ни подтвердить, ни опровергнуть адрес проживания семейства Синяковых, известных в истории культуры Харькова, не мог.

В 1999 г. мы нашли на карте Харьковской области селение Красная Поляна, которое находилось недалеко от поселка Водяное Змиевского уезда, и отправились на поиски усадьбы Синяковых, которая должна была находиться там.

ХУТОР КРАСНАЯ ПОЛЯНА

Проехав пос. Васищево, славящийся тепличными овощами и фруктами, мы добрались до пос. Водяное, расположившегося на обоих берегах р. Уды. До 1917 года Водяное – это один из самых престижных дачных поселков для чиновников и купечества. На его окраине стоит бывшая приходская Борисоглебская церковь. Освященная в 1905 году, она была закрыта в 1932 г. и восстановлена в 1996 г. В настоящее время церковь обустроена большим подворьем с кирпичными зданиями и службами, здесь теперь женский монастырь. Надо отметить, что все службы построены из белого силикатного кирпича, тогда как сама церковь – из простого, красного. Это типичный пример того, как церковное начальство не заботится о внешнем облике православного храма. Ныне в монастыре находится святыня Харьковской епархии, чудесно обновленная 20 июля 1997 г. икона Спас Нерукотворный.

Прямо напротив женского монастыря находится проселочная асфальтированная дорога, ведущая на хутор Красная Поляна. Но мы вначале её не заметили и проскочили мимо. Проехав 1,5 - 2 км по трассе, мы поняли, что нужно вернуться и расспросить, где находится поворот на Красную Поляну, у дорожных рабочих, которых мы видели на обочине. Вот они нам и указали поворот на проселочную дорогу, находящуюся как раз напротив женского монастыря и ведущую в Красную Поляну. Позже, рассмотрев старые карты, мы увидели, что ранее дорога на Красную Поляну и далее в город Змиев, шла напрямую из Васищево, делая довольно большой изгиб. Но в 1960-е годы дорогу выпрямили, через реку Уды построили новый мост, и Красная Поляна осталась в стороне.

Ухабистая, извилистая дорога идет по густой, тенистой лесополосе, и нам пришлось заметно снизить скорость. Нетерпение нарастало – нам поскорее хотелось увидеть знаменитую Красную Поляну, где к удивительным сестрам Синяковым почти 90 лет назад в 1910-1920-х годах приезжал в гости практически весь цвет русско-украинского футуризма, кубизма и неопримитивизма: Маяковский и Хлебников, Пастернак и Асеев, братья Бурлюки (Давид, Владимир и Николай), Ермилов и Косарев, Бобрицкий и Моне-Кац и многие другие. Большинство из них стали известными поэтами и художниками, а некоторые и классиками в России, Украине, Франции, США.

Вот мы въехали в Красную Поляну. Сегодня она, как и в прошлом, является небольшим поселением. В конце XVII века имели здесь свои пасеки и сенокосы пушкари города Чугуева, а с 1765 г. жили войсковые обыватели. Поскольку селение маленькое, с небольшим наделом земли, да еще стояло на почтовой дороге в Змиев и Балаклею, то есть обременялось постоянными земскими повинностями, соответственно и возможности развития у него не было. Водяное, как дачный поселок, с его отдаленностью от больших дорог, окруженное высокими холмами более привлекало к себе богатых чиновников. Поэтому сомнения по поводу Красной Поляны у нас были. Смотрим по сторонам в поисках пожилых людей, которые хоть что-нибудь могут знать о Синяковых. На одном из приусадебных участков увидели пожилую женщину, которая из шланга поливала свой довольно большой и ухоженный огород. Подошли к ней, разговорились. Она сказала, что о Синяковых ничего не знает, но на краю хутора Красная Поляна живет Анна Прокофьевна Восковская – самая старшая по возрасту из местных старожилов. Проехали весь поселок, остановились у продуктового магазина, чтобы уточнить, где живет А.П. Восковская. В магазине оказались сезонные рабочие – и они, конечно, не знают А.П. Восковскую. Наконец, подошел средних лет мужчина и сказал, что знает такую, но к хутору мы, оказывается, еще не доехали, но он туда идет и покажет нам дорогу. Мы взяли его с собой в машину и поехали. Он стал нас расспрашивать, зачем нам нужна Анна Прокофьевна, и никак не мог взять в толк, для чего мы разыскиваем людей, знавших Синяковых. Он настырно стал предлагать купить дом на хуторе, который продается сравнительно не дорого. Наконец, мы подъехали к хутору. Мужчина вылез из машины, и, толком не указав нам дом, где живет А.П. Восковская, поспешно удалился.

Еще опросив нескольких жителей, мы нашли по адресу ул. Первомайская, № 22, дом, в котором проживает А.П. Восковская. Из калитки вышла шестилетняя девочка. Мы спросили у нее, дома ли бабушка, девочка вскоре вернулась с женщиной лет 40, а следом за ней вышла и Анна Прокофьевна, довольно энергичная пожилая женщина, которой можно было дать не более 75 лет.  На наш вопрос о Синяковых, она ответила, что не только знала Синяковых, но и жила рядом с ними и работала в саду их усадьбы. Мы удивились, а сколько же ей лет, что она так хорошо знает Синяковых - она ответила, что ей 85. Мы попросили Анну Прокофьевну показать место, где была их усадьба. Она села с нами в машину, и вот через пять - шесть минут мы въехали на подворье усадьбы Синяковых.

Как рассказала А.П. Восковская, в 1920-х годах усадьба Синяковых была с домом и большим садом на взгорье. Сад Синяковых занимал 12 гектаров земли наверх от дома и до балки. Борис Косарев вспоминал: «Дом в Красной Поляне был большой, деревянный, стоящий как бы над двором: после того, как вы входили в ворота, надо было еще по широкой лестнице подниматься на террасу, где обычно собиралась вся семья и гости за завтраком, обедом, ужином и бесчисленными чаепитиями, следующими с такой частотой, что правильнее было бы сказать об одном сплошном чаепитии, прерываемом завтраком, обедом и ужином. Стены в доме были оклеены какими-то до чрезвычайности красными обоями с попугаями, и однажды он заметил, что обои оборваны во многих местах на высоте человеческого роста. Ему объяснили, что это местные девки, приходившие по какому-нибудь делу, украдкой обрывали их, чтобы потом румяниться» [2].

Мы бродим по двору некогда гостеприимной усадьбы Синяковых. Вокруг следы запустения. От большого усадебного дома, который находился в начале небольшой возвышенности, сохранилась примерно третья его часть и погреб, который был примерно на середине дома, а теперь стоит отдельно в стороне. В доме Синяковых находилась контора лесничества, а в последнее время – общежитие для сезонных рабочих. От сада осталось несколько деревьев. Старенькие, морщинистые их стволы и ветви, обвитые хмелем, просто очаровательны в своем величии. Еще бы, они видели то, что нам уже не увидеть никогда. Вот когда начинаешь понимать, почему люди сажали свое дерево, а сад Синяковых превратил Красную Поляну в место, где в скором времени будут бывать еще не одно поколение литераторов и художников. Совсем недавно решением Змиевской администрации дом Синяковых в Красной Поляне передан районному краеведческому музею. Первый шаг к возрождению Красной Поляны сделан.

Знаменитый высокий амбар, сложенный из больших бревен, на котором была устроена открытая веранда с видом на окрестные леса и реку Уды и на котором Мария Синякова обычно работала за мольбертом, был разобран еще в 1930-е годы для нужд местного колхоза. Не сохранилась и уютная беседка, которая находилась справа от дома. В ней, за самоваром, в спорах и дискуссиях между молодыми блестящими интеллектуалами начала ХХ века формировались основные пути нового искусства. В ней же сестры Синяковы выслушали не одно объяснение в любви и верности.

А.П. Восковская рассказала, что в хуторе Красная Поляна было только две усадьбы – усадьба Синяковых и ее отца – Прокофия Халина. Она хорошо помнит братьев Синяковых – Федора, Владимира, Бориса и Виктора. Федор где-то в 1916-1917 г. утонул зимой в реке, провалившись под лед. Владимир исчез сразу после революции, и она его больше не видела. Вроде был он офицером Добровольческой армии. Виктор появился после революции, в 1920-1930-х годах, служил в Васищевском сельсовете. Борис был болен каким-то нервным расстройством, поэтому после раскулачивания 1929 года остался служить сторожем в своей бывшей усадьбе и колхозном саду.

А.П. Восковская хорошо помнила Марию, Веру и Надежду Синяковых. Особенно хорошо, как она говорит, Маню Синякову, которая целыми днями сидела на крыше амбара и рисовала на холстах масляными красками, тюбики которых были разных цветов и разбросаны на столике и полу. Младшие дети бегали вокруг амбара и поддразнивали Марию Михайловну, пытаясь отвлечь ее от работы, с тем, чтобы она приняла участие в их играх. Она делала вид, что сердится, покрикивала на них, а иногда и всерьез сердилась, когда они чересчур шумели.

Неподалеку находилась усадьба Власовых, с владельцами которой семья Синяковых дружила и даже была связана родственными узами. Один из братьев Синяковых - Владимир был женат на Любе Власовой (пока что достоверными сведениями о Власовых мы не располагаем). Двухэтажный каменный дом Власовых пострадал от пожара и был разобран на кирпичи уже в 1990-х годах. Там же возле дома в саду была похоронена в 1943 г. последняя хозяйка усадьбы, могила ее не сохранилась. Перед войной вместе с кем-то из сестер Синяковых эта женщина жила в Кирсаново - селении на другом берегу реки Уды. 

А.П. Халина, по мужу Восковская, родилась в 1915 г. на хуторе Красная Поляна. Ее отец – Прокофий Павлович Халин, имел небольшую усадьбу напротив дома Синяковых. Помогал вместе со своей женой и детьми – сыном и дочкой – во время уборки урожая в саду Синяковых. Во время войны, в 1942 г., немцы назначили его старостой в Красной Поляне, через 4 месяца он бежал из Красной Поляны, болел и вскорости умер где-то на Дону.

Семья Синяковых была выселена из Красной Поляны в середине 1920-х годов. Примерно в то же время усадьба отца А.П. Восковской была конфискована в пользу местного колхоза. Во время войны она жила в доме Синяковых, пряталась в их погребе при бомбежках. Рассказывала, что когда она с несколькими местными жителями при отступлении немцев пряталась в погребе, немцы бросили в погреб гранату. Но так как погреб имел несколько отделений с перегородками, а они прятались в дальнем отделении, то никто не пострадал. В находившейся рядом слободе немцы расстреляли больше чем 200 жителей за помощь партизанам.

После войны А.П. Восковская 12 лет работала на заводе в Харькове, вышла замуж. Сын - офицер, в 24 года погиб на учениях в Туркмении. Его жена привезла годовалую внучку и оставила ее на воспитание бабушке. Внучка уже выросла, живет в Харькове, вышла замуж, у нее свои дети. Иногда, не очень балуя бабушку, приезжает в гости. Муж Анны Прокофьевны умер лет 10 назад. Теперь она живет одна в хорошем, кирпичном доме с крепким забором, обрабатывает без посторонней помощи тридцать соток огорода. Еще довольно бодрая в здравом уме и памяти. Дай Бог ей здоровья.

КУПЕЦ СИНЯКОВ МИХАИЛ ИВАНОВИЧ

Отец сестер Синяковых - Михаил Иванович Синяков родился в Ахтырке в 1850-х годах. В середине 1870-х годов он переехал в Харьков. При этом был «перечислен из Ахтырских мещан в Харьковские купцы» [17]. Занимался ювелирным промыслом по изготовлению церковной утвари [2]. Информации, опирающейся на более серьезные источники, чем воспоминания Косарева, у нас пока нет. Ясно одно, что коммерческое предприятие М.И. Синякова приносило вполне хороший доход, ведь на воспитание такого количества детей денег требовалось много. 7 января 1885 г. М.И. Синяков был повенчан с Александрой Павловной (возможно, ее девичья фамилия Демьяновская) в Харьковской Крестовоздвиженской церкви (Мироносицкой) [17]. Известно, что в 1881 году М.И. Синяков имел собственный небольшой каменный дом на улице Чеботарской. Очевидно, что М.И. Синяков жил не один, так как к дому пристраивали дополнительную комнату, а восприемницей у Надежды Михайловны Синяковой была жена Чугуевского мещанина Мария Николаевна Синякова [24].

В 1896 г. семья Синяковых проживает в I-й части г. Харькова в Михайловском приходе в собственном доме по адресу: Никитинский переулок, № 22. Это следует из «Прошения купца Михаила Ивановича Синякова в Харьковскую Духовную Консисторию» о дополнении к фамилии Синюков - он же Синяков, что было связано с тем, что при перечислении его из Ахтырских мещан в Харьковские купцы в паспорте фамилия Синяков была по ошибке изменена на «Синюков» [17]. Вопросы с фамилией отца сразу же отпали, во всех встречающихся документах был один и тот же человек. 

В Никитинском переулке М.И. Синяков первоначально купил земельные участки. Возможно, что там уже было какое-то строение, так как новый каменный дом на дворовом месте по Никитинскому, 22 он начал строить с весны 1898 года, а проект этого здания был утвержден в 1897 году [56]. Сразу же следует остановиться на том, что у Синякова по Никитинскому переулку было два дома – № 22 и № 24, поэтому нередко встречаются люди, которые квартировали в одном из зданий, имевшем функции доходного дома. Например, согласно «Выписки из крепостной Харьковского нотариального архива» за 1899 г.: «по Никитинскому переулку в доме Синякова проживает коллежский регистратор Михаил Павлович Бобровников» [18]. Кстати, дом № 22 и до сегодняшнего времени представляет собой жилое здание. В 1905 году М.И. Синяков был не согласен с оценкой на предмет обложения земским сбором его домовладений по Никитинскому переулку № 22 и 24, и подавал жалобу в Сенат. Жалоба однако осталась без рассмотрения [19]. Год от года оценка возможной прибыли домовладений, а, следовательно, и земской сбор за него повышались, и в 1913 году М.И. Синяков (в это время уже перечислен в мещане г. Харькова), продает дом и дворовое место по пер. Никитинскому, № 22 мещанину Николаю Юлиусовичу Рыккерг [20]. Сохранилось описание и схема этого домовладения за 1928 год, в нем указаны такие строения: «на усадьбе общей площадью 2255,2 кв. м находятся постройки: деревянный жилой дом под железом, общей жилой площадью 74,53 кв. м; деревянный жилой дом, обложенный кирпичом, крытый железом, общей жилой площадью 108,22 кв. м; каменный 2-х этажный жилой дом, крытый железом, общей жилой площадью 417,64 кв. м; деревянный крытый железом сарай и раскрытый без стропил кирпичный сарай» [20]. Сегодня бывшее домовладение М.И. Синякова сохранилось практически без изменений, если не считать разрушенных недавно деревянных служебных построек.

Другая судьба сложилась у домовладения М.И. Синякова по Никитинскому переулку, № 24. Пока что даты его постройки мы не знаем, скорее всего здание было построено в начале XX века. Известно, что дом этот принадлежал до 1925 года Синякову, и в 1920-е годы получил № 22 (сегодня это здание имеет № 22-А). С 1925 года его занимает клуб латышских рабочих «Дарбс», после войны 1941-45 гг. – детский сад, позже – центр детского и юношеского творчества Червонозаводского района, а ныне арендуют швейный цех и областное пусконаладочное управление. Документы архива сохранили до наших дней не только описание домовладения, но даже состав сада Синяковых, правда по поводу немного печальному, так как клуб «Дарбс» хотел вырубить его, чтобы построить там спортивную площадку. Благодаря Губгороткомхозу бывший сад Синякова был сохранен, признан ценным с дендрологической точки зрения и имел возраст не более 20 лет. В акте от 23 июля 1925 г., имеется небольшое описание этого сада: «…яблонь - 32, груш - 11, слив - 6, два волошских ореха, 5 декоративных берестов». Неизвестно, сам ли М.И. Синяков, его жена, или его дети любили сады, но если анализировать возраст деревьев из его садов в Харькове и Красной Поляне, получается, что именно Синяковы занимались их посадкой.

Для клуба «Дарбс» был также отдан в арендное пользование и бывший сад Бич-Лубенского, который числился по адресу пер. Никитинский, 43 и примыкал к саду Синяковых. Он состоял из: 201 яблони, 52 груш, 24 слив, 60 вишен и 7 декоративных деревьев [21]. Домовладение Бич-Лубенских до 1917 года были столь обширны, что выходили и на нынешнюю площадь Руднева и ул. Плехановскую, и ул. Яковлева, поэтому на данный адрес менее всего стоит обращать внимание. Главное, что объединенные сады Синякова и Бич-Лубенских сохранились и до сегодняшнего дня под названием парк «Строитель», расположенный за ДК Червонозаводского района. И сегодня этот уголок живой старины дореволюционного Харькова – одно из самых приятных и теплых мест для горожан. Теплота эта тем более очевидна, что в этом саду прогуливались, мечтали, влюблялись, писали стихи, да и просто пили чай Хлебников, Асеев, Пастернак и другие представители русского и украинского авангарда начала ХХ века.

В исповедных росписях Архангело-Михайловской церкви г. Харькова за 1910 и 1915 гг. значится: купец Михаил Иванович Синяков, вдовец по первому браку и его дети: Надежда, Мария, Ксения, Александра, Федор, Владимир, Борис, Виктор [22]. В публикациях и документах указаны разные даты рождения сестер Синяковых, в том числе и в заполняемых ими анкетах. Точную дату рождения по этой причине устанавливать было трудно, отсюда и расхождения в датах у исследователей их жизни и творчества. Но благодаря найденному архивному документу, нами были установлены точные даты рождения четырех дочерей М.И. Синякова: Зинаиды, Надежды, Марии, Ксении. Точные даты рождения остальных детей еще предстоит нам узнать.

«Синяковых пять сестер, - пишет Л.Ю. Брик. - Каждая из них по-своему красива. Жили они раньше в Харькове, отец у них был черносотенец, а мать человек передовой и безбожница. Дочери бродили по лесу в хитонах, с распущенными волосами и своей независимостью и эксцентричностью смущали всю округу. В их доме родился футуризм. Во всех них поочередно был влюблен Хлебников, в Надю - Пастернак, в Марию - Бурлюк, на Оксане женился Асеев» [ 23].

Мать сестер Синяковых, Александра Павловна, умерла где-то между 1902 и 1910 гг. В 1902 г. родился самый младший из братьев Виктор, а в 1910 г. в исповедной росписи Архангело-Михайловской церкви Михаил Иванович сообщил, что он вдовец [22].  Борис Косарев рассказывал: «Когда умерла мать, то они (дочери) так ее в гробу расписали - нарумянили, накрасили губы, подвели ресницы, - что все православное село (Красная Поляна) сбежалось посмотреть на это кощунство» [2]. Что касается воспоминаний Косарева о похоронах А.П. Синяковой, то надо сказать, что в самой Красной Поляне никогда не было ни церкви, а тем более не было и кладбища. Конечно, можно предположить, что ее похоронили на кладбище Борисоглебской церкви села Водяное, но почему не в Харькове? 

Глядя на большую семью М.И. Синякова невольно задаешься вопросами не только ее финансового обеспечения, но и вопросами воспитания детей. Как получилось, что у детей Михаила Ивановича, особенно у девочек, была такая огромная степень свободы? Махнул ли он рукой, глядя на их занятия, или так сильно любил своих девчонок, что позволял им шалости и увлечения? Возможно мы скоро сможем найти ответы на эти вопросы, главное же, наверное, понять, что стало для его дочерей толчком в любви к искусству, что сделало их не просто очаровательными женщинами, а музами – музами футуристов.

ЗИНАИДА МИХАЙЛОВНА СИНЯКОВА–МАМОНОВА И ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

Лиля Юрьевна Брик запамятовала или не хотела произносить, что в старшую сестру из Синяковых – Зинаиду, был влюблен Владимир Владимирович Маяковский.

Зинаида Михайловна Синякова-Мамонова родилась 4 октября (по старому стилю) 1886 г., была крещена 26 октября в Христорождественской церкви города Харькова [24]. Училась в Харьковском музыкальном училище в классе известного пианиста А. Шульца-Эвлера, брала певческие уроки у С.Я. Лапинского. До 1910 г. переехала в Москву. Училась в Московской консерватории. Стала довольно известной оперной певицей. Была замужем за Мамоновым.

В 1912 г. Мария и Ксения Синяковы приехали из Харькова в Москву навестить  свою старшую сестру Зинаиду и познакомились с Владимиром Маяковским. Мария Синякова вспоминает: 

«Встреча с Маяковским – еще до знакомства – произошла совершенно случайно. Просто мы ходили с сестрой Зиной по бульвару, и он к нам подошел, не будучи абсолютно знаком с нами.

Так, что интересно? Сама фигура Маяковского, какой он тогда был. Он был весь в черном: в черном плаще, в черной шляпе, широкополой, и бросалась в глаза огромная роза, вдетая в петлицу плаща, бледно-розовая. Это 1912 год. Он был очень скромный, застенчивый и неловкий. Разговоры велись все вокруг розы, в общем-то, я не помню. Мы даже не знали, кто он такой, и мы не назвали своих имен, а, наоборот, скрыли.

Кроме того, интересно, что он познакомился также  и с другой моей сестрой, но отдельно. В Петровском парке на лодке они катались. Там была Зина и Оксана. Но Зина была старше нас, а мы уже как девочки были возле Зины, и я думаю, она тут сыграла главную роль. Она вообще его интересовала» [3]. 

Николай Асеев в «Воспоминаниях о Маяковском» пишет: «Они (Ксения) с сестрой, З.М. Мамоновой, оперной певицей, ездили гулять в Петровско-Разумовское. Катались на лодке. Как-то раз их лодку обогнала другая, с двумя юношами. Стали грести наперегонки. Маяковский (как оказалось впоследствии, это был он) ни за что не хотел уступать и в конце концов обогнал их лодку, четырехвесельную, на одной паре весел. Маяковскому они приглянулись. Он хотел записать их городской адрес. Но девицы были строгие и адрес ему дали ненастоящий. Потом в Москве встретили его на улице. Он их узнал, стал пенять на обман. Тогда уже закрепили знакомство. Он стал бывать у Мамоновой...» [8].

В 1914-1915 годах Зинаида Михайловна Синякова-Мамонова проживала в доме № 9 по Тверскому бульвару в доходном доме Коровина.

Борис Леонидович Пастернак в своей повести «Охранная грамота» пишет: «Зимой на Тверском бульваре поселилась одна из сестер Синяковых - Зинаида Михайловна Синякова-Мамонова. Ее посещали. К ней заходил замечательный музыкант (я дружил с ним) И. Добровейн. У нее бывал Маяковский... Был, правда, Хлебников с его тонкой надменностью... Был также Северянин, лирик, изливавшийся непосредственно строфически, готовыми, как у Лермонтова, формами...

Маяковский редко являлся один. Обыкновенно его свиту составляли футуристы, люди движения. В хозяйстве Мамоновой я увидел тогда первый в моей жизни примус. Изобретение не издавало еще вони, и кому думалось, что оно так изгадит жизнь и найдет себе в ней такое широкое распространение.

Чистый ревущий кузов разбрасывал высоконапорное пламя. На нем одну за другой поджаривали отбивные котлеты. Локти хозяйки и ее помощниц покрывались шоколадным кавказским загаром. Холодная кухонька превращалась в поселенье на Огненной Земле, когда, наведываясь из столовой к дамам, мы технически дикими патогонцами склонялись над медным блином, воплощавшим в себе что-то светлое, архимедовское. И бегали за пивом и водкой...

Маяковский читал, смешил все общество, торопливо ужинал, не терпя, когда сядут за карты. Он был язвительно любезен и с большим искусством прятал свое постоянное возбуждение. С ним что-то творилось, в нем совершался какой-то перелом... Он открыто позировал, но с такою скрытой тревогой и лихорадкой, что на его позе стояли капли холодного пота...» [12].

Мария Михайловна писала, что Маяковский ухаживал за сестрой Зинаидой, но это было небольшое увлечение, и все это было как-то неудачно [3]. Зинаида Михайловна умерла во время войны в 1942 г.

НАДЕЖДА МИХАЙЛОВНА СИНЯКОВА-ПИЧЕТА И БОРИС ПАСТЕРНАК

Надежда Михайловна Синякова родилась 17 января (по старому стилю) 1889 г. в г. Харькове, была крещена 17 февраля того же года в Христорождественской церкви [24]. Закончила, как и Зинаида Михайловна, Харьковское музыкальное училище по классу пианино, где преподавал А. Шульц-Эвлер. С конца 1900-х годов она училась в Московской консерватории, была хорошей пианисткой.  Примерно в 1912 г. вышла замуж за Василия Ивановича Пичету. 

Отцом Василия Пичеты был известный в Харькове заслуженный протоиерей Иоанно-Усекновенской кладбищенской церкви Иоанн Христофорович Пичета (1844-1929). И.Х. Пичета по происхождению серб, родился 9 сентября 1844 г. в Мостаре, главном городе Герцеговины. Как один из лучших учеников Мостарской школы, он в 1858 г. был направлен пансионером в Херсонскую семинарию, по окончании которой поступил в 1863 г. в Киевскую духовную академию. В 1867 г. он заканчивает Академию со степенью кандидата и рекомендуется на должность преподавателя Полтавской семинарии по церковной истории. Здесь он прослужил 35 лет с небольшим перерывом в 2,5 года (в 1887 - 1889 гг. он был ректором Витебской семинарии). В 1887 г. И.Х. Пичета, имевший уже чин статского советника, перешел в духовное ведомство и был возведен за короткое время в сан протоирея.

При переходе в 1903 г. на епархиальную службу в Харьков отец Иоанн первоначально был назначен священником в Петропавловскую церковь. Но еще до вступления в должность был перемещен настоятелем в кладбищенскую Иоанно-Усекновенскую церковь. Четыре года был депутатом от Духовного ведомства в Харьковской городской думе (1906-1910). За усердие в гражданской службе и в духовном ведомстве был награжден двумя орденами «Св. Станислава» II и III степени, двумя орденами «Св. Владимира» III и IV степени и тремя орденами «Св. Анны» I, II и III степени. Протоиерей Иоанн Пичета был автором многих духовных и светских публикаций по разным вопросам. Широкой популярностью пользовались в Харькове его сердечные импровизированные проповеди, которые он произносил в воскресные и праздничные дни [25]. Высокий резонанс в Харьковской прессе получило событие на открытии памятника Марку Кропивницкому в 1914 году. И.Х. Пичета отказался служить панихиду из-за красных ленточек на венках, послав вдову Кропивницкого за разрешением в полицию [26]. А в 1917 г. И.Х. Пичета как член Духовной Консистории пламенно выступал против самовольного захвата жителями слободы Озерянки Чудотворного образа Озерянской Богоматери, неоднократно выезжал в Озерянку уговаривать жителей вернуть икону в Покровский монастырь [27].

Из ведомости Иоанно-Усекновенской церкви за 1913 г. следует, что протоиерей И.Х. Пичета, уроженец Герцеговины, из светского звания. Присягал на подданство России в Полтаве 25.06.1869 г. Вдовец и имеет четверых детей: Владимир - 35 лет, преподаватель Московского коммерческого училища; Георгий - 32 года, товарищ прокурора Тобольского окружного суда; Василий - 24 года, помощник делопроизводителя в Управлении земледелия и государственных имуществ в г. Москве; София - 38 лет, надзирательница Полтавского женского епархиального училища [28].

Из детей Иоанна Христофоровича наиболее известным был Владимир Иванович Пичета (1878-1947), который родился в Полтаве. По окончании Московского университета преподавал историю в средних школах  городов Коростышев и Екатеринослав в 1901 - 1905 гг., затем он сотрудник Екатеринославской Архивной комиссии в 1905-1910 гг. С 1910 г. В.И. Пичета – приват-доцент Московского университета. В 1921-1930-х годах был профессором и ректором Белорусского университета в Минске. С 1928 г. – действительный член АН БССР. В начале 1930-х годов был репрессирован, но уже в 1938 г. – профессор Московского университета. В.И. Пичета был автором многочисленных работ по истории Украины, Белоруссии, Литвы, России, южных и западных славян. В 1946 г. он был избран действительным членом АН СССР [29].

Василий Иванович Пичета родился в 1889 г. в г. Витебске, в это время его отец был ректором Витебской духовной семинарии [28]. В 1903 г. семья переехала из Полтавы в Харьков, и Василий продолжил учиться во 2-ой мужской гимназии. Параллельно он учится в Городской художественной школе М.Д. Раевской, а с 1909 г. – в студии Евгения Агафонова «Голубая лилия». Здесь он знакомится с Марией Синяковой, Дмитрием Гордеевым, Божидаром (Богданом Гордеевым) и др. Через Марию Синякову Василий познакомился с ее сестрой Надеждой. После окончания гимназии он учился в Харьковском университете на историко-филологическом факультете. После окончания университета (1912 г.) женится на Надежде Михайловне Синяковой, и они вдвоем переезжают в Москву: он – работать в Управлении земледелия и государственных имуществ, а она – учиться в Московской консерватории. Они снимали квартиру на Малой Полянке и, как мы уже писали, в это время к ним приезжали младшие сестры Синяковы – Мария и Ксения. 

Василий Пичета после революции 1917 г. возвращается в Харьков. Он сотрудничал в харьковских журналах «Колосья» Валентина Рожицына (1918), «Пути творчества» Григория Петникова (1919) и «Творчество» (1919). Выступал как искусствовед, культуролог, филолог и художник. В журнале «Колосья» было опубликовано его культурологическое исследование «Забытая символика старого гадания» [30]. В журнале «Пути творчества» - искусствоведческие статьи «Несколько слов о пролетарском искусстве» [31] и «Прикладное искусство, как коллективное и для коллектива» [32]. В журнале «Творчество» - статьи «О связи между некоторыми течениями живописи и народным искусством» [33] и «О пролетарской живописи» [34], а также в том же журнале были воспроизведены его рисунки - концовка и заставкa [35]. Рисунок Василия Пичеты был воспроизведен также в «Сборнике нового искусства» (1919 г.) [36]. В начале 1919 г. Василий Пичета входил вместе с В. Бобрицким и Г. Петниковым в правление «Проф. Союза деятелей левого искусства» в Харькове (был его секретарем). Выставлялся как живописец: «В ближайшие дни в кафе «Intime» (ул. Сумская) открывается постоянная выставка картин по типу заграничных. Участвуют Е. Агафонов, В. Пичета и др.», - сообщал осенью 1918 г. харьковский журнал «Колосья»[37].

Дата смерти В.И.Пичеты неизвестна, любопытная версия прозвучала о выходе из города вместе с Хлебниковым и гибели В.И.Пичеты по дороге в Красную Поляну. Это могло произойти в период между 1919 и 1921 годами [55].

Надежда Синякова, жена В.И. Пичеты, была, как говорил Борис Косарев: «... прозаическая. Но это не значит: простая, - ничего подобного. Она была своенравна, иногда упряма, резка в суждениях: могла сказать, прижимая руки к голове, после ухода какого-нибудь отличающегося глупостью и болтливостью гостья: «Мазохизм!». Надя могла, например, расстроить какое-нибудь предприятие, сказав в последний момент «я не пойду!» или «я не буду!» и прихлопнув ладонью по столу. Переубедить ее было невозможно. Кстати, бывали случаи, когда все ей были потом благодарны за это упрямство. Внешне она была непохожа на сестер: очень смуглая (такую смуглость я потом видел в Одессе, - говорил Борис Косарев), южная, необыкновенно красиво и оригинально одевалась» [2].

Николай Асеев, как старый друг сестер Синяковых, познакомил их с Б.Л. Пастернаком, который стал часто бывать в московском доме Надежды Синяковой. Константин Григорьевич Локс вспоминает, что когда он пришел в гости к Борису Пастернаку после долгого перерыва, то увидел: «На столе в крохотной комнатке лежало Евангелие. Заметив, что я бросил на него вопросительный взгляд, Борис вместо ответа начал мне рассказывать о сестрах Синяковых. То, что он рассказывал, и было ответом. Ему нравилась их «дикая» биография.

В посаде, куда ни одна нога Не ступала, лишь ворожеи да вьюги Ступала нога, в бесноватой округе Где и то, как убитые, спят снега...

Примерно этими строками можно передать его рассказ. Отсюда началась та стихия чувств, которая и создает музыку «Поверх барьеров». «Вся эта китайщина и японщина - сказал он в заключение...» [38].

В отличие от безотчетно-романтической влюбленности, Пастернак определяет в «Охранной грамоте» созданные любовью человеческие отношения как плен и оковы: «Мои плечи и руки больше не принадлежали мне. Они, как чужие, просились от меня в цепи, которыми человека приковывают к общему делу. Потому, что вне железа я не мог теперь думать уже о ней и любил только в железе, только пленницею, только за холодный пот, в котором красота отбывает свою повинность. Всякая мысль о ней моментально смыкала меня с тем артельно-хоровым, что полнит мир лесом вдохновенно - затвержденных движений и похоже на сражение, на каторгу, на средневековый ад и мастерство. Я разумею то, чего не знают дети и что я назову чувством настоящего» [12].

В одном из первых стихотворений «Поверх барьеров», обращенном к Надежде Михайловне, эта тема обнажена по предела [12]:

Вслед за мной все зовут вас барышней, Для меня ж этот зов зачастую, Как акт наложения наручней, Как возглас: я вас арестую.   Нас отыщут легко все тюремщики По очень простой примете: Отныне на свете есть женщина И у ней есть тень на свете...

В рукописи «Доктора Живаго» сохранилась вычеркнутое определение отношений Юрия Андреевича и Лары: «Их близость была близостью скованных по рукам попарно пленницы и пленника на чужом иноязычном невольничьем рынке» [39].

Артистическая богема Синяковых не нравилась родителям Б.Л. Пастернака и тревожила их. Участились ссоры. Леонид Осипович Пастернак откровенно протестовал, когда Борис уходил в эту, как он отечески выражался, «клоаку». В стихах 1915 г., вошедших в «Поверх барьеров», а также отданных в футуристические сборники, и затем не включенных автором в книгу, натянутой струной звенит тема лирической тоски и тревоги. Таковы: «Весна, ты сырость рудника в висках...», «Тоска бешенная, бешенная...», «Полярная швея...», «Как казначей последней из планет...», «Но почему», «Скрипка Паганини» и др. Именно эти стихотворения, характеризуемые наибольшим внутренним напряжением, Пастернак в 1928 г. исключил из переработанной книги [39].

Цикл «Скрипка Паганини» посвящен Надежде Синяковой и развитию их отношений. В начале апреля 1915 г. она заболела и уехала в Харьков. Заключительная часть звучит как их прощальный диалог [12]:

Она.   Годы льдов простерлися           Небом в отдалении, Я ловлю, как горлицу,            Воздух голой жменей, Вслед за накидкой ваточной            Все - долой, долой! Нынче небес недостаточно,            Как мне дышать золой!   Он. Я люблю, как дышу. И я знаю: Две души стали в теле моем, И любовь та душа иная, Им несносно и тесно вдвоем... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И я старой лишиться рискую, Если новой я рта не зажму.

По-видимому, Пастернак провожая, Н.М. Синякову, доехал с ней до Тулы. Письма, написанные ей вдогонку, и по большей части не отосланные, он через три года (апрель 1918 г.) по памяти сделал сюжетной основой повести «Писем из Тулы» [12].

Н.М. Синякова не сохранила писем. Она уничтожила и свои письма к Пастернаку, которые ей вернули родственники после его смерти. Осталось несколько выписок. Надежда вскоре по приезде в Харьков пишет: «Ах, Боричка, не уйти вам от искусства, так как не возможно уйти от своего глаза, как бы вы не хотели и не решили бы, искусство с вами до конца вашей жизни. Боричка, ненаглядный мой, как мне много вам хочется сказать и не умею. Мне хочется вас перекрестить, я забыла на прощанье. Умоляю напишите мне, крепко целую и обнимаю. Ваша Надя» [39].

11 апреля 1915 г., уезжая вместе с сестрой Марией в Красную Поляну, Надежда пишет: «Благословляю на хорошие стихи, я знаю и верю, что ты напишешь хорошую книгу». 7 мая 1915 г.: «Ты сделаешь многое, я это так хорошо знаю, в тебе столько силы и самое лучшее ты сделаешь в будущем. Ты говоришь: прошел месяц и ничего не написал,  - ведь целый день с мальчиком, милый, что же можно сделать, да как бы хороши условия ни были, все это невыносимо. Пришли каких-нибудь старых стихов. Помнишь, ты обещал, я буду так счастлива. Жду не дождусь тебя, мой дорогой, дни считаю, осталось уже месяц и три недели... Твоя Надя» [39].

Ехать в гости к Синяковым казалось Пастернаку невозможным. Он уговаривал Н.М. Синякову отказаться от этого плана. 21 июня 1915 г. она отвечала: «Милый, ты сказал, чтобы я разобралась в положении и как захочу, так и будет. Родной мой, приезжай поскорее, приезжай ради Бога...  не думай, что я такая эгоистка и злая...». Она строила несбыточные планы заработка, чтобы возместить сгоревшее при погроме имущество и рукописи Бориса Леонидовича, и сама приписывала: «Я знаю, что ты только засмеешься, да нет же, милый, не смейся, ... Буду ждать твоего письма и решения. Твоя Надя» [39].

В первых числах июля 1915 г. Б.Л. Пастернак взял таки трехнедельный отпуск и поехал в Красную Поляну. «Плакучий Харьковский уезд», открыто названный в стихотворении «Мельницы» только при редактировании в 1928 г., отразился во многих стихотворениях книги, написанных либо там, либо сразу по возвращении [12].

Н.М. Синякова провожала его в обратный путь до Харькова, вероятно, это было 23 июля 1915 г. Вернувшись в деревню, она писала: «Промчались эти три недели как видение, как сон чудный. Пишу из вашей чернильницы. Боже мой, но как приятно, и я ее непременно спрячу до того года. Повесила я над письменным столом наброски вашего лица, глаза смотрят на меня задумчиво, печальные... Кажется, что я пойду сейчас купаться; и вы стихи будете писать, мы на время расстанемся и скоро я приду к вам и принесу цветов» [39].

Надежда Синякова в 1916 г. уехала в Ташкент к сестре З.М. Синяковой-Мамоновой. В письмах она звала Б.Л. Пастернака приехать к ней на весну и начало лета в туркестанскую экзотику. Борис Пастернак собирался поехать к ней. 27 апреля 1916 г. он пишет в письме С.П. Боброву: «Если хочешь мне писать в ответ - адресуй в Ташкент до востребования. Вначале мая думаю отсюда сняться»[12]. Но поездка не состоялась. В июне месяце он отправился в Самару, рассчитывая встретить возвращавшуюся из Ташкента Надежду Синякову  и ехать с ней вместе на пароходе «в Казань или Нижний и по железной дороге в Москву. А может быть и нет, - добавлял он, - во всяком случае на этих днях я в Уфу» [12]. Они так и не встретились.

Посылая 7 июня 1926 г. книгу «Поверх барьеров» Марине Цветаевой, которая о ней до того не знала, Пастернак писал: «О Барьерах. Не приходи в унынье. Со страницы, примерно 58-й, станут попадаться вещи поотраднее. Всего хуже середина книги. Начало: серость, север, город, проза, предчувствуемые предпосылки революции (глухо бунтующее предназначенье), срывающееся каждым движением труда, бессознательно мятежничающее в работе как в пантомиме) - начало, говорю я, еще может быть терпимо.

Непозволительно обращение со словом. Потребуется перемещение ударенья ради рифмы - пожалуйста: к услугам этой вольности областные отклонения или приближение иностранных слов к первоисточникам. Смешенье стилей.

Фиакры вместо извозчиков и малорусские жмени, оттого что Надя Синякова, которой это посвящено - из Харькова и так говорит. Куча всякого сору. Страшная техническая беспомощность при внутреннем напряжении - может быть большем, чем в следующих книгах.

Есть много людей, ошибочно считающих эту книжку моею лучшею. Это дичь и ересь, отчасти того же порядка что и ошибки твоей творческой философии, проскользнувшие в последних письмах» [12].

В 1928 году Пастернак кардинально переработал книгу и 18 стихотворений, в основном из середины книги, которые он характеризовал Цветаевой как неудачные и которые были посвящены или связаны с Надеждой Синяковой, были выкинуты, а 11 появились в другой редакции. С тех пор книга Бориса Пастернака «Поверх барьеров» 1917 г. как целая не переиздавалась.

Интересное замечание Марии Синяковой о В.Хлебникове: «Он во всех был по очереди влюблен, и, кроме основных, он влюблялся и попутно, так что это была сплошная влюбленность. Но легкомыслие невероятное просто при этом было. Я хочу сказать, что если он увлекался одной, то это длилось очень недолго. Правда, не увлекался он только Надеждой почему-то.» [3]

А та замолчала навеки, Душой простодушнее дурочки, Боролися черные веки С глазами усталой снегурочки

Лоск ласк и хитрости привычной сети Чертили тучное лицо у третьей Измены низменной она Была живые письмена И темные тела дары, Как небо, светлы и свободны; На облако черной главы Нисходит огонь благородный.

Так в поэме «Три сестры» [11], посвященной сестрам Синяковым – Надежде, Марии и Вере, – характеризует Велимир Хлебников Н.М. Синякову-Пичету. Надежда Михайловна прожила долгую жизнь и умерла в 1975 году.

МАРИЯ МИХАЙЛОВНА СИНЯКОВА-УРЕЧИНА И ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ, ДАВИД БУРЛЮК, БОЖИДАР...

Мария Михайловна родилась 11 ноября (по старому стилю) 1890 г., была крещена 2 декабря того же года в Преображенской церкви на Москалевке [26].

Каждое лето вся семья Синяковых выезжала на дачу в Красную Поляну. «Зеленые поля, нивы, лес, река в легком тумане, голубое небо - это моя живописная академия» - вспоминала Мария Синякова о своих детских годах, проведенных в Красной Поляне [10]. Она занималась вначале в Харьковской городской школе рисования и живописи на Сергиевской площади, затем в частной студии выпускника Академии художеств Е.А. Агафонова [40]. В 1910-1911 гг. Мария Михайловна состояла в группе харьковских художников «Голубая лилия», возникшей при студии Е. Агафонова. Здесь она познакомилась и подружилась с братьями Гордеевыми, Василием Пичетой и, возможно, Арсением Уречиным.

В 1910 г. Мария Синякова побывала в Германии, где изучала в музеях живопись немецких и нидерландских художников. Дмитрий Гордеев вспоминал: «Мария Михайловна увлекалась иконами - ранний Ренессанс, немецкие и нидерландские художники, связанные своими корнями с позднеготической живописью - Брейгелем Мужицким и Дюрером... Искания изысканной линии, контурный рисунок» [41].

В 1913 - 1914 гг. Мария Синякова недолго жила в Москве и училась там в художественной студии Ф.И. Рерберга. В 1912-1914 гг. холсты Синяковой вместе с произведениями Н. Гончаровой, М. Ларионова, Д. Бурлюка, К. Малевича и А. Экстер экспонировались на выставках «Союза молодежи» в Петербурге. В 1914 г. Мария Синякова выходит замуж за художника Арсения Моисеевича Уречина и они вместе путешествуют по Центральной Азии, где М.М. Синякова изучает монгольскую икону и персидскую миниатюру.

К сожалению, биографических данных об А.М. Уречине в настоящее время у нас очень мало. Известно, что он родился в Харькове. Его отец, Моисей Аронович Уречин, в 1912 г. проживал по адресу ул. Тюремная, № 10 на Холодной горе [42], в 1914 г. - на ул. Екатеринославской, № 39 [43]. Уречин учился в 1902-1903 гг. вместе с Давидом Бурлюком в Королевской академии в Мюнхене у В. Дица [3]. В 1909-1911 гг. входил в группу харьковских художников «Голубая лилия». Здесь он и познакомился с М.М. Синяковой. В 1915 г. А.М. Уречин жил в Петрограде, М.М. Синякова вместе с Б.Л. Пастернаком ездили к нему. Они встретились с Уречиным и все вместе навещали В.В. Маяковского, который познакомил их с Лилией Юрьевной Брик [39]. Брик вспоминала: «Пастернак приехал из Москвы с Марией Синяковой. Он блестяще читал блестящие стихи, был восторжен и непонятен, нам это нравилось... Мария поразила меня красотой, она загорела, светлые глаза казались белыми на темной коже, и на голове сидела яркая кое-как сшитая шляпа» [44].

В 1918-1920 гг. Мария Михайловна и Арсений Уречин жили в Красной Поляне. «Молчунья, снабжавшая в тяжелые времена Гражданской войны, когда они жили в Красной Поляне, все семейство и гостей едой с огорода, который был в ее с мужем ведении. Даже в Харьков они возили на продажу что-то из этого огорода. Хлебников, кстати, всегда убийственно критиковал методы огородничества, которыми пользовался Уречин. Как бы то ни было, Мария успевала и огород вести и, не взирая на мешавшую ей суету, все время что-то рисовать. Ее занятия поначалу не воспринимались всерьез, но когда все увидели, что почтенные господа приносят ей заказы, и она их выполняет в обмен на деньги и всамделишные продукты, отношение, конечно, изменилось» [2].

С середины 1920-х годов А.М. Уречин жил и работал в Ленинграде. Это следует из письма 1925 г. Бориса Пастернака к Осипу Мандельштаму, в котором он уточнял об издательских возможностях в Ленинграде. Мандельштам вначале свой ответ передал устно через Виктора Шкловского, жившего на одной лестничной площадке со старым знакомым Б.Л. Пастернака - художником А.М. Уречиным: «Дорогой Осип Эмильевич! Сейчас ко мне звонил Уречин и передал от Шкловского, живущего с ним об стену, вести о Вас и от Вас и все Ваши поклоны... Я узнал, - если верить человеку бесхитростному и правдивому, каков Уречин, - я узнал, что Вы мне не отвечали, потому что чересчур меня любите, а не отвечали о том, имеются ли в Ленгизе возможности, оттого, что их слишком много...» [12].

После поездки по Германии и Центральной Азии у Марии Михайловны Синяковой пробудился интерес к народному творчеству - росписи свадебных сундуков, писанки, народные  иконы, рушники, набойки. Крестьянские мастерицы – «гогены с порепанными ногами» - подчас не уступали лучшим колористам - профессионалам. «В красполянских акварелях среди цветов народного орнамента она разместила сценки сельского быта. На этих ярких, как радуга, картинках, написанных чистыми словно дождем омытыми красками, двигаются нарядные девушки, скачут горделивые всадницы, чопорно прогуливаются горожане в цилиндрах, играют кони, тихо пасутся коровы, синеют озера, сияет желтое солнце. И все это нарисовано порывисто, безотчетно - доверчиво, как рисуют дети или взрослые с детской душой. Здесь уживаются вселенское и бытовое, доисторическое и повседневное - из восточных шатров выглядывают славянские лица, к «Русской Венере» сходятся ухари вывесок парикмахерских и лавочники российской провинции» [7]. В ее звонких по цвету акварелях современные бытовые мотивы тесно переплетаются с образами славянской и восточной мифологии, а теплота семейных радостей и патриархальность дачной жизни наиболее просто проецируется в язычески одомашенный космос ее картин. Эта особенность художественного мировосприятия Марии Синяковой  сближает ее творчество с мифотворчеством Велимира Хлебникова. Строчки В. Хлебникова часто кажутся поэтическим отображением той или иной акварели Синяковой [11]:

Позови меня, лесную, Над травой тебе блесну я, Из травы сниму копытце, Зажгу в косах небеса я И, могучая, босая, Побегу к реке купаться.

Несмотря на небольшие размеры, акварели Марии Синяковой 1914-1916 гг. одновременно камерные по характеру и монументальные по построению композиции и могучему звучанию красок. В расположении отдельных персонажей, целых сцен, которые ритмично разбросаны на фоне цветных орнаментов, скрывается непосредственное влияние росписей народных свадебных сундуков и отдаленные отзвуки буддистских народных икон Монголии [9].

Художник Мария Синякова «с глазами большими Богородицы» рисовала акварели яркие, как украинский лубок, как буддистская икона или персидская миниатюра.

Сегодня строгою боярыней Бориса Годунова Приплыли вы, как лебедь в озере, Я не ожидал от вас иного, И я забыл прочесть письмо зари... Мы вместе сидели на скошенном жите, Здесь не было "да", но не будет и "но", Что было - забыто, что будет - не знаю, Здесь Божия Матерь мыла рядно И голубь  садился на темя за чаем.

Так в поэтических образах В. Хлебникова, созвучных язычески-праздничным акварелям ранней Синяковой, запечатлен ее загадочный образ [11].

Из рассказов тех, кто знал Марию Синякову, известно, что она была интересным, неординарным человеком, была красива, талантлива, отличалась большой работоспособностью. В нее были влюблены и посвящали ей свои стихи поэты В.Хлебников, Божидар, Д.Бурлюк, Д.Петровский. Влюбленность Д.Бурлюка впервые отметила Лилия Брик. Мария Михайловна и Давид Бурлюк познакомились в 1912 году в Москве. «Из художников бывал только Бурлюк. Познакомил с ним Уречин. Бурлюк был человек довольно лирический, все время читал стихи, и свои стихи тоже часто читал» – вспоминала Мария Синякова о своих встречах с Бурлюком [3].

В Божидара (Богдана Петровича Гордеева) были влюблены все пять сестер Синяковых, отчаянно ревновали его друг к другу, и были счастливы, когда он посещал их. Божидар был сыном профессора Харьковского ветеринарного института П.А. Гордеева. Божидар 1904 – 1913 годах учился в третьей Харьковской гимназии, занимался европейскими и восточными языками, в том числе и санскритом, музыкой – блестяще играл на фортепиано, живописью – в студии Е. Агафонова «Голубая лилия» вместе со старшим братом Дмитрием Гордеевым и Марией Синяковой. В 1913 году он поступил в Харьковский университет на историко-филологический факультет, который вскоре бросил и в том же году вместе с Григорием Петниковым поступил на философский факультет Московского университета. В апреле 1914 г. вернулся в Харьков, где вместе с Петниковым и Н. Асеевым организовал литературно-издательскую группу «Лирень». Велимир Хлебников назвал Божидара «Черноглазым королем беседы за ужином». Когда он что-нибудь рассказывал, то его голубые глаза темнели от возбуждения и невозможно было слушать его без волнения – он действительно был королем беседы. В Божидара были влюблены все сестры, но он любил только Марию Синякову. И когда она в 1914 году вышла замуж за Арсения Уречина и уехала с ним в Центральную Азию, Божидар покончил с собой в ночь на 7 сентября 1914 года в лесу около селения Бабки под Харьковом. В стихотворении «Воспоминание», посвященном Марии Синяковой, Божидар предчувствовал грусть расставания [46].

Когда госпожа скитается И в памяти – скверные скверы И чадный качается плащ – Два маленьких китайца Взбрасывают чаще и чаще В просторы смерклого веера За тростью тонкую трость – Роняясь из древней феерии, Из колоса помыслов кидается, Вонзается в мозг мой ость. Синеющий веер сползается Гуденьем взветренной сферы Зов памяти странно молящ, Китайцы в малахаях из зайца Взвивают круг трубок звенящий, И вон она верная взвеяла, Как грудь моя, хрупкая Грусть. И в сердце склоняется верие, Но сердце – опять ломается, Роняя грустную хрусть.

Велимир Хлебников в одной из лучших своих поэм «Три сестры» так пишет о Марии Синяковой [11]:

Одна зачарована Богом Старинных людских образов, Стояла под звездным чертогом И слушала полночи зов

...................................................

Другая окутана сказкой Умерших недавно событий, К ней тянутся часто за лаской Другого дыхания нити. Она величава, как мать, Проходит по зарослям вишни И любит глаза подымать, Где звезды раскинул всевышний.

 

Раннее творчество Марии Синяковой связано также с творчеством поэтов-футуристов. Она оформляла поэтические сборники: «Зор» Н. Асеева (1914), «Бубен» Божидара (1914), «Поросль Солнца» Г. Петникова (1918) и др.

Николай Асеев высоко ценил ее иллюстрации к своим произведениям, особенно к поэме «Маяковский начинается» (1940). Еще в 1914 году он посвятил ей стихотворение «Тунь» [13]:

Ты в маске электрической похаживаешь мимо, а я – на Дон, на Дон, на Дон зову тебя очима.

Не сонь моя, не тень моя, не голос мой не звучен: я горшими мученьями во младости замучен

И там рука, и там нога, и день меледневеет, а здесь – брожу, ищу врага, что встретиться не смеет.

 

Николай Асеев в 1930 году писал о ней: «Мария – женщина необычайно величественной и спокойной красоты, большого скептического ума и редкой талантливости...» [45]. Всего с 1914 по 1940 Мария Михайловна оформила около 30 книг. Наиболее плодотворным для нее был 1930 год, когда она оформила восемь книг. Затем, с начала 40-х годов имя Марии Синяковой исчезает из поля зрения современников. Она на многие годы лишается зрителя, творческих контактов. «Ей приходилось раскрашивать игрушки, работать на полиграфической фабрике, делать плакаты для нового университета, рисовать лекарственные растения к медицинскому атласу – все это со скрупулезной тщательностью перечислено художницей в листке по учету кадров в графе «Творческая и общественная деятельность», когда в 1956 году решался вопрос о восстановлении ее членства в МОСХе, из которого она была исключена в 1952 году» [6].

Вместе с Асеевым, Божидаром, Петниковым и Хлебниковым Мария Синякова подписала футуристическую декларацию «Труба марсиан» (1916). В 1918 г. она включилась в группу украинских художников - авангардистов «Союз семи».

Творчество Синяковой с 1920-х годов связано преимущественно с книжной и станковой черно-белой графикой. Она участвовала в многочисленных выставках, советских и зарубежных: «Выставка художников «4 искусства» (1925, Москва, Музей изящных искусств), «Международная выставка «Искусство книги» (1927, Лейпциг), «Современное книжное искусство на международной выставке прессы в Кельне» (1928), «Международная выставка «Искусство книги» (1931, Париж) и др.

В сентябре 1969 года состоялась единственная прижизненная персональная выставка графики Марии Синяковой, которую организовало киевское отделение Союза писателей [2]. Еще более чем через 20 лет, в 1990 – 1991 годах, на выставке «Украинский авангард. 1910 – 1930», показанной в Загребе и Киеве,впервые демонстрировались работы Марии Синяковой 1914 – 1916 годов: «Ева», «Карусель», «Война» (два варианта) – из частных коллекций. Хорватские и французские знатоки авангардистского искусства были в восторге: «Экзотика ее мотивов... Здесь сливаются космос и жизнь, история и современность» – такими были отклики об акварелях Марии Михайловны. В 2002 году в Санкт-Петербурге прошли сразу две выставки, на которых были представлены работы Марии Синяковой-Уречиной. В Музее Новой Академии изящных искусств открылась выставка «Герои русского авангарда», где были представлены, наряду с литографиями Синяковой, вышитые на бархате иконографические портреты Марины Колдобской, а в музее-галерее Новый Эрмитаж на выставке «Русский авангард 10-х и 60-х» были представлены акварели Синяковой.

Умерла Мария Михайловна Синякова-Уречина в 94-летнем возрасте в 1984 г. Ее имя стало еще при жизни легендой. Мария Михайловна за свою долгую жизнь была кумиром авангардистского искусства трех эпох: футуризм и неопримитивизм 1910—20-х, советский авангард «бульдозерных» выставок 1960-х и постсоветский авангард 1980-1990-х годов. 

КСЕНИЯ МИХАЙЛОВНА СИНЯКОВА–АСЕЕВА И НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ АСЕЕВ.

Ксения Синякова родилась 26 августа (по старому стилю) 1892 г., была крещена 13 сентября того же года в Преображенской церкви на Москалевке в г. Харькове [24]. До первой мировой войны жила в Харькове, училась, как и две старшие сестры - Зинаида и Надежда, в музыкальном училище. В 1911 г. познакомилась с приехавшим из Курска в Харьков для поступления в Харьковский университет Николаем Асеевым. Н. Асеев родился 28 июня 1889 г. в Льгове Курской губернии в семье страхового агента. Окончил Курское реальное училище в 1907 г., учился в Московском коммерческом институте в 1908-1910 гг., но коммерческих талантов не обнаружил и с экономического отделения перешел вольнослушателем на историко-филологический факультет Московского университета. С 1908 г. регулярно печатался в журналах «Весна», «Заветы», «Проталинка» и других изданиях, некоторое время работал секретарем в журнале «Русский архив». 

Ксения Михайловна рассказывала, как она познакомилась с Асеевым: «Войдя в гостиную, увидела какого-то незнакомого мне молодого человека. Он был в сером костюме, гладко причесан, бледный, голубоглазый. И такой вежливый, что мне показалось, будто бы он подошел ко мне почти на цыпочках! Я спросила его:

- Как вы сюда попали?

Он ответил, что приехал из Курска для поступления в Харьковский университет на филологический факультет. Случайно узнав, что в нашей семье очень любят искусство, он осмелился навестить нас. И добавил, что его зовут Николай Асеев» [5].

В начале 1912 г. Ксения и ее сестры Мария, Надежда, Вера, переехали в небольшой дом [5]. Адрес этого дома, вероятно, был по пер. Никитинскому, но вот какой из них, пока однозначно сказать нельзя. Дом № 22 был продан Рыккергу в 1913 году, может быть в это время строился новый дом № 24, а они переехали временно в старый дом под этим же номером. В этом случае оправдывается продажа доходного дома № 22, т.е. необходимы были средства для строительства. Вполне возможно, что у Синякова было домовладение по Никитинскому переулку, № 9, в этом доме позже в 1926 г. жил Владимир Михайлович Синяков [47]. В этот дом стал часто приходить Николай Асеев, почти ежедневно. Он знакомил сестер с новой поэзией. В это же время Асеев познакомился в Харькове с Григорием Петниковым и Божидаром.

После окончания музыкального училища в 1912 г. Ксения, или как ее звали Оксана, вместе с сестрой Марией едут в Москву: она – поступать в консерваторию, а Мария – в художественную студию Рерберга. Поселяются они на Малой Полянке у старшей, уже замужней, сестры Надежды Пичеты. В Москве сестры случайно познакомились на Тверском бульваре с Владимиром Маяковским, затем - через Н. Асеева, тоже перебравшегося к тому времени в Москву, с Борисом Пастернаком. Знакомство Асеева и Пастернака относится к началу 1910-х годов, когда они оба были студентами Московского университета. Много лет спустя Асеев вспоминал: «Не знаю, каким именно образом, случай свел меня с писателем С. Бобровым, через него с поэтом Борисом Пастернаком. Пастернак покорил меня всем: и внешностью, и стихами, и музыкой» [13]. Очень скоро между ними установились дружеские отношения. Как свидетельствовала Ксения Синякова со слов Николая Асеева, в молодости Асеев и Пастернак даже некоторое время жили вместе, снимая одну комнату [48]. Вспоминая зиму 1913-1914 гг. в своей повести «Охранная грамота», Пастернак писал: «Я снимал комнату с окном на Кремль. Из-за реки мог во всякое время явиться Николай Асеев. Он пришел бы от сестер С. (Синяковых), семьи, глубоко и разнообразно одаренной. Я узнал бы в вошедшем: воображенье, яркое в беспорядочности, способность претворять неосновательность в музыку, чувствительность и лукавство подлинной артистической натуры. Я его любил. Он увлекался Хлебниковым. Не пойму, что он находил во мне. От искусства, как и от жизни, мы добивались разного» [12].  

В 1913 г. Асеев и Пастернак вошли в литературную группу «Лирика», возглавляемую Н.С. Бобровым, и в том же году в одноименном альманахе, издававшемся этой группой, появились рядом стихи Асеева и Пастернака, что положило начало активной литературной деятельности обоих поэтов. Пастернак в книге «Люди и положения» вспоминал: «У нас было в сообществе с Асеевым и несколькими другими начинающими небольшое содружеское издательство на началах складчины. Знавший типографское дело по службе в «Русском архиве» Бобров сам печатался и выпускал нас...» [12]. С образованием литературного объединения «Центрифуга» Асеев и Пастернак вместе с Бобровым составили основе его ядро. В 1914 г. в том же издательстве «Лирика» вышла и первая книга Асеева «Ночная флейта». В книге стихов «Оксана» Асеев посвятил Пастернаку стихотворение «Сорвавшийся с цепей». 

В первые годы революции Асеев и Пастернак не встречались: начиная с 1915 г. Асеев с перерывами проходил военную службу. В феврале 1916 г. его должны были отправить в Мариуполь. Асеев приехал в Красную Поляну к Синяковым и сделал предложение Оксане Михайловне. "Я, давно его любя, тут же согласилась. Все произошло очень просто и быстро. Коля нанял телегу, и мы поехали. В деревне Кирсаново (по дороге к вокзалу) была старенькая деревянная церковка. Коля вызвал священника, который сказал: «Невеста чересчур молода, есть ли у вас разрешение от родителей на брак?" Я ответила, что родителей у меня нет. Умерли. - А опекун? Тоже нет. Но уговоренный нами священник все же нас обвенчал. Так я стала женой Николая Асеева» - так писала Ксения Михайловна о своем замужестве [5]. В октябре 1917 г. Асеевы уехали во Владивосток, где пробыли до января 1922 г. Вернувшись в 1922 г. в Москву, Асеев активно включается в литературную жизнь, становится ближайшим соратником Маяковского по Лефу. Асеев по-прежнему следит за работой Пастернака, отзывается на его новые книги. В мае 1922 г. появляется рецензия Асеева на только что вышедший сборник стихов Пастернака «Сестра  моя жизнь», в которой высоко оцениваются поэтические достижения его автора: «после воздушного мальштрема, образовавшегося за походкой Маяковского, воронкой втянувшего в себя все попытки «обособиться», в работе над словом «Сестра моя жизнь» является новым трамплином песен, новым поводом отыскивать, как будто уже найденное, сокровище общения людского через слово...» [13].

В 1927 г. пути Асеева и Пастернака разошлись. Пастернак вышел из Лефа, "порвал" - по его собственному позднейшему признанию, - с Маяковским, что послужило причиной его расхождения с Асеевым: «В последние годы жизни Маяковского ... Асеев, отличный товарищ, умный, талантливый, внутренне свободный и ничем не ослепленный, был ему близким по направлению другом и главною опорою. Я же окончательно отошел от него» [12].

По свидетельству К. Синяковой-Асеевой и М. Синяковой-Уречиной Николай Асеев познакомился с В. Хлебниковым в начале 1910-х годов, в 1914-1920-х годах Хлебников часто бывал в загородном доме Синяковых в Красной Поляне и здесь встречался с Асеевым [48]. Они же вспоминают о возникшем вскоре после знакомства взаимном восхищении, любовном отношении поэтов друг к другу. Их произведения появлялись рядом на страницах сборников «Взял» (1915), «Пета» (1916), «Лирень» (1916), «Руконог» (1917) и др. По возвращении Асеева из Владивостока в Москву его дружеские литературные связи с Хлебниковым еще более укрепляются. По свидетельству Ксении Синяковой-Асеевой Хлебников некоторое время жил в их московской квартире на Мясницкой улице, дом № 21, тогда же была написана поэма «Синие оковы», посвященная Синяковым [5].

Сильное влияние на Асеева оказало знакомство как с В. Хлебниковым, так и с Маяковским. Влияние первого проявилось в повышенном внимании к слову и тяге к смелому экспериментаторству, что было ощутимо в харьковских сборниках Асеева. Человеческое и творческое воздействие Маяковского стало во многом решающим для дальнейшей судьбы поэта. В 1962 г. Асеев вспоминал: «Маяковский стал самым близким мне поэтом того времени - так же близок он мне и по сей день. Его живой язык заслонил от меня  все голоса, которые я слышал раньше» [8].

Николай Асеев в 1920-1930-х годах активно участвовал в литературной жизни вместе с Владимиром Маяковским, становится его соратником по Лефу. Интересно мнение Вадима Шершеневича, человека ироничного и скупого на похвалы, который присутствовал в 1925 г. на одном из выступлений Н. Асеева: «... всех заслонила фигура Асеева, читавшего новые, мне неизвестные стихи. Было что-то о боге. Вернее, против бога... И сквозь туман лет я отчетливо помню, как я слушал его вместе со студентами и, пожалуй, аплодировал ему сильнее, чем студенты. Я чувствовал, что у меня горят глаза и во рту вкусное ощущение» [51]. Скорее всего Николай Асеев читал свое скандальное стихотворение «Жалость», которое послужило поводом для временной конфискации цензурой сборника «Леторей» [13]:

Капкан для ловли блох... Кто его выдумал? Может быть "Бог", Которого я не видывал? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Любовники - стройные - длинные - цапли Главное: - ноги - глаза  и талия! Если же слез наливались капли - Их сушила неувиденная Италия Высокая, тоненькая, с усиками, Очень похожая на букву У С пальцами узенькими                Лусенька                       Ау!  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Капкан для ловли блох Бог?

Далее В. Шершеневич замечает: «Асеев держится в жизни волчонком. Взгляд, острые движения, даже что-то в его красивом седом лице от волка. Но так сильно не умеют выть волки» [49].

Во время войны 1941-1945 гг. Асеевы жили вначале в Москве, а потом выехали в Чистополь. Асеев в июле 1941 г. еще был в Москве и в письме к Оксане Михайловне пишет: «Милая моя, милая моя, милая моя Кутичка! Каждое утро я просыпаюсь с этими словами. Каждое утро я браню себя, зачем отпустил тебя без себя... Беспокоюсь за Маню и Надю. Почему никто мне не телеграфирует? Наверное, я думаю, так устали в дороге, что рука не двигается... Заведите себе артель: ты, Вера, Ольга Михайловна, еще кто-нибудь, с кем у вас заведутся хорошие отношения. Ах, если бы Маня и Надя были вместе. Я буду здесь стараться вам всем помочь... Ляленька моя, вечная моя дорогая. Я весь в тебе, весь около тебя, всей душой, всеми лапами. Только очень боюсь, не заболела ли ты. Гоню от себя плохие мысли. Только пишу о тебе стихи. Напишу и как будто поговорю с тобой. Вот 6 дней прошло и шесть стихотворений тебе написано. Вот лучшее из них:

Мне никогда себе не простить, Как я мог тебя отпустить, Как я мог доверить чужим Скрыть тебя в этот жар, в этот дым! Как мне стало смертельно жаль Слать тебя в эту жесткую даль. Думал: ведь стрелочники - то - свои? Почвы - под рельсами - родные слои? Где-то ведь есть впереди водоем, Где мы напьемся с тобою вдвоем! Ведь не душа, а земля суха! О, дотеки до нее река, Слез моих, слов моих, любви моей Жар ее губ прохладить сумей.

Любовь моя, милая, это грустные стихи, и они, наверное, тебя расстроят. Но лучше поплакать сначала, чтобы улыбнуться в конце. Вот я надел твой халат, и ты меня будто обняла. И я хожу по комнате, слушая последние известия. Люблю тебя так, как никогда. Люблю тебя, люблю в тысячу раз больше, чем можно это написать. Целую, твой Колядон» [8].

В письме от 22 августа 1941 г. Асеев пишет: «Что с Маней и Надей? Я телеграфировал Алемасову, чтоб он позаботился о всей семье. Но от него получилась странная телеграмма о номере поезда, в котором вы ехали. Очевидно, он меня не понял. Напиши, довезли ли их до Чистополя и что с ними. Родные мои Синяки, как я мало сделал для вас, но все случилось так быстро, что сообразить нельзя было ничего. Сейчас же телеграфируй, получила ли посылку? Как тебя обнять хочется. Так и замереть, как шмелю на цветке акации. Твой Коляда» [8].

Из этих писем следует, что в июле - августе 1941 г. четыре сестры Синяковых жили в эвакуации в Чистополе. И обо всех их заботился и пекся Н. Асеев. 25 августа 1941 г. Асеев приезжает в Чистополь, а 26 августа к нему из Елабуги приехала Марина Цветаева с просьбой о помощи перебраться ей с сыном в Чистополь. Вопрос при поддержке Н. Асеева был решен положительно. Вернувшись за сыном и вещами в Елабугу, Марина Цветаева 31 августа 1941 г. совершила самоубийство. 4 сентября к Асеевым приехал ее сын Георгий (Мур) Эфрон с письмом от матери: «Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь - просто взять его в сыновья - и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 150 р. и если постараться распродать все мои вещи.

В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы.

Поручаю их Вам, берегите моего дорого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына - заслуживает. А меня простите - не вынесла.

М. Ц.

Не оставляйте его никогда. Была бы без ума счастлива, если бы он жил у Вас. Уедете - увезите с собой. Не бросайте» [15].

По словам Мура, записанным в дневнике: «Асеев был совершенно потрясен известием о смерти Марины Цветаевой, сейчас же пошел вместе со мной в райком партии, где получил разрешение прописать меня на его площадь...» [50].

Георгий Эфрон с 4 по 10 сентября жил у Асеевых, 10 сентября переехал в интернат для детей писателей, а 28 сентября уехал в Москву. Таким образом, Асеев и сестры Синяковы не выполнили последнюю волю Марины Цветаевой и это им вслед за ее дочерью Ариадной (Асей) Эфрон ставят в вину многие исследователи. Но на это были объективные причина, о которых как-то забывают. Во-первых, Мур не был тем мальчиком сиротой, которого можно было пригреть, приласкать, взять в сыновья, как того хотела Марина Цветаева. Он был эгоистичен, требователен и дурно воспитан. Своим поведением, манерой держаться, полное неумение держаться и общаться с людьми, он многих отталкивал от себя, и его не любили. Да и Асеевым, всю жизнь проживших бездетными, вряд ли увлекала перспектива обзавестись на старости лет столь трудным великовозрастным и чужеродным пасынком. Ему было уже около 16 лет. Тем более и он сам не хотел жить с Асеевыми. Во-вторых,  этой трагедии предшествовали определенные события. Муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон, как сотрудник НКВД, участвовал в Париже в убийстве Яна Порецкого (Рейса) и похищении генерала Миллера. Рейса, бывшего преданного большевика, который был разочарован и напуган действиями Сталина и Ежова и отказался им служить, по приказу из Москвы решено было ликвидировать. А генерала Миллера, президента Ассоциации русских офицеров и известную фигуру в парижском белогвардейском сообществе, похитили и вывезли из Парижа. После этих акций Сергей Эфрон бросил семью, отправился в Советский Союз на советском корабле. До этого в СССР уехала дочь Ариадна. Брошенная своими близкими, Марина Цветаева была потрясена. Она понимала, что Але и Сергею Эфрону она уже больше не нужна. Ей хотелось умереть, но она должна была жить из-за Мура. Единственным выходом было возвращение в Россию, потому, что "в любом случае, мне не возможно оставаться в Париже без денег или где-то публиковаться: эмигранты начнут травить меня: недоверие и враждебность уже повсюду" [51]. Цветаева прибыла в Москву 18 июня 1939 г. и поселилась с семьей в Болшево, пригороде Москвы, где были расквартированы агенты НКВД и их семьи. Семья жила в трудных бытовых условиях, уныние усугублялось известиями об арестах и исчезновениях друзей, о судах и казнях. В августе 1939 г. арестовали Алю, а в октябре того же года - Сергея Эфрона, которого расстреляли в 1941 г.

Друзья Цветаевой, особенно Пастернак и Асеев, винили в ее самоубийстве себя. Пастернак чувствовал, что никогда не простит себя за то, что покинул ее. По прошествии многих лет Ариадна Эфрон и многие другие предпочитали переложить вину на ту враждебность, которой Цветаева подвергалась в эмиграции. А другие, и среди них ее сестра Анастасия, обвиняли Мура в том, что он довел мать до самоубийства. Но, скорее всего, у Цветаевой, которая не могла публиковаться и жить ни на Западе, после акции Сергея Эфрона в Париже, ни в Советском Союзе, не было другого выхода после ареста Сергея Эфрона и Ариандны, особенно после того, как она поняла, что будет лишь обременять Мура.

Поэтесса и переводчица Надежда Павлович в 1979 г. рассказывала писательнице Марии Белкиной: «Это было незадолго до смерти Асеева. Она жила в Дзинтари и зашла ко всенощной в маленькую церквушку. Она купила свечку и вдруг заметила у правого клироса перед иконой коленопреклоненную фигуру мужчины. Он молился, и по лицу у него текли слезы. Она узнала Асеева... Поставив свечку, она поскорей, не глядя в его сторону, заторопилась к выходу, боялась смутить его... Она прошла уже целый квартал, когда он нагнал ее и, молча взяв под руку, пошел рядом. Он сказал, что видел ее в церкви и видел, что она видела его. А знает ли она, о чем он молился?! Он очень виноват перед Мариной (Цветаевой), очень во многом виноват...». Выслушав этот рассказ, Мария Белкина была при этом удивлена и растеряна: "Я могла ожидать чего угодно, но не этого! «Есть у нас Асеев Колька, Этот может. Хватка у него моя! ...» И вдруг - церковь, молится...» [50].

Борис Пастернак как-то сказал Тарасенкову: «Ведь все мы живем преувеличенными восторгами, восклицательными знаками... На восклицательном знаке живет Асеев. Он каждый раз разбегается в объятиями и с криками и тем вызывает на какую-то резкость с моей стороны. Все мы живем на два профиля - общественный, радостный, восторженный - и внутренний, трагический» [50].

Асеев был открытым человеком, глубоко любящим жену, ее сестер и друзей. Но наиболее близкие ему люди по таланту, духу и душе или ушли из жизни, как Божидар, Хлебников и Маяковский, или ему пришлось расстаться с ними по разным причинам как с Пастернаком и Петниковым.

Николай Асеев умер в 1963 г. При этом он прожил с Оксаной Михайловной почти 50 лет. Оксана Синякова хорошо играла на фортепиано, неплохо пела и рисовала, но основным ее талантом была верность и забота, проявленная к Асееву. Она заботилась о нем, больным туберкулезом, поддерживала его во всех начинаниях в то столь трудное время. И они прожили жизнь достойно - не предавали, не интриговали, не доносили. А также поддерживали сестер Синяковых, жизнь которых сложилась тоже не столь блестяще, как они того заслуживали. Николай Асеев в 1956 г. посвятил им стихотворение «Пять сестер»[13]:

О музах сохраняются предания, но музыка, и живопись, и стих - все это наши радости недавние - происходили явно не от них.   Мне пять сестер знакомы были издавна: ни с чьим ни взгляд, ни вкус не схожи в них; их жизнь передо мною перелистана, как гордости и верности дневник.   Они прошли, безвкусью не покорствуя, босыми меж провалов и меж ям, не упрекая жизнь за корку черствую, верны своим погибнувшим друзьям.   Я знал их с детства сильными и свежими: глаза сияли, губы звали смех; года прошли, - они остались прежними, прекрасно непохожими на всех.   Я каждый день, проснувшись, долго думаю при утреннем рассыпчатом огне, как должен я любить тебя, звезду мою, упавшую в объятия ко мне!

Ксения Михайловна пережила всех своих сестер. Она умерла в 1985 г.

ВЕРА МИХАЙЛОВНА СИНЯКОВА - ГЕХТ И Г. ПЕТНИКОВ, В. ХЛЕБНИКОВ, В. МАЯКОВСКИЙ И С. ГЕХТ

Вера Синякова родилась в 1896 г., была крещена в Архангело-Михайловской церкви г. Харькова [22]. Училась в музыкальном училище и художественной студии. Примерно в 1916 г. вышла замуж за Григория Николаевича Петникова.

Г.Н. Петников родился 21 января 1894 г в Харькове в семье Петникова Николая Иосифовича, коллежского секретаря, проживающего по адресу: Старо-Московская, № 54. Характерно отметить, что Николай Иосифович не внес своих детей в родословную дворянскую книгу Харьковской губернии, хотя сам был потомственный дворянин. Дед Г.Н. Петникова – Иосиф Акимович Петников из мещан, окончив ветеринарную школу вступил в 1830 ветеринарным лекарем в Вертембергский полк в 1830 году. В нем И.А. Петников дошел по порядку чинов до коллежского асессора, имел польский знак отличия IV степени и знак отличия беспорочной службы за XV лет. С 1845 года И.А. Петников служит в гражданской службе в Харькове, в конце жизни был старшим ветеринарным врачом Харьковской земской конюшни. С 1849 года утвержден в дворянском достоинстве и занесен в 3 часть дворянской родословной книги. О его супруге сведений к сожалению не сохранилось, но детей у него было много: Васса (1844 г.р.), Мария (1847 г.р.), Герман (1849 г.р.), Николай (1857 г.р.), Александра и Варвара (1862 г.р.), Виктор (1864 г.р.) [54].

В 1913 г. Г.Н. Петников окончил 3-ю Харьковскую гимназию, где учился вместе с Божидаром. В 1912-1913 гг. познакомился в Харькове с Н. Асеевым и С. Бобровым. В 1913 г. поступил на философский факультет Московского университета, где опять учился вместе с Божидаром. Параллельно посещал университет Шанявского. Летом 1914 г. создал в Харькове издательство «Лирень». После самоубийства Божидара в сентябре 1914 г. прервал учение в Москве, вернулся в Харьков и поступил на юридический факультет Харьковского университета, который окончил в 1918 г. 

Первые его опубликованные стихи были в сборнике «Леторей» (1915) совместно с Н. Асеевым. В 1916 г. сблизился с Хлебниковым. Вместе с ним, Марией Синяковой и Николаем Асеевым опубликовал литературный манифест «Труба марсиан». В мае 1917 г. Петников и Хлебников приехали из Харькова в Петроград, где принимали активное участие в поэтической и общественной жизни. Октябрь провели к Москве и Петрограде, были свидетелями большевистского переворота. В 1918-1919 гг. в Харькове и Киеве Петников возглавлял вместе с А. Гастевым Всеукраинский литературный комитет Наркомпроса. В это время он готовил свою книгу стихов «Быт побегов», выступал в поэтическом кафе «Хлам» в гостинице «Континенталь» на Николаевской улице Киева, интересовался браминизмом, буддизмом, древним Египтом. Когда Киев был занят добровольческой армией, Петников, больной тифом, остался там, его друзьям удалось сделать так, что его не тронули.

В 1919-1920 гг. вместе с А. Чапыгиным Петников редактировал харьковский журнал «Пути творчества». В 1919-1922 гг. учился на литературном отделении Академии теоретических знаний (бывший Харьковский университет). К футуристическому периоду творчества Петникова относятся также три его последующие книги – «Быт побегов» (М.; [Харьков], 1918), «Книга Марии Зажги Снега» (Пг.; [Харьков], 1918), «Поросль солнца» (М.; [Харьков], 1920; 2-е изд. – Пб., 1922). Хлебников писал, что «Петников в «Быте Побегов» и «Поросли Солнца» упорно и строго, с сильным нажимом воли ткет свой «узорник ветровых событий», и отмечал при этом: «Крыло европейского разума парит над его творчеством…» [1].  

Г.Н. Петников посвятил своей жене несколько стихотворений, но семейная жизнь с Верой Михайловной у них не удалась. Б.В. Косарев вспоминает такой эпизод: после одной из многочисленных размолвок в Красной Поляне, Вера куда-то исчезла, на вопрос Косарева: «Где Вера?» - Петников мрачно и многозначительно отвечал: «В бегах…» [2]. Там же Б.В. Косарев вспоминает и эпизод в Красной Поляне с шелковицей. Вера взобралась на шелковицу, а вслед за ней и Хлебников. На дереве он ее обнял и стал целовать, так, что оба свалились на землю. Петников видел, что Хлебников ухаживает за Верой, и от этого злился, обещал побить ее, на что в свою очередь обижался Хлебников [2]. 

В 1924 г. Вера и Григорий Петниковы окончательно расстались. Он уезжает в Ленинград, где до 1931 г. работал в издательстве «Академия», общался с К. Малевичем, Филоновым, Татлиным, Альтманом и другими. С 1931 г., вернувшись в Харьков, занимался, в основном, переводами. Харьковский литературный критик Г. Гельдфандбейн в разговоре с Ясковым вспоминал о Петникове: «Жил он очень бедно, подвергался преследованиям и травле в прессе, после войны неожиданно «разбогател», пересказав братьев Гримм. Книга начала переиздаваться в различных местных издательствах, у и Петникова появились деньги. Тогда он купил дом в Старом Крыму и переехал туда. Там и похоронен (умер Г.Н. Петников 11 мая 1971 г). Могила - рядом с могилой Каплера и Александра Грина» [2]. К этому необходимо добавить, что Г.Н. Петников перевел на русский язык большое количество украинских сказок.

В. Хлебников, когда жил в Красной Поляне, был влюблен в Веру Синякову. В поэме «Три сестры» он посвятил ей следующие строки [11]:

А та - золотистые глины Любила весною у тела, На сене, на стоге овина Лежать - ее вечное дело....   И полумать и полудитя, И с мглой языческой дружа, Она уходит в лес, хотя Зовет назад ее межа.

В середине 20-х годов Вера Синякова вместе со своими сестрами переехала в Москву. Молодая, веселая хохотушка, она нравилась многим поэтам и художникам. В нее был влюблен Давид Бурлюк. Все приглашал ее в свою студию и рисовал ее портреты. Мария Синякова вспоминает: «Я помню, как Бурлюк и Маяковский рисовали портрет сестры Веры» [3]. За ней также ухаживал Владимир Маяковский. Как вспоминала Мария Синякова: «Маяковский ухаживал за Сестрой Верой... Но все как-то неудачно. И сколько я не знаю женщин, никакой удачи у него не было, то есть бывала физическая связь, а любви не было» [3]. Вера Синякова была одной из последних, с которыми Маяковский разговаривал перед своей смертью. Николай Асеев в своих «Воспоминаниях о Маяковском» пишет: «...В воскресенье 13 апреля 1930 г. я был на бегах. Сильно устал, вернулся голодный. Сестра жены Вера, остановившаяся в нашей комнате, - я жил тогда на Мясницкой, в доме № 21, - сообщила мне, что звонил Маяковский. Но, прибавила она, как-то странно разговаривал. Всегда с ней любезный и внимательный, он, против обыкновения, не поздоровавшись, спросил, дома ли я; и когда Вера ответила, что меня нет, он несколько времени молчал у трубки и потом, вздохнувши, сказал: "Но что ж, значит ничего не поделаешь!» [8]. В этот день Маяковского не стало.

В середине 1930-х годов Вера Синякова вышла замуж за писателя Гехта Семена Григорьевича. Семен Григорьевич родился 14 марта 1903 г. в Одессе. Начинал как поэт, печатался с 1922 г. [52] Был дружен с И. Бабелем, Э. Багрицким, К. Паустовским, В. Катаевым и другими одесскими поэтами и писателями. В его становлении как писателя большое участие принял Исаак Бабель. В 1923 г., когда Семен Гехт отправлялся покорять Москву, И.Бабель в письме к И.Л. Лившицу, известному в то время редактору, дал рекомендательное письмо: «Это письмо передадут тебе совершенно бесшабашные ребята - одесские поэты Гехт и Бондарин. Они без царя в голове, но не без дарования. Помоги им чем можешь» [53]. Основной тематикой книг Семена Гехта была сложная жизнь еврейского народа в советское время. Пользовались широкой известностью его повесть «Человек, который забыл свою жизнь» (1927) и роман «Поучительная история» (1939), рассказывающий о еврейском юноше, ставшем инженером на большой стройке. Многие книги Гехта написаны для детей: повести «Ефим Калюжный из Смидовичей» (1931), «Веселое отрочество» (1932) и др. Во время войны он работал военным корреспондентом в газете «Гудок». В сборнике «В гостях у молодежи» (1960) Гехт рассказал о своих встречах с И. Бабелем, Э. Багрицким, А. Довженко и др. В 1960-х годах С. Гехт тяжело болел и умер в 1963 г. в Москве. Его жена - Вера Михайловна Синякова умерла в 1973 году.    .   .   .

Имя сестер Синяковых еще в Харькове, в начале 1900-х годов стало легендой. Какая неведомая сила заставляла молодых начинающих поэтов и художников из Харькова, Курска, Москвы, Питера и других городов и весей ехать в Красную Поляну к мало известным в то время сестрам Синяковым, дочерям средней руки купца? Что могло притягивать их к сестрам? В жизни сестры Синяковы были разные: верными как Ксения, или не очень верными женами как Надежда, величественными и спокойными как Мария, или ветреными как Вера, но безусловно, что их объединяло кроме кровных уз – любовь к жизни и высокому искусству. Они были бесконечно свободными и честными во всех своих проявлениях, могли обогреть словом, шуткой и делом, вдохновить на творческий поиск и создание произведений одних из лучших поэтов своего столь непростого времени. Поэты это чувствовали, хотя часто до конца не понимали этого притяжения. Сестры были им необходимы, поэтому они и тянулись к ним – своим музам, за поддержкой, за вдохновением. В благодарность посвящали им свои стихи, поэмы, прозу, картины, а иногда и жизнь.

Авторы благодарят за помощь в подготовке этого материала сотрудников Государственного архива Харьковской области, библиотеки имени Короленко, Центральной Научной Библиотеки Харьковского университета им. В.Н. Каразина и лично Алексея Журбу.

 Источники и литература:

1. Хлебников Велимир, Творения. – М.: Сов. Писатель – 1986. – 736 с.
2. Яськов В. Хлебников. Косарев. Харьков // Волга. – 1999. - № 11.
3. Синякова М. «…Это человек, ищущий трагедию» // Дружба народов. – 1985. - № 12. – С.259-268.
4. Синякова М. Из воспоминаний // Русский футуризм. Теория, практика, критика, воспоминания. – М.: Наследие. – 1999. – С.383-386.
5. Асеева К.М. Из воспоминаний // Воспоминания о Николае Асееве. – М.: Сов. Писатель, 1980. – С.12-24.
6. Алексеева Л.К. Шаржи Марии Синяковой // Литературная учеба. – 1989 - № 2.- С.174-179.
7. Горбачев Д. Украинский авангард // Наше наследие. – 1991. - № 2. – С.141-142.
8. Асеев Н.Н. Родословная поэзии. Статьи, воспоминания, письма. – М.: Сов. Писатель. – 1990. – 560 с.
9. Лобановський Б.В., Говдя П.І. Українське мистецтво другої половини ХІХ – початку ХХ ст. – К.: Мистецтво, 1989. – 206 с. 
10. Амеліна Л. Марія Синякова і український авангард // художнє життя Харкова першої третини ХХ ст. Тези доповідей та повідомлень. – Харків. – 1993. – С.8-10.
11. Хлебников В. Собрание сочинений в 6 т. – М.: ИМЛИ РАН. – 2000-2002.
12. Пастернак Б.Л. Собрание сочинений в 5 т. – М.: Худ. Лит. – 1990-1992.
13. Асеев Н.Н. Собрание сочинений в 5 т. – М.: Худ. Лит. – 1963-1964.
14. Маяковский В.В. Полное собрание сочинений в 13 т. – М.: Худ. Лит. – 1955-1961.
15. Цветаева М. Собрание сочинений в 7 т. – М.: Эллис Лак. – 1995-1997.
16. Весь Харьков. Справочная книга на 1910 г. – Харьков: Элькин. – 1910.
17. ГАХО Ф.40, оп.75, ед.хр.60, л.1.
18. ГАХО Ф.1163, оп.2, ед.хр.1340, л.26.
19. ГАХО Ф.4, оп.147, ед.хр.664, лл.1-4.
20. ГАХО Ф.4, оп.2, ед.хр.2480.
21. ГАХО Ф.4, оп.2, ед.хр.2572.
22. ГАХО Ф.40, оп.110, ед.хр.921, лл.206об., 505.
23. ЦГАЛИ Ф.336, оп.5, ед.хр.153, л.42.
24. ГАХО Ф.40, оп.75, ед.хр.60, лл.2-4.
25. 25-летие священства протоиерея И.Х. Пичеты // ХГВ. – 1913 г. 13 марта.
26. Утро. – 1914 г. 24 апреля.
27. ГАХО Ф.40, оп.104, ед.хр.987, лл.62, 76.
28. ГАХО Ф.40, оп.110, ед.хр.1844, лл.133-142.
29. Енциклопедія українознавства. В 10 т. – Т. 8. – Львів: НТИР. – 1996. – С.2100.
30. Пичета В. Забытая символика старого гадания // Х.: Колосья. – 1918. - № 15. – С.7-8.
31. Пичета В. Несколько слов о пролетарском искусстве // Х.: Пути творчества. – 1919. - № 3. – С.42-46.
32. Пичета В. Прикладное искусство, как коллективное и для коллектива // Х.: Пути творчества. – 1919. - № 4. – С.31-33.
33. Пичета В. О связи между некоторыми течениями живописи и народным искусством // Х.: Творчество: Журнал Художественного цеха. – 1919. - № 1. – С.27.
34.  Пичета В. О пролетарской живописи // Х.: Творчество: Журнал Художественного цеха. – 1919. - № 3. – С.30.
35. Пичета В. Заставка и концовка // Х.: Творчество: Журнал Художественного цеха. – 1919. - № 4. – С.9-10.
36. Пичета В. Рисунок // К-Х.: Собрание нового искусства. – 1919. – С.18.
37. Литературное, живописное и театральное обозрение // Х.: Колосья. – 1918. – 1918. - № 17.
38. Локс Л.Г. Повесть об одном десятилетии // Отдел рукописей РО ГБЛ.
39. Пастернак Е. Борис Пастернак: Материалы для биографии // М.: Сов. Писатель. – 1998. – 686 с.
40. Титарь В.П. Пути развития художественного творчества на Слобожанщине в начале ХХ века // Харьковский исторический альманах. – осень 2002. – С.42-57.
41. Киевский музей-архив литературы (Софийское подворье), Ф.208, оп.1, ед.хр.2, 6, 10 (Рукописный фонд Д.П. Гордеева).
42. Весь Харьков. Справочная книга на 1912 год. – Х.: Элькин. – 1912.
43. Весь Харьков. Справочная книга на 1914 год. – Х.: Элькин. – 1914. 
44. ЦГАЛИ Ф.336, оп.5, ед.хр.153, л.37.
45. Поэзия русского футуризма. – СПб.: Академический проект. – 1999. – 752 с.
46. Асеев Н. Володя маленький и Володя большой // Красная новь. – 1930. - № 6. – С.181.
47. Весь Харьков. Справочная книга за 1925 год.
48. Из истории советской литературы 1920-1930-х годов: Новые исследования // М.: Наука. – 1983. – Т.93. – С.760.
49. Шершеневич В. Великолепный очевидец. Поэтический воспоминания 1910-1925 гг. // Мой век, мои друзья и подруги: Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. – М.: Московский раб. – 1995. – 735 с.
50. Белкина М.И. Скрещение судеб // М.: Книга. – 1988. – 464 с.
51. Фейлер Л. Марина Цветаева // Ростов-на-Дону: Феникс. – 1988. – С.416.
52. Краткая литературная энциклопедия. В 9 т. – Т.2. – М.: Сов. энциклопедия, 1964. – 1056 стлб.
53. Бабель И. Собрание сочинений в 2 т. – Т.1 – М.: Худ. Лит. – 1989.
54. ГАХО Ф. 14, оп.11, ед.хр.10, лл.1190б.-120об.
55. Соколовский Л.Г. Протоиерей Иоанн Пичета // Московский журнал. – 1998. - № 1. – С.45.
56. ГАХО Ф.45, оп.4, ед.хр.8149.

 

 

 

 

 

 

.